Чудовище из его снов

Мальбонте медленно открыл веки, и ослепительный свет неприятно ударил в глаза. Очертания привычного мира мерцали и переливались, превращаясь в тысячи звёзд и отбивая болезненный пульс прямо у него в висках. Полудемон поднял руку, потёр средним и указательным пальцами переносицу и глубоко вздохнул. Туман забытья постепенно рассеивался, возвращая его разуму привычную рациональность и жёсткость. — И часто тебе снится подобное? Он не знал, был ли Голод рядом, не мог распознать его присутствие по энергии, однако чувствовал взгляд всадника каждой частицей своего тела и словно самой кожей — настолько цепкими и внимательными были его глаза. Голод изучал его спину, скользил взглядом по очертаниям крыльев, цеплялся за непослушные, чёрные как крылья ворона волосы, и будто искал ответ на какой-то давно мучавший его вопрос. — Слишком часто. Даже неловко. На секунду Мальбонте показалось, что всадник усмехнулся. — События сна, их последовательность всегда одинаковые? — Всегда. Ситуация выходила странной. Всадник Апокалипсиса, призванный в этот мир, чтобы его уничтожить, внезапно начал видеть сны. Ему снился неизвестный ангел, о существовании которого он даже не подозревал, но отчаянно желал найти. И он целовал его, что лишь добавляло новых оттенков творящемуся безумию. — Мне не всегда снились сны. Внезапно обратившись к полудемону, Голод сунул в рот новую сигарету и закурил с нескрываемым удовольствием. Бледные, почти фарфоровые губы слегка приоткрылись, и сквозь них выскользнула струйка белёсого дыма. Проследив взглядом за её движением по воздуху, Мальбонте резко нахмурился. — Я не знаю, когда именно это началось. Там, где я жил до сих пор, время течёт совсем иначе. Пройдя чуть вперёд, Голод запрокинул голову и подставил лицо ветру. Его веки тихо прикрылись, а брови, чёрные, с плавным изгибом, расслабились. — Я, Чума, наши братья… Мы другие, хоть и похожи на вас, бессмертных. Мы тоже не видим сны, потому что не обладаем душой. По крайней мере, не в том смысле, какой обычно приписывают этому слову. Мы были похожи на призраков, бесцельно блуждающих по своему миру. У нас почти не было чувств, лишь неуловимые ощущения. Война, например, испытывал ярость. Чума — обиду, Смерть, как всегда, был преисполнен долгом перед Матерью. А я чувствовал… Неопределённо качнув головой, Голод сделал паузу. Его глаза распахнулись, взгляд зацепился за проплывающее по небосклону облачко, а на лице появилось такое выражение, словно он превратился в ребёнка и изумился красоте пейзажа. Всматриваясь в небо, он пытался подобрать подходящее слово, однако это было непросто. — Тоску? Вздрогнув от неожиданности, Голод обернулся. Мальбонте смотрел прямо на него всё с той же непоколебимой серьёзностью. Большие, чёрные и глубокие глаза, казалось, пылали, а зрачки гневно пульсировали. — Тоска… — повторил всадник, будто пробуя новое слово на вкус, — Красиво звучит. Что это такое? — Это такое чувство, когда у тебя больше нет сил на борьбу. Кричать больше не хочется, потому что голос осип, а все слёзы выплаканы. Всё, что ты можешь — это лежать, поверженный и опустошённый, и выть как раненный зверь. Голод вслушивался в каждое слово, будто впитывая звуки его голоса как губка. Скопившийся на кончике сигареты пепел, никем незамеченный, упал на землю. — Да. Это именно то, что я чувствовал. Лицо всадника на долю секунды просияло. Будто ожидая ответной улыбки, он склонил голову на бок, но Мальбонте, задержав на нём взгляд чуть дольше пары мгновений, резко отвернулся. — Продолжай. — Сны начались внезапно. Сначала мне снился замок, а в нём — огромная башня с бесконечными ступенями. Никогда не видел ничего подобного. Я шёл кругами, путался, но поднимался всё выше и выше, будто что-то влекло меня туда. А потом увидел дверь, вошёл внутрь… Остальное ты видел своими глазами. Неловко пожав плечами, Голод обернулся и коротко взглянул на Мальбонте в ожидании реакции. Но её не последовало. Он по-прежнему стоял рядом, скрестив руки на груди, и напряжённо обдумывал каждое сказанное слово. — Но почему ты его… Целуешь? На лице всадника появилась новая ухмылка, на этот раз хитрая, как если бы он замышлял что-то. — Не имею ни малейшего понятия. Я не контролирую своих действий в этих снах. Просто делаю и всё. Может, я так хочу? Не сказав ни слова, Мальбонте недовольно отвёл взгляд в сторону, что, казалось, лишь позабавило всадника. Неужели правитель Небес, временно оккупированных всадниками, умеет смущаться? А он, Голод, смог бы смутиться от его внимания? — Не думай об этом. Лучше сосредоточься на поисках ангела. Не знаю, где находится эта башня, но я точно смогу её узнать. — Она может быть разрушена. Сохранившиеся места можно пересчитать по пальцам одной руки. Ваше появление на Небесах, бойня, а перед этим — война… Будто услышав знакомое слово, Голод заметно оживился. В тёмных зрачках заплескался живой интерес. — Война? Ты говоришь о своей борьбе с Шепфа? Мальбонте кивнул. На его лице появилось странное, почти болезненное выражение, как если бы ему было неприятно даже говорить об этом. Сколько бессонных ночей понадобилось, чтобы вычеркнуть из памяти ту ужасную бойню? Нет, он не испытывал стыда или неловкости, его не мучило чувство вины и не преследовали призраки убитых его рукой бессмертных. Шепфа был мёртв и получил то, что заслуживал, однако без жестокого Бога, казалось, у него и вовсе нет воспоминаний. Всё, что он из себя представлял, всё, чем был и мнил себя, всё, чем он дышал — всё связано с желанием отомстить, разорвать любого на своём пути и утопить Небеса в крови. Этот мир не слышал его тихих молитв, не замечал умирающего в муках ребёнка, а, значит, не заслуживал ни пощады, ни жалости, ни понимания. Сколько метисов задыхались в подземельях и жили как никому не нужные крысы, пока он не вырвал трон из рук Шепфа? Великие перемены строятся на великой жестокости. Шепфамалум мог быть любым, жестоким или безумным, но в этом он был прав. Глупо спорить, даже учитывая, как чертовски они ненавидели друг друга. В этом мире нет места слабости. А Мальбонте имел слишком много времени, чтобы убедиться в собственной правоте и никогда бы не отступил от задуманного. — Я выиграл войну около десяти лет назад. Может, чуть больше. Судя по интонации, полудемон не желал продолжать разговор. — Война… — Всадник задумался. — Великая Мать что-то говорила об этом. Ангелы и демоны восстали против друг друга, чтобы положить конец старому миру и построить новый. Вы нарушили её закон и изменили баланс сил. Будто говоря сам с собой, Голод затушил сигарету и прищурился. — Я думаю, мои сны начались примерно в то же время. Он ожидал увидеть на лице Мальбонте хотя бы тень удивления, но полудемон казался непроницаемым. — Возможно, ты прав. Война многое изменила. Моё появление нарушило равновесие. Не знаю, как именно, но это могло сказаться на всех мирах. Они связаны и являются частью единого целого. Энергии перетекают друг в друга. — Как ты выбрался из Небытия? Задумавшись, Мальбонте пожал плечами. — Я плохо помню, как именно это случилось. Моё первое воспоминание начинается уже на поле боя. Две армии, идущие друг на друга, моя ярость… Это всё, что я помню. А остальное — не твоё дело. Я найду этого ангела, но не думай, что это делает нас союзниками или друзьями. Не желая продолжать разговор, Мальбонте расправил крылья и, резко развернувшись к собеседнику спиной, шагнул в сторону. — Конечно, найдёшь, — ухмыльнулся Голод, глядя в удаляющийся чёрный затылок. — Я попрошу сестру не мучить тебя этой ночью. Завтра нас ждёт ещё одно путешествие! Полудемон ничего не ответил. Оттолкнувшись от земли, он взлетел в воздух и, подставив лицо ледяному ветру, изо всех сил пытался отвлечься от мыслей, клубящихся в голове подобно густому табачному дыму. А Голод, стоя внизу, по-прежнему прожигал его взглядом, хоть и сам до конца не понимал, откуда взялся этот странный и ничем не обоснованный интерес.