Saints Foçalors

***

      Ни единый звук не тревожил слух, пока по грязному стеклу скользили тонкие, холодные на кончиках пальцы, вырисовывая незамысловатые линии и создавая неприятный для ушей скрип, от которого Арлекино особенно болезненно морщилась. Фурина заметила это, когда отвернулась от окна ненадолго, взглянув на хозяйку дома и заметив слегка дернувшиеся уши, стоило той вновь провести пальцем по стеклу. Наконец послушница угомонилась. — Нет. Я не пойду. — раздался тихий, хрипловатый голос Слуги. На этот раз он не был таким тягучим и бархатным, к звучанию которого Фурина запомнила с самого их знакомства. Лицо, казалось, выглядело еще бледнее чем обычно. — Почему же? Хочешь остаться тут? — высказалась в искреннем недоумении девушка. — Сама недавно сказала, что скоро Алексис вернется, и не один.       Послушница сделала шаг в сторону раскисшей в кресле Арлекино. Та не обратила ни малейшего внимания на её приближение, продолжая меланхолично рассиживаться, уткнувшись взглядом в потолок, от чего трахея видно выступала под кожей шеи. — Может и хочу. Я не собираюсь оставлять своё — последнее слово она подчеркнула. — жилище и трусливо убегать от какого-то вассала. Вдобавок, возможно в пьяном состоянии он не совсем осознавал ситуацию и все забудет, едва протрезвеет. Кто ж его знает. — Арлекино, ты же знаешь, что он придет. — И что? Еще и розы до сих пор не расцвели… — резким движением женщина вернула в нормальное положение голову, устремив взгляд в окно и пытаясь хоть что-то разглядеть со своего места. Разумеется, кустов роз отсюда видно не было. — Хорошо, можешь не идти со мной, твое право. Ответишь на один вопрос?       Слуга утвердительно, хоть и нехотя, кивнула. — Помнишь той ночью, — в ответном выражении лица Арлекино отчетливо читалось «Какой именно ночью? Ночей много бывало, знаешь ли.», однако она продолжала внимать гостье. — ты скрывалась от какой-то толпы? Точно помнишь. На самом деле, тогда я подумала, что ты какой-нибудь грабитель, и в тот момент у меня были все шансы оказаться убитой или еще что-то такое… Правда, с течением времени я поняла что все обстояло несколько иначе, но у меня к тебе всего один вопрос. — даже не замечая собственного жеста, ввиду того, что он уже давно являлся привычкой, Фурина поджала губы, сводя брови к переносице. Всякий раз, когда она это делала, она хотела что-то сказать, но размышляла о целесообразности данного высказывания и взвешивала каждое слово. За то время, что Арлекино её знала, эта особенность мимики послушницы давно перестала быть незаметной. — Ты так хочешь пустить все на самотек, или просто устала? — Странная ты, Фокалорс. — протянула она. — Я уж думала, что-то поинтересней скажешь.       Фурина, доселе прохаживающаяяся по комнате в раздумьях, ненадолго встала на месте, пустым взглядом сверля темную стену. В конце концов, она, подойдя к визави, учтиво наклонила голову, шепотом прощаясь. — Тогда оставайся. Не смею более тревожить. — До свидания, Фокалорс.              Тяжелая входная дверь звучно захлопнулась, впустив в помещение прежние одиночество и тоску, впрочим и не исчезавшие, а только немного приутихшие ввиду присутствия иного человека рядом.

***

      Уже знакомая ранее дорога на этот раз представлялась еще более долгой, пустынной и нудной. Однообразный пейзаж, состоящий из обширных, бескрайних, уже пожелтевших полей и редко попадающихся перед глазами одиноких деревьев был скуден как нельзя более. С упомянутых ранее деревьев порой слетали птицы, напуганные неизвестно чем и подрывающиеся с места, как если бы в них метнули камень из кустов. Ближе к вечеру крылатые создания, невесть откуда возникшие в великом количестве, сбивались в черные тучи над головой, образуя в уже темнеющем небе еще более темное пятно — визжащее, вопящее и издающее общий гул пятно. Приближавшееся время сбора урожая помимо изменения оттенка полей также влияло и на количество слетавшихся к ним вредителей, большинство из которых состояли вороны. Крикливые, черные, неказистые, но на удивление разумные создания, вопреки своему не самому лучшему роду занятий.       Вот очередная каркающая птица вынырнула откуда-то из зарослей, звучно горланя и хлопая крыльями. Она пронеслась прямо над головой у устало плетущейся Фурины, обдавая ту легким потоком воздуха из-под перьев. Девушка испуганно ойкнула, почувствовав дуновение на своей голове, но мигом успокоилась, заметив ворону впереди. «То-то же крестьяне обрадуются такому полчищу.» — заметила послушница про себя, окинув взглядом обилие вредителей.       Холодало. Вечер постепенно вступал в свою пору, прогоняя солнце долой с горизонта. То и дело девушка умудрялась проваливаться в ямы от повозок, зачастую по совместительству являющиеся и лужами. Обувь и рясы её уже давно промокли, сделавшись неимоверно неприятными на ощупь и заставляя чувствовать себя зябко и сыро.       Подобное шествие продолжалось вот уже час, а церковь все никак не хотела виднеться на горизонте. Фурине даже показалось на какой-то момент, что это будет продолжаться бесконечно. Ноги уже давно не хотели держать её, а она сама только и делала, что спотыкалась и едва ли не падала каждые пару минут. В очередной раз послушница споткнулась, полетев лицом в землю и уже готовясь знатно ушибиться. Резкая боль пронзила шею и грудь, пока ткань вонзилась в кожу, сильным натяжением в неё впиваясь. Фурина задергала руками, чувствуя, как стало тяжело дышать и скопилось давление в области головы. К её счастью, данное состояние продлилось недолго. Край её одежд отпустили, а саму её вернули в устойчивое положение уже при помощи рук. Девушка принялась кашлять и судорожно вдыхать воздух, как только предоставилась такая возможность. — Да я же… чуть… не задохнулась! — возмущаясь в перерывах между кашлем просипела она. — Хорошо, в следующий раз не буду мешать тебе падать.       Фурина недовольным взглядом смерила обладательницу голоса и по совместительству свою «спасительницу». Что было хуже из двоих вариантов развития событий — пока она понять не могла. По этой же причине она вскоре и вовсе перевела тему с данного инцидента, поправляя ворот платья и отряхивая его. — Извини. — тут уж она сочла лучшим поправиться за столь резкий тон. Старая привычка. — Ага.       Арлекино тоже предпочла не развивать тему дальше, взглянула на лицо послушницы, отчасти застеленное полумраком. Гетерохромные глаза поблескивали, регулярно прикрываемые веками. Последующий вопрос Фурины женщина предвидела, потому не стала утруждать её излишними словами. Она вздохнула, перебив едва открывшую рот спутницу и отвернувшись в сторону, видимо, находя поддержку зрительного контакта в данной ситуации слишком сложной. — Я передумала. — Что же, я рада. — буднично протянула послушница. Еще минуту назад она бы точно нашла что сказать, была бы хотя бы малость многословней, но столь неожиданное появление Слуги и впрямь сбило её с толку.       Даже не затрагивая предмет данного разговора еще раз, обе двинулись в уже давно известном направлении, предвкушая дорогу еще весьма длинную. Наказание Фурины в этот раз от первого мало чем отличалось, тоже равняясь трем дням. Фактически, времени еще было предостаточно. Арлекино шла, укутавшись в пенулу и время от времени фыркая. То ли ей не нравилось обилие мелких частичек растений в воздухе, то ли она просто была не в лучшем настроении. А может её просто донимал насморк. Вороны над головой уже совсем не кружились, так как стемнело окончательно и птицы приземлились на землю, прячась кто где. Еще полчаса назад нельзя было и подумать, что вдруг настанет такое затишье. — Только вот… Я думаю, куда тебя деть, чудо эдакое.       В ответ на эту фразу Слуга повернулась, продемонстрировав полуулыбку на краешках губ. — Сама же позвала, даже не зная, куда потом определять? Нехорошо, Фокалорс-с. — последнее слово она протянула, прозвучав тем самым в какой-то мере забавно. На удивление быстро безразличное настроение Арлекино умудрялось окрашиваться ехидством и желанием помутить воду. — Ну… Ну, я точно знаю, что в церковь ты войти не сможешь. Да еще и повсюду обилие крестов, святых предметов… Ты вообще их боишься, или прикидываешься? Лефевр, размахивающий распятием едва ли заставил тебя дернуться… — Честно? — Фурина кивнула, дожидаясь ответа, а говорящая рассмеялась своим привычно-бархатным смехом. — Бояться не боюсь, а вот покалечить эти штуковины могут. Но с этим дурнем мне ничего не грозило, кроме моей же невнимательности. Мне помешало то, что все эти мелкопоставленные баронишки очень уж любят навесить на себя всякого барахла, а тут и серебряный браслет к месту. — будто доказывая это, она потерла уже совсем зажившую руку, проводя пальцами по линиям на ладони. — Тебе больно? — Уже давно нет. Но что ты в итоге ответишь? — Я… Ну, одно мне ясно — показывать тебя настоятельнице нельзя. Прятать что ли?.. — вопрос был озвучен в пустоту, выражая скорее задумчивость девушки и собственные размышления. — Я под кровать не влезу. И не полезу. А других вариантов у тебя кстати и нет. — усмехнулась она, ожидая что предложит инициатор всего ныне происходящего. — Ну… А, у нас есть заброшенное помещение под крышей. За чердак сойдет едва ли, но за то это не часть церкви, ну и она не освящена.       Действительно, даже самый рьяный последователь христианства с минимальной вероятностью стал бы карабкаться по ветхим ступеням на заброшенное подобие чердака, даже никем не используемое. Страшно было представить, какое обилие пыли уже обитало там, и уж тем более, во что превратилось пространство под воздействием времени и отсутствием всякого ухода. Подумав об этом, данную идею Фурина также сочла непригодной. — Можно, я думаю. Если ты не передумала. — Да нет, но… Ну, там чахло, пыльно, сыро и темно. — Совсем как в моем доме. Я не задержусь долго в любом случае, свое имение навсегда я покидать не собираюсь. В конце концов розы оживлять тебя я звала не просто так, чтобы еще и бросить потом из-за каких-то несмышленых смутьянов и бешеной крестьянской толпы. — Как знаешь. — собеседница её развела руками, не предпринимая попыток как-либо встревать в чужой ход мыслей.       Фурина остановилась, потирая колени и выгибая спину, звучно похрустывая косточками. Данная «разминка» немного помогла ей взбодриться, но усталость никуда от подобного деться не могла. Ступни все тем же образом ныли, пока боль пульсировала горячим потоком в ногах и спине. Как назло, в округе не было даже крупного камня, куда можно было присесть. На землю усаживаться послушница не рискнула, вполне понимая, что такими темпами она окончательно запачкает рясы, а затем, представ в виде перемазавшегося поросёнка перед остальными богослужителями, точно не создаст впечатление упорно молившегося и пребывавшего все это время в келье человека. От безысходности она протяжно вздохнула, уже начиная хныкать и то и дело причитать. Конечно, изначально нарываться на наказание и тратить несколько часов на путь к имению, а затем подобным же способом добираться обратно её никто не заставлял, но оттого было еще обидней, потому как вину за свои страдания взвалить ей было не на кого.       Ближе к ночи, ко всеобщему её огорчению добавилось еще и резкое похолодание, морозившее кожу и покрывающее её мурашками. Фурина поежилась, потирая руками плечи и цедя воздух сквозь зубы. Послышалось шуршание рядом. — На. — хоть и прозвучало это, как предложение принять накидку, но одновременно с этими словами Арлекино уже накрывала тканью продрогшую девушку, напоследок накидывая капюшон поверх апостольника. Сразу после данного действия Фурина резким движением сдернула капюшон обратно, находя его довольно неудобным. — Спасибо. А ты сама не замерзнешь? — в заинтересованном вопросе сквозила нотка любопытства, звучавшая, однако, с капелькой волнения. — Ну-у, в таком случае придется забрать мою пенулу обратно.       Прекрасно понимая, что такой вариант событий слишком маловероятен, послушница засмеялась, бормоча попутно что-то невнятное. Легкий смешок сошел и с губ Арлекино.       Оставшийся путь Фурина бурчала и жаловалась с еще большим рвением, то и дело глазами рыская в округе и выискивая где-нибудь местечко, где можно было бы присесть. К её сожалению, вся дорога, как назло была сплошь пустая. Можно было подумать, что вороны умудрились помимо зерен повадиться еще и на камни с бревнами.       Стоило упомнить ворон, как нечто снова пролетело над головой, тут же скрывшись в поле. Характерное карканье раздалось со стороны — и вот уже тень птицы снова метнулась в новое место.       Ближе к концу дороги хныканье уже не переставало литься из уст Фурины вовсе. Каждый подвернувшийся под ногу камушек, ухаб или незамеченная в темноте ветка с легкостью становились причинами для новой главы её душевных и физических страданий. В конце концов Арлекино пригрозила, что все-таки заберет у девушки накидку, если та не решит наконец угомониться и немного потерпеть. Данная угроза подействовала, но ненадолго. Обеим просто повезло, что церковь уже виднелась вблизи, и на стоны послушницы уже даже ей самой было как-то все равно, да и она сама их издавала уже скорее просто по привычке. — Неуже-е-ели… — Фурина протянула с надрывом. В её уставшем теле вдруг возникла энергия, подтолкнувшая бегом ринуться к окну, о котором так грезила все это время. Её спутница обычным шагом пошла за ней, оглядываясь каждую пару секунд.       Не слишком ловким движением послушница перекинула ногу через подоконник, придерживая платье, но все равно не избежав того, что оно задралось до колена, оголяя белые икры и забавно выглядывающие из-за обуви короткие чулки. Ойкнув и закряхтев, она окончательно залезла внутрь комнаты. С довольным видом оглядевшись, она вдруг осознала, что судя по положению покрывала на кровати здесь точно кто-то был.       Образа на стене висели совсем иным образом, в углу не было креста, а на столе лежал затертый молитвенник. Совсем не тот вид, в котором Фурина оставляла свою келью. Она почувствовала, как сердце судорожно застучало, выбиваясь из груди, а сама стала чаще дышать, нервно оглядывая все вокруг себя. — Это же не твоя келья. — голос Слуги раздался с улицы. — Твоя правее. — Разве?! — испуг все еще сквозил в голосе девушки, но теперь к нему еще и добавилась смутная надежда на лучший исход. — Точно! У меня над кроватью не было трещинки в стене. — зацепившись за первый попавшийся ей признак, она сама подтолкнула себя к окончательному выводу, облегченно вздохнув и второпях начав выкарабкиваться обратно уже упомянутым ранее способом.       Пускай и извилистым путем, но она все же попала в родную спальню, рухнув на кровать и блаженно прикрыв глаза. Стоило ей распахнуть веки вновь, как перед лицом возник образ нависающей над ней Арлекино, стоящей около кровати и наклонившей голову. Её взгляд сквозил любопытством. — Ах, да, точно… Насколько я помню, сейчас все должны быть на всенощной. Нужно поскорее управиться, пока никто не успел вернуться. — нехотя девушка переборола усталость, подняв собственное тело с кровати и подойдя к двери.       Слуга последовала за тихо крадущейся Фуриной, которая замирала каждые пять секунд, а затем снова продолжала свой путь, стоило ей удостовериться в безопасности и полном отчуждении от посторонних глаз. Вдалеке приглушенно слышался гул голосов и церковные песнопения, из-за множества стен сильно приглушенные. Однако, сам факт их наличия несказанно обнадеживал послушницу, служа ориентиром к дальнейшим действиям.       Крадущимся шагом обе взобрались по скрипучей, сырой лестнице, вот-вот готовой развалиться на щепки. Скрежет и потрескивание старой древесины заставляли всякий раз замирать, прислушиваясь в выжидании. — Ох… Здесь даже хуже, чем я представляла. — девушка проговорила это виновато, пытаясь подобным высказыванием скорее оправдаться, чем высказать свое собственное разочарование. — Сойдет. Благодарю, Фокалорс. — она по-хозяйски прошлась к низенькому окошку, еще более пыльному, чем в её доме. — Да и не задержусь я тут долго, от силы парочку дней. Что-то мне подсказывает, что дольше здесь находиться и смысла нет.       Женщина прошлась к столбу, служившему опорой для крыши. Легким жестом она скользнула тонкими пальцами по грубо отесанному дереву, растирая собранную грязь и пыль подушечками пальцев. — Не хочется тебя еще утруждать, но все же спрошу. Когда я могу выходить на улицу?       Об этом Фурина задумалась едва-ли. Она рассмотрела варианты способов попасть в каморку, но по поводу регулярных вылазок мыслей даже не таила. Такой недочет умудрился поставить её не в самое приятное положение, и она опять закусила нижнюю губу. — В промежуток между половиной ночи и всенощной никто не бодрствует. Совсем никто. Но… это не более пары часов… В остальное же время кто-то, да шастает. — И то хорошо. Еще раз благодарствую. — Не стоит.       Фурина уже решилась уходить, понимая, что точки на всех вопросах расставлены. Нежданная просьба остаться — и вот ей приходится убрать уже опущенную на ступеньку ногу, оборачиваясь назад. — А если я спрошу еще кое-что?       Вместо слов Арлекино получила в качестве ответа наигранно недовольное закатывание глаз, но уже через пару секунд послушница сидела на малюсеньком табурете, обнимая руками колени. Слуга села напротив, прямиком на пол, скрестив ноги и подперев рукой подбородок. — Кто такой Этьен?       Фурина крепче сжала руки, обвивая саму себя с еще большим усердием и незаметно для самой себя нахмурившись. — Никто. Один из членов семьи Лефевр. — Это я знаю. — А кто такая ты, Арлекино? — ответный вопрос ввел недолгую паузу, вскоре прерванную тихим смехом Слуги. — Я? Да ты же знаешь. Существо, от потери которого хуже миру точно не станет, а скорее всего даже лучше. Если ты про предисловие, то бишь, мое прошлое, моя прежняя жизнь, которой я жила до нашего знакомства — можешь даже не пытаться. Очень… много всего хранится тут, — она постучала пальцем по голове. — и слишком мало я помню. Все перемешалось, и все тут. Да и не особо я заботилась о том, чтобы что-то запоминать, вот оно так и… растерялось. Да и действительно: зачем?       Молчание Фурины не прерывалось, но по лицу её, совсем немного видному в темноте, можно было понять многое. Собеседница была близко, почти что в одном шаге от неё, и выражение лица видела тоже прекрасно, пускай и сквозь темень. — Мое объяснение считается, мадемуазель? Ну-ну, не обижайтесь, мадам злая тучка. — послушница в ответ на подобные прозвища отвернулась, дернула ногой и зарылась лицом в укрытии из собственных рук. — Мадам будет говорить, или мне стоит оставить её в покое?       Смешанное чувство бурлило в голове у замкнувшейся девушки. То она вот-вот готова была вылезти из своего «укрытия» и показать лицо, то вновь убеждалась в глупости своих намерений и продолжала прежнее пребывание в таком положении. Изнутри жгло и давило, а каждое новое слово Арлекино еще больше царапало нарывы, не успевающие заживать. Они итак сами по себе начинали вдруг кровоточить, считая за достойную причину любое случайное воспоминание, звук, мысль. Кровь та сквозила по телу, текла сквозь всю плоть, разливалась по всей Фурине, заполоняла изнутри, а затем покидала её в виде пары соленых капель, пробегавших по щеке. Ощущение, давно послушнице знакомое, но каждый раз одинаково болезненно повторяющееся.       Она отсела подальше, привстав и пододвинув под собой табуретку. Отвернулась от Слуги, уставившись в единственное окошко и наблюдала за полной темнотой. Ничего помимо однотонного темного пространства видно не было, таковы уж были минусы маленького размера данного окна. Потом еще посидела на месте, решила пододвинуться поближе к стеклу, толкнулась вместе с табуретом вперед и успешно его опрокинула своим же неаккуратным движением, бухнувшись на пол. Правда, ей это не особо помешало, и уже через момент она уверенно уселась, убедившись в устойчивом положении стульчика под ней. Печальный вздох донесся до слуха Арлекино, вынужденной наблюдать за вышеупомянутым спектаклем. — Несомненно никто. Да простит меня Бог, но я не желаю ничего хорошего этому… Этому. Этьен… — она дернулась словно от холода. — В моих молитвах, когда я упоминаю всех людей, я всегда добавляю… Правильно ли делаю? Наверное да… Засчитываются ли мои обращения к Господу? Не знаю. Но я не могу упоминать абсолютно всех. — она шмыгнула носом. — За то я знаю, что в твоих молитвах меня точно нет. — ссылаясь на свою нечеловеческую сущность пробормотала Слуга. — Ха-ха, ну и к лучшему. — Он обещал, что женится на мне. — глаза Арлекино округлились, а губы поджались в тонкую ниточку. — Все было прекрасно… Он собирался уехать ненадолго, по государственным делам. Оставляя, клялся во всем, что только можно, подарил кольцо. — Фурина посмотрела на свою руку, выпятив пальцы, как будто на них что-то было. — Оно уже давно не со мной. Уезжал… Говорил, что будет писать письма, клялся, клялся, клялся. А потом… Перед отъездом, перед самым последним днем, подбирая столько слов, что сейчас уже и не упомню, потребовал от меня доказательств моих чувств. Он, дескать, свои проявил, да уверил меня, чтобы душа моя была спокойна на время его отъезда.       Душная атмосфера заполонила каморку, а в самом воздухе чувствовались тонкие, натянутые струны, по которым скользили тихие вздохи Фурины, подергивая их. Она смолкла на довольно продолжительное время, ковыряя ногтем уж слишком оторвавшийся заусенец, оголивший маленький участок поверхностной плоти из-за содравшегося слоя кожи. — Да и поделом мне, наверное… Что греховно, то таким и будет, какой бы пеленой не покрывалось. Красивыми картинами грязную стену не украсить. Я опомнилась. Потом. Когда стало ясно, что он не вернется. Он уехал навсегда, а сейчас наверняка расхаживает в Париже, шатается по балам, да веселится с такими же дурочками, как я. — голос начал дрожать, Арлекино со своего ракурса могла видеть, как Фурина постоянно подносит такую же подрагивающую руку к лицу, судя по всему, утирая слезы. — А Алексис что? — как бы ни было стыдно ей вот так вторгаться в подобный момент и возвращать послушницу к основной теме, Арлекино сделала это. Пожалела? Несомненно. Могла поступить иначе? Могла. — А-Алекс-си… Алек… Алекси-ис, о-он — Фурина начала говорить, но истерика накатила нежданно, речь прерывалась судорожными и неконтролируемыми вздохами, всхлипываниями, пока сама девушка невнятно мямлила, задыхаясь от новых попыток выдавить из себя слова. — Он п-просто прих… и-идил, и все-е…       Вконец не выдержав, она закрыла лицо руками, приглушенно хныкая и хлюпая в собственные ладони. Прошло некоторое время, прежде чем она успокоилась и смогла продолжить. А Арлекино сидела рядом. Сидела, и не могла ничего предпринять. Что она могла сделать — вопрос, давящий ей на душу, но не более. Он заставлял ощущать вину за свое бездействие, но лишь вводил тем самым еще больше в ступор, одновременно и подталкивая к каким-то мерам и останавливая. И второй пункт перевесил. Слуга осталась сидеть, нервно наблюдая за разрыдавшейся Фуриной, не предпринимая ровным счетом ничего. Причем разрыдавшейся Фурина была не сама по себе, а из-за неё. Из-за Слуги, из-за её вопросов, допытываний, расспросов, попыток выяснить то, что уже и так не имело значения ни для кого, что уже не могло никак помочь Арлекино, никак её противопоставить Алексису. Просто любопытство вынуждало её лезть, куда не стоило, а затем сидеть молча, тихо ожидая, пока надрывающаяся во всхипываниях Фурина успокоится.       Мучительный отрезок времени длился невообразимо долго, казалось бы, больше часа. Но он прошел. — Он приходил порой с Этьеном. Пил ч-чай, — некоторые слова все равно продолжали проскакивать с надрывом и резкими вздохами, но в целом послушница уже была намного спокойней, чем парой минут ранее. — с конфет-там-ми… шоколадными…       Важность этих конфет была неясна для Слуги, но данную детскую детализацию ненужных вещей она послушнице простила. — Он мне не нравился никогда… Вернее, одно время нравился, потом перестал. Я его терпела только из-за Этьена. — глаза её вновь покраснели, но от нового порыва истерики она сдержалась. Скрипя зубами, кусая губы, сжимая кулачки до побеления костяшек, но сдержалась. — Мне жаль…       Все, что выдавила Арлекино из себя. Буквально вытащила изнутри, выдернула гарпуном и выложила все в таком уродливом виде. Но даже это было для Фурины нужным, несомненно нужным и в разы более приятным, чем просто молчание. Хотя бы потому, что молчание уже слишком долго происходило в её душе. Даже с самой собой она молчала, опуская все «ненужные» мысли и запихивая их куда подальше, отмалчиваясь и убегая от собственных дум. — После я не смогла больше находиться в прежнем имении. Да и незачем было… Даже если никто бы не прознал, все равно. И вот я здесь. Я исповедовалась, прежде чем ступить на послушание, но даже там соврала, недосказала. Видно, Бог наказывает. — последний тяжелый вздох завершил её монолог, оставляя давящее безмолвие между ней и Арлекино.       За спиной у послушницы раздалось шуршание одежды. Слуга встала с пола, твердым шагом приблизившись к Фурине. Девушка приподняла голову, повернувшись набок, но вскоре проследовав взглядом за переместившейся вновь Арлекино и теперь смотря прямо вперед, на стоящую перед ней визави. — Многие совершают глупости. Прекращай уже. — хоть слова и прозвучали суховато, но в тоне слышалась нечто, отдаленно напоминавшее своим звучанием что-то вроде материнской заботы.       Женщина наклонилась, проводя пальцем по затертой до красноты щеке послушницы, затем и вовсе присела на корточки, сравнявшись с сидящей Фуриной по росту. Во взгляде девушки читалось непонимание и интерес, смешанный с настороженностью.       Неожиданно для Фурины, Арлекино переместила руку на затылок девушки, обхватив волосы и резковатым движением притянув голову навстречу к себе, впиваясь в сухие, обкусанные губы, без сомнения закусывая нижнюю, проделывая это через чур сильно. Капелька выступившей крови моментально оказалась на языке у Слуги. Все произошло довольно быстро, но через несколько секунд Фурина принялась вырываться, толкнув женщину в грудь и свалившись с табуретки, отползая на полу подальше. В таком положении она долго не пребывала, сразу же вскочив на ноги и сквозь сбившееся дыхание судорожно прошептала. — Изыди.       Торопливо она зацепила пальцем шнурок на шее, сдернула тонкую веревочку. В руке уже через момент блестел серебряный крестик, едва заметно отсвечивая в темноте.