Life Could Be a Dream

Так приятно, когда после хорошей прогулки на пороге тебя встречает близкий человек с распростёртыми объятиями. Особенно если этот близкий человек — мама. Приятно, когда нежные материнские руки похлопывают по спине, а из-за мягких губ, которые пару секунд назад кротко, но аккуратно прижимались ко лбу, доносятся ласковые слова. Когда можно положить голову ей на плечо, когда от шеи пахнет её любимыми духами, которые давно стали любимыми и для Хёнджина. Притом можно без каких-либо угрызений совести постоять так ещё пару минуток: никакая спешка сейчас не имеет смысла. Даже если тебя ожидает срочное дело. Какое же оно «срочное», если в этот момент время стынет на стрелках часов? Не слышно их тиков, не видать их передвижения. Не слышно ничего, кроме неторопливого танца двух сердец. Весь мир подождёт, ведь это мгновение бесценно. — Бестолочь! — удар пришёлся по затылку. Но не в семье Хван. — Дохуя взрослым себя возомнил?! — пальцы вцепились в шиворот, зажав участок кожи. — Я… Беззащитный. Слабый. Воздух встал поперёк глотки. Хёнджин съёжился, будто стараясь защитить себя хотя бы плечами. Он хочет испариться, исчезнуть, но не может. Он не может поднять голову вверх. — Куда смотришь, идиот?! — звонкая пощёчина. Останется красный след. — В следующий раз можешь даже не приходить сюда! Сухие губы колются, впиваются друг в друга. — Простите, мисс Хван— — Хотя, знаешь, — она сжала ладонью его нижнюю челюсть, не дав договорить. — Я тебе ноги переломаю, — заулыбалась, как чёрт, — вот и не сможешь высунуться. Улыбка делает эту фразу только хуже. Как будто она обнажает зубы, чтобы в следующую секунду впиться в человеческую плоть. В кожу младшего из семьи Хван. Чтобы эти жёлтые от тусклого коридорного света лезвия рвали тонкие мышечные волокна бледной от страха шеи. В глазах стоят слёзы. Они вот-вот закроются, и соль вот-вот окажется на лице. Если это произойдёт, то там же вскоре окажутся синяки. Надо терпеть, до талого терпеть, пока этот ужас перед глазами не утонет в подсознании, чтобы позднее проснуться и поразить всех наповал. В частности, своего хозяина. Лишь бы не снова. Былая радость от прожитого дня куда-то испарилась. Он снова потерял все краски, которые только недавно приобрёл. Жизнью овладел страх. Серый, как стены вокруг, и оттого до смерти пугающий. Пожалуйста, Боже мой. А она улыбается только шире. Нравится ей это, сволочи. Как человек в её руках ведёт себя подобно крохотному испуганному щенку, которого забрали у матери. Его тряска, затаившееся дыхание, сузившиеся зрачки, капилляры, выступившие на белочной оболочке глаз — всё это забавит её пуще прежнего. Пожалуй, оно стоило того. Её день не был самым хорошим, зато его окончание стало просто восхитительным. И оно может стать ещё лучше. — Беги, мелочь пузатая, пока ножки целые, — женщина отпустила ребёнка, дала ему попытку сбежать. Но не сегодня. Хёнджин ещё мгновение простоял в ступоре. Мозги расплываются в кашу от устрашающего гипноза, начинают додумывать продолжение в виде кровавых пыток, преобразовывая любые метафоры в нечёткие, но от того не менее ужасные образы. Щелчок. Шестерёнки закрутились. Система заработала, выдав подсознанию жирным шрифтом надпись ярко-красного цвета «БЕЖАТЬ». Но громко ступать нельзя. Лучше вообще не привлекать к своей персоне внимания, крадясь подобно мыши в своё убежище. У радостного черта, которая не отрывала от спины племянника взгляда, веселье играет в крови вместе со спиртом. Ему повезло, что сегодня у неё настрой не из худших. А то могла бы и не останавливаться на достигнутом. Кто знает, простоял бы Хёнджин, не колышась, чуточку дольше, быть может, мисс Хван бы решила продолжить начатое. Притом в общих чертах первоначальный сценарий редко может отличаться от прошлых стычек. Такая увертюра не может поразить из-за собственного однообразия, зато может здорово напугать. Повышение тона, взмах рукой, удар. А дальше, когда показатель её удовольствия достигает полной вершины, мисс Хван либо останавливается, либо спешит пробить двойное дно, чтобы жизнь стала ещё ярче. Ярче. ЯРЧЕ! Дверь закрылась. На замок. Спина прилипла к ней, понемногу скатываясь вниз. Нос начал дышать, в глазах потемнело. Куда ни посмотри, вокруг мелькают разноцветные яркие пятна грязных цветов. Голова начала пульсировать. Грудь вздымается резко и непостоянно. Хёнджин всегда боялся продолжения. Оно, в отличие от вступления, обладает кучей дальнейших веток развития событий. Даже если не так, то каждая крохотная отличительная деталь чувствуется всем телом и не может не запомниться. Тяжело забыть об увечьях, когда от них остаются долгосрочные следы. Синие, красные, желтоватые — все они тусклые и блеклые. Но однозначно не для мисс Хван. Шорох. Где-то за спиной раздался шорох. Хёнджин подскочил с места и врезался в тумбочку, оставаясь в неведении. Бок неприятно заболел, кожа на нём стала шершавой. Парень услышал ещё один шорох. Несмотря на колющую боль, он продолжил путь к кровати. Слепота рассеивается. Сердце бьётся где-то в висках. Такое ощущение, что кожа на месте нового ушиба начинает трескаться, опадать маленькими отмершими лоскутами на холодный пол. Подросток залез под кровать. Свернулся в клубок и стал сверлить глазами выход. Как будто думает, что замок его совсем не защитит, а только подставит. Что он только сделал вид, якобы защёлкнулся. Что сейчас дверь откроется, и игры с жизнью продолжатся. Кому бы вообще пришло в голову лезть под кровать, если там обычно скапливается пыль, а иногда и мусор всякий? Для пряток место неплохое, но у Хёнджина в комнате есть куча других мест для нычек, гораздо более надёжных. Однако он предпочитает оставаться здесь. Здесь спокойно, одиноко. И совсем не пыльно. Секрет постоянной чистоты прост как три копейки — постоянное место жительства. Тут словно дышать становится легче, несмотря на узость пространства. Разум приходит в покой, сердце освобождается от бешенства, кровь наполняется кислородом. Парнишка медленно, прилагая огромные усилия, перевернулся на спину. Как там говорят? В тесноте, да не в обиде. Да? Порции воздуха наконец обретают равномерность и постоянство поступления в лёгкие. Хёнджин чувствует кожей затылка холод старых половиц. Страх потихоньку улетучивается, ведь прошло приличное количество времени, а дверь в его комнату так и не попытались выломать. Это хороший знак, можно выходить из своей скромной норы. Перед вылазкой Хван в последний раз напрягает свои уши, прислушивается. Шуршание достаточно далеко, где-то в стороне кухни. Значит, пора вновь задышать полной грудью. Или хотя бы её малой частью. Сегодня Хвану удалось расслабить разум настолько, что память о боли по прибытии домой просто улетучилась. В голове лишь раскинулся сонный сопящий ангелочек. Зато вернулась просто грандиозно, в виде любимой подруги — паники. Она, благо, не стала задерживаться в голове, а поспешила поскорее выйти наружу. Рука сама потянулась к кисти, вторая — к кружке со вчерашним чаем. Где-то на столе завалялся старый акрил, похожий на глину по краям крышек. Комната наполнилась душистым, резким ароматом краски. До омерзения приятный запах. Чистое наслаждение. Пора творить. Изливать душу. Хёнджин редко продумывает концепт рисунка при работе с кистями. Иногда он откидывает их и начинает рисовать всем, что под руку попадётся. Губки, края столовых приборов, мятая старая бумага, пальцы. Ногтями, к примеру, особенно удобно прорисовывать мелкие детали. В порыве вдохновения он может начать рисовать на полу, столе, из-за чего его нередко, мягко сказать, тыкают носом в эти места. На деле же его нос становится ещё одним инструментом для рисования. Не совсем удобным, конечно, но интересным. Кровь дополняет эти творения, но в конце концов всё приходится стирать мерзкой плесневелой тряпкой. Всегда обидно убивать свои рисунки. Они ведь ничего не сделали, они даже не закончены. А осуществлять казнь приходится их же создателю. От понимания собственных действий где-то умирает не только одно произведение искусства, но и частичка души его автора. Или автор уже мёртв? Кто его знает. Тем более он не так уж и сильно любит свои работы. Большинство из них скучные и неинтересные. А ещё омерзительные. По крайней мере, так говорит их главный критик — тётя. Она всегда заботливо высказывает своё скромное мнение насчёт очередного художества племяша. Именно она гладит его по голове, пока помогает дорисовывать картины с помощью носовых капилляров. Между прочим, он ещё спасибо ей сказать должен, за нахождение такого прекрасного и изящного художественного инструмента! Однажды он точно это сделает, но сейчас пора творить. Ничего не может быть важнее вдохновения, которое само гоняет кисть по пожелтевшему листу. Хёнджин должен выложиться по полной, чтобы после со спокойной душой и пустой головой отправиться в объятия обманчиво приятной и мягкой постели. Вот только есть одно «но». Серо. Опять всё серо. Только вот в глаза, на удивление, бросается красный цвет. Багровый, красивый, как кровь в венах. Хорошо, эта небольшая картина не из худших, хоть и не особо броская. Хотя нечеловеческий силуэт, выглядывающий из-за угла сужающегося коридора, точно бы привлёк внимание обычного человека. Для Хвана же это, по давно приевшимся нравоучениям, невзрачно. И это ещё комплимент. С другой стороны, трудновато разглядеть все нюансы под светом настольной лампы в глубокой ночи. Да и глаза уже слипаются. Интересно, а какой бы получилась работа, если бы на ней красовалась новая муза Хвана? Юноша смотрит на работу, однако перед глазами вовсе не она. Перед глазами совсем иной мир. Тёплый, нежный. Тело потихоньку теряет баланс. Ли Феликс. Солнце. Мир, полный счастья. Как жаль, что это всего лишь сон. Зато приятный не обманчиво, как кровать, а по-настоящему.