Город бесов

      — …не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног его, ни ни головою твоею не клянись… — дыхание девушки перехватило, когда она почувствовала удар невидимой силы в грудь. Варвара инстинктивно распахнула глаза, а из них потекли редкие слезы боли. Напротив нее стоял юноша, не взрослее 23 лет. Его глаза были сухими, холодными, даже безжалостными. Редко у обычного человека встретишь такой взгляд, сразу кажется, что обладатель этого взгляда не считается ни с кем, кроме своих собственных целей и желаний. Глаза его были цвета ясного лазурного неба, пронизанного серебристыми нитями облаков, словно паутиной, опутывающей бесконечное пространство. При зрительном контакте с таким взглядом хотелось невольно прикрыть свои собственные глаза. Благодаря этому взгляду юноша был способен видеть все — ничего в этом мире не могло укрыться от его очей. Это зрение было аномальным: ни одно живое существо не могло видеть и чувствовать настолько много. Даже развитый человеческий мозг просто был не в силах воспринимать такой большой объем информации. Но на этом аномальность этого молодого человека не заканчивалась. Умение чувствовать, а значит видеть все в мире, позволяло ему контролировать потоки нечистой силы или тёмной энергии, каждый называл так, как ему удобно. Эти потоки позволяли ему воздействовать на предметы вокруг. Однако, как и любая другая сила, она требовала практики.       Варя, упавшая на колени перед ним, была его на пять лет младше, но по внешнему виду ей нельзя было дать больше 13 лет. Тонкая словно соломинка, которую сломать ничего не стоит, бледная, практически прозрачная, с тонким высоким голосом, в котором с каждой минутой было все меньше жизни. Вместе с тем упорства и жажды к жизни в девчушке было достаточно. Она была единственным компаньоном, и как сама считала, другом этого юноши, запертом из-за своих способностей за семью замками. В отличие от него, абсолютно слепого к чувствам других людей, равнодушного и хладнокровного, она имела тонкую душевную организацию, ощущала малейшее изменение в настроении окружающих. Девушку прятали от посторонних глаз не потому, боясь, что её сглазят. Она была словно бельмо на глазу, пятно позора, которое требовалось отмыть, натереть по нескольку раз, заставить замаливать единственный свой великий грех — случайность рождения. В чем-то эти две души были похожи, но при первой встрече разница между ними была очевидна даже слепому. Взгляды собратьев по несчастью нечаянно пересеклись, и роговица девушки мгновенно покрылись белесой поволокой. Иногда взгляд её друга становился настолько всепоглощающим, что прямой контакт просто оставлял человека слепым. Конечно, воспитанники церкви шутили между собой, что парень просто в моменты праведного гнева становится красив как бог, поэтому простые смертные теряют возможность видеть, если посмотрят ему в глаза. Однако сейчас образ молодого человека не стал последним и самым прекрасным увиденным в жизни девчушки. Она тоже была непроста, а с первого взгляда по ней и не скажешь. На её теле шрамов от порезов, ожогов и прочих повреждений никогда не оставалось, она никогда не болела, а удар неизмеримой силы только подбрасывал тело вверх как пушинку, пытаясь переломать кости, сразу же сраставшиеся.       — …не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую… — ослепшая девушка продолжала читать знакомые строки. Евангелие от Матфея она выучила наизусть ещё в четыре года от роду. Все эти тексты были ей вместо колыбельных и прибауток. Дочь митрополита города Екатеринбурга жила вовсе не сказочную жизнь. В голове у девочки с детства было множество мыслей о том, что ей лучше было бы и вовсе не рождаться. Отец ненавидел её, матери она не знала, священники пользовались ей с малых лет так, как не стоило пользоваться ни одним ребёнком в этом мире. Однако, эта экзекуция друга помогала ей забыть о всех болях земной жизни и возможно, наставить на истинный путь хоть одного человека в этой митрополии. Юноша ударил сплошной волной, и она спиной вжалась о стену и упала на пол.       - …просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся… — шептала девушка уже едва слышно, а через несколько мгновений открыла глаза, которые за несколько минут избавились от белесого налёта слепоты. Она знала, почему её ненавидели все вокруг. Она была порченой девчонкой: черт пометил при рождении, забрав жизнь матери, любимой женщины её отца. Дочь стала для него хуже всякого проклятья. Сколько бы не топил дьяволицу, сколько бы не порол, сколько бы не избивал — все одно: она исцелялась от любых увечий практически сразу же, и никто во всей церкви не был уверен в том, что она могла умереть. Но вот мальчишка, поселившийся в митрополии за несколько лет до её рождения, упорно пытался умертвить свою подругу.       — … люби́те врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… — она даже сумела подняться на ноги, что временному врагу не особо понравилось. Ее грудь мгновенно разодрали под огромными невидимыми когтями. Белое платье в мгновении ока окрасилось в темно-кровавый цвет. Юноша бросил взгляд на напольные часы, которые пока что не пострадали в ходе этого избиения. Порезы на теле Вари исчезли секунд через тридцать, но потери крови хватило, чтобы она упала на каменный пол, пытаясь восстановиться, но удар головы о камень вышел неудачным и светлые волосы тоже начали багроветь, правда, тоже недолго.       — Ты до сих пор веришь в это? Ты жалкая. Почему я должен называть тебя сестрой? — парень явно был недоволен. Как и любой другой человек, одарённый в чем-то одном сверх меры, в другом был бессовестно обделён. Парень по природе своей, а может и в силу воспитания святыми отцами и отсутствия родительского тепла, поддержки и заботы, был далёк от привязанности к другому человеку.       Он присел на корточки перед девушкой, которая смотрела на него своими тусклыми, практически лишёнными пигмента глазами. В этом они тоже были разными: в его радужке отражалась вся красота современного бытия, а в её — безжизненность и пустота, хотя сердце девушки было способно на куда большие чувства, а самое главное, жертвы. Названный брат был единственным человеком в её ограниченном митрополией мире, который заглядывал ей в глаза, прямо говорил, что думал, и не гнушался её общества. Ему было абсолютно все равно, что с ней происходит за пределами его комнаты, он никогда не жалел сестру, а жалость казалась Варваре самым мерзким чувством, которое можно было испытывать по отношению к человеку. Сострадать тоже нужно уметь, ведь не в меру сильное сострадание может погубить человека точно также как и лютая ненависть. А брат не мог ни сочувствовать её страданиям, ни наслаждаться ими. За все те годы, которые она его знала, ни одной эмоции не отразилось на его лице, а в душе зияла пустота, которую ничем нельзя было заполнить. Он был живой куклой, которая прекрасно могла делать то, что ей велели, но до тех пор пока кукловод казался ему сильнее.       — Потому что ты сын брата моего отца, Саша. Ты знаешь, что так следует называть друг друга родственникам, — ответ сестры был как всегда прост и лаконичен. Сколько бы споров не возникало между ними, какие бы заумные доводы не приводил юноша, Варя оставалась верна своим идеалам. Он терпеть не мог никаких идеалов, кроме себя, а ей позволял такую слабость лишь потому, что она проявляла необыкновенную жертвенность семье, так как ее нужно свято чтить и сохранять вопреки обстоятельствам.       — Это бред. Если так судить, то и твоего отца я должен называть дядя, а не ваше святейшество, — на его ответ сестра ответила лишь кроткой улыбкой, признавая, что он прав, но настаивая, что несмотря на их отношения с его святейшеством, она должна оставаться для него сестрой. Девушка, полежав минуту на холодном каменном полу, все же поднялась и подошла к тазу с ледяной водой. Она принялась отмывать кровь со своего тела, а после сняла платье, раздевшись донага, пыталась застирать его. Это было единственное платье, сидевшее на ней прилично, что в её понимании было чуть больше на несколько размеров, чтобы скрыть весьма красивую фигуру. Но платье казалось безнадёжно испорченным, если только ей не удастся зашить рваные полосы на груди.       — Почему я должен сидеть здесь? Даже ты можешь ходить хотя бы в пределах этого крыла, — спросил Александр, смотря в небольшое окно. Его проблемы сестры не волновали, он даже не подозревал, что она бы все отдала вместе с этим единственным приличным платьем, которое отстирывала от крови, чтобы остаться здесь, с ним, в небольшой комнате, и никогда не выходить наружу.       — Ты первый живой святой, они не хотят, чтобы тебя использовали в гнусных целях. В каком-то плане, это даже к лучшему, что ты… не можешь выходить, — её голос на секунду сломался. Если физические раны она могла легко залечить, то с сердечными справляться было куда сложнее. Чтобы побороть в себе этот приступ тоски и отчаяния, она принялась с ещё большим упорством тереть ткань. Молчание между ними затянулось, юноша явно был не в восторге от её рассудительных ответов. За несколько минут платье было отстирано и снова выглядело белоснежным, словно на нем никогда и не было никаких кровавых разводов. Осталось только залатать дыры и снова можно было ходить.       — Скоро вечерняя молитва, — девушка надела сырое, но чистое платье. Глядя на себя в зеркало она жалела, что нельзя так же отстирать своё сердце от душевных ран и обид. — Давай помолимся вместе.       Брат отвернулся от окна, которое выходило на оживлённую улицу города. Ему нравилось наблюдать за людьми, машинами, птицами и другими населяющими этот внешний мир существами. Его детской мечтой было выбраться из этого белого святого плена, и чем старше он становился, тем лучше понимал, что все ограничения, налагаемые на него, он может развеять лишь взмахом своей руки, однако что-то внутри все время останавливало его, несмотря на то, что разрушение митрополии и, особенно, всего, что ему так недоступно за этим окном, манило его с каждым днём с большей силой. Александр знал, что нет смысла спорить не только со своими чувствами, но и с девушкой. Смысла он не видел, очевидно, ни в чем. Нехотя он сел рядом с сестрой на колени.       — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на земле, как на небе; Хлеб наш насущный дай нам на сей день; И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.       Сестра складно и ладно рассказывала огромное количество молитв, знала их каждое толкование. Ее голос действительно можно было назвать ангельским, да и внешность у неё была приятная. Пока Варя читала молитв с закрытыми глазами, парень получил возможность ещё раз полюбоваться ею. В двадцатилетнем юноше, не видевшему ничего за свою жизнь, кроме власти, силы и лебезения, было невдомёк, что девушка притягивала его взгляд из-за своей красоты. Ее волосы были светлорусого оттенка и опускались практически до поясницы. Они вились и маленькие непослушные кудряшки выскальзывали из кос, которые она заплетала каждое утро, и очаровательно обрамляли ее бледное острое лицо. Губы были в меру пухлыми и всегда их уголки были чуть приподняты в улыбке. Осанка, походка, манеры — все в ней кричало о благопристойнейшем воспитании, вовсе не характерном для нашего с вами века. Она сама не позволяла себе никаких вольностей и держала себя в узде. Девушку всю жизнь считали ведьмой, поэтому образ святой монахини, построенный ею с особой тщательностью, не только преумножал её красоту, но и превозносил её над остальными, не давая повода усомниться в её чистоте и непорочности. Отношение к вере у неё тоже было особое: она верила по-настоящему, искренне, находя в этом избавление от страстей, а в чужие жизни не лезла. Только один раз, отвечая на вопрос брата, девушка сказала:       — Молитва — это ключ, Саша. Ты открываешь дверь к Господу, освобождаешь свою душу от земного бремени, а он слышит твое истинное желание, преисполняющее тебя в этот момент. Поверь, Господь услышит тебя, — она была младше его на несколько лет, но рассказывала это с таким видом, будто это он здесь малыш. Тогда Александр уже начинал размышлять о бесполезности всех этих ритуалов, но все же спросил у сестры:       — А если нет?       Она замялась на секунду, но потом с мягкой улыбкой ответила:       — Тогда нужно помолиться ещё раз.       После этого Саша никогда не молился в одиночестве. Он делал это только для того, чтобы поддержать сестру, ведь она каждый раз просила. Он присоединялся к её глупости, но сам ни капли не верил в это. Но на этот раз он все же решил пожелать то, о чем давно мечтал. День был совершенно особенным, он чувствовал и это, поэтому тренировался с сестрой больше и усерднее, хотя мысли его каждое мгновение хотели унестись туда, за окно, в город. Да, губы его шептали молитву вместе с сестрой, но сердцем, если оно у него было, он был где-то там, за пределами этих белокаменных стен, валялся в снегу, смотрел на людей вокруг… Он страстно желал вырваться наружу, прекрасно понимая, что стоит лишь уличить удобный момент и свобода распахнёт свои двери…       Вдруг тяжёлую железную дверь с ноги выбили, и она упала ровнёхонько перед детьми, только что окончившими свою молитву. В дверном проёме стоял огромный мужик, в руке держа пистолет. Такого человека да и оружие Саша видел впервые, впрочем его лицо выражало детский восторг, ведь пары секунд хватило для осознание того, что свобода теперь практически в его руках. Этот мужчина был не столько его спасителем или мессией, сколько поводом улизнуть из этой ненавистной темницы. А вот сестра явно не утратила чувство самосохранения и при таком резком появлении, как совершенно нормальный человек, испугалась. Девушка сделала огромную ошибку: открыла рот, чтобы закричать. Настала очередь Александра почувствовать что-то липкое внутри живота, закручивающееся и невообразимо кричащее внутри и одновременно сковывающее все мышцы. Раздался глухой стук, и Варвара упала назад, а в середине её лба зияла дыра, оставленная пулей. Это была сила, о которой юный святой никогда не слышал: огнестрельное оружие явно давало возможность людям уничтожать других без видимый усилий.       — Молча взял девку и на выход. Без вопросов.