Пелена

      Ирука-сенсей — искренний лжец, с каких пор он такой слабый, угрюмый и скрытный? Дрожит как осиновый лист перед ним, чувствует собственную слабость, смотрит влажными глазами куда-то сквозь него, и это раздражает. Тонкая кожа, худое и измученное лицо, обед скудный на пару с тонной кофе, дети касаются его пальцев, когда он выводит их на тренировочное поле, говоря что-то громко. Солнце слепит ярко в последние дни осени, а бледно-каштановые волосы развеваются на лёгком ветру. Ирука хмурится и натянуто улыбается, получается почти искренне и хорошо, но недостаточно.       Какаши смотрит на страницы книги, он перечитывает раз за разом одну и ту же строку — невозможно вчитаться, даже несмотря на то, что знает всё наизусть. Ирука сидит перед ним, ставит печати, вчитывается в каждое предложение в отчёте. Прикусывает задумчиво ноготь зубками, нижняя губа касается пластины ногтя, и Какаши бесконечно долго смотрит, не может оторваться. Ирука не замечает, действительно ли так, или притворяется? — В этот раз всё хорошо, можете идти.       Не ругается на пятнышко на идеально чистом листке, не ворчит, не говорит совершенно ничего. — Какаши-сан?       Поднимает глаза, смотрит снова куда-то сквозь него. — До скорого, Ирука-сенсей, — выходит как-то сквозь зубы, злобно. Какаши сжимает руки в кулаки. Никогда бы он не подумал, что его будет так раздражать чужое равнодушие.       Пятая смотрит с подозрением, говорит, может ему надо отдохнуть, но Какаши не привык к этому. Вся жизнь — это сражение и борьба, жестокий мир шиноби соткан из крови и отчаяния, кои он испытывает на протяжении долгих лет. В глазах Хокаге нечто, похожее на сочувствие, но она уважает чужое решение и в очередной раз даёт свиток. — Ты незаменим, Какаши.       «Незаменим», потому что у него шаринган, «незаменим», потому что он — Хатаке Какаши, мастер тысячи дзюцу. — Незаменимых людей не бывает, Цунаде-сама, — он разворачивается и уходит из кабинета.       В нос врезается запах крови, от него уже воротит, этот металлический запах на его руках — не отмыться, не стереть из памяти. Во рту ломается пилюля, поддерживающая его тело в боевом состоянии на протяжении трёх дней. Истощён, уставший, плечи напряжены, Какаши представляет, как бы лёг в постель и, может быть, попробовал бы уснуть. Может быть, получится. — С-стой! Какаши…       С чужих мертвенно-бледных губ срывается собственное имя, а затем кровь попадает на его жилетку, стрёкот чидори звучит громкой мелодией в ушах, звенит до боли в висках, а сквозь пелену шарингана Какаши смотрит в остекленевшие глаза. Томоэ перестают крутиться, Какаши безразлично смотрит на выпавшую фотографию из-за пазухи нукенина. На веки твоя, Изу.       Ему не впервой разрушать чьи-то жизни, люди сами выбирают свой путь и идут по нему, не видя выхода. До отчаяния желают исполнения своей мечты. — Интересно, какая мечта у сенсея?       Какаши понимает, что его губы трогает улыбка, которая смотрится не уместно, когда к нему сбегаются Анбу. — Ирука…       Шепчет тихо Какаши и вдыхает запах падающего снега.       Его дом по привычному пуст, холоден, тёмный, засасывающий его в свои объятия. Он ложится на кровать, поднимает в воздух мелкие пылинки, закрывает глаза. Ирука-Ирука-Ирука, все мысли сводятся к этому чуунину, лишь к нему одному. Даже когда Какаши впадает в лёгкую дрёму, то может услышать его голос, как аккуратные пальцы касаются его, чуть сжимают плечи. Какаши и не думал, что может желать чего-то так сильно. Всё, что у него есть — томики Ича-Ича, нинкены и — сомнительно — ученики, нормальным учителем он так и не смог стать. Сакуре будет лучше под присмотром Цунаде, Наруто безопаснее с Джирайей, а Саске… Решил, что нужно найти силы в другом месте.       Это стыд, это позор, сначала Обито, затем Рин, затем Минато-сенсей и Кушина, а теперь и ученики. Всё, что он так старается сберечь, рассыпается в его руках. Сломается ли ещё кто-нибудь? Если так случится, то что будет в этот раз? Что он увидит? Безразличие? Боль? Сожаления? Какаши думает о том, как Ирука будет смотреться в его объятиях, какое будет его лицо в экстазе. Смотрит в книгу, читает пустые строки и наблюдает за суетящимся учителем. Тот ставит печати, кивает и говорит что-то другому джонину, выдавливает улыбку. Снова не ел, а сухие губы искусаны, некоторые ногти на пальцах, держащие ручку, сгрызаны, кутикула подстрижена неровно, но волосы опрятные, одежда постирана, пахнет по-цветочному приятно. В очевидных деталях видна вся его попытка казаться беззаботным учителем. Просто маска, которой верят все.       Какаши протягивает листок, когда доходит очередь и до него. — Просрочил на один день.       Факт. Бесполезный и не нужный, Какаши итак знает, что снова опоздал, на самом деле, почти забыл, что нужно сдать отчёт, всё, что его волновало — это снова увидеть это лицо. Наспех написал на бумажке неровными и уродливыми иероглифами как выследил, как устранил, какие сведения получил и что делал все эти три дня. — М-а-а, Ирука-сенсей, я лёг спать и очнулся только недавно.       Чуунин принимает его жалкие оправдания. — В этот раз не потерялся по дороге жизни?       Хорошее настроение? Какаши всматривается в лицо: всё такой же — до жути уставший сенсей, ставит печать и кладёт на удивление аккуратный отчёт без разводов от кофе или следов крошек в красную папку. Каким образом Ирука вообще прочитал его почерк? — Какаши-сан?       Странное дежавю накрывает джонина, он отмирает, поправляет слишком нервно протектор и разворачивается на пятках. Ладони в перчатках потеют, а в душе появляется пугающее чувство, ни на что не похожее, о чём никогда не думал и не желал. Зубы болят от вида загорелой шеи, в груди что-то странное всё продолжает расти, жилетка давит на тело, становится душно, пусть и за окном тихо падает снег.       Для Ируки он никто. Какаши радуется, что способен трезво смотреть правде в глаза, какой бы страшной она не была. Для Ируки-сенсея где-то там существует Хатаке Какаши, он где-то появляется на горизонте в толпе таких же — неважных, почти ненужных. Для Ируки-сенсея важны лишь его дети и Наруто, по которому он безумно скучает. Сам признаётся об этом, когда сидит с Изумо и Котецу, присасывается к кружке пива, чувствует себя намного лучше. Пусть и ненадолго, зато действенно. Говорит, что Наруто ему как брат, самый близкий и родной, ближе нет никого. Это не лукавство, это правда, которую Какаши в очередной раз проглатывает.       Впервые он завидует кому-то. Завидует собственному ученику.       Для Ируки Копирующий — никто. Лишь очередной джонин с отчётом, какой-то человек — бесконечно далёкий. Этот порог между «чужим» и «близким» высокий, как непреодолимая стена, но Какаши хватает за горло свои сомнения, всё, что касается Ируки не должно его выбивать из колеи. Он уверенно прорезает чужую грудь чидори, уверенно выполняет заданные миссии, без колебаний стремится к своей судьбе, к её концу. Когда она кончится? А затем случается чуунин — на крыше резиденции, стоит с блеском глазах, хочет стать учителем, примером для детей, тем, кто позаботится о них. Блеск в этих глазах тогда казался волшебством. Так необычно для взрослого быть таким открытым и почти что счастливым.       Ирука смотрит на детей и улыбается, а когда смотрит на Шарингана Какаши, то, будто, не видит ничего, только его волосы, руки, жилетку и шею, не смотрит в единственно видимый глаз как остальные. Будто просто не видит.       В ту дождливую холодную ночь Какаши чувствует лишь холодные капли, капюшон тяжелеет, а перед глазами темно от погоды — не видно ни души. Под ливнем ни один нормальный человек не станет находиться. Какаши идёт по пустынной улице, под ногами грязь, а недалеко от него Ирука. Сенсей выглядит потерянным, держит в одной руке пакет с продуктами, в другой — зонт, смотрит на чёрное небо и закрывает глаза. Прислушивается к звукам, в безумной тишине слышны тарабанящие капли.       Зонт намеренно выпадает, и Ирука подставляет лицо, будто смывает с себя усталость и греется под холодными каплями. Какаши приближается, чтобы протянуть выроненный зонт, и Ирука смотрит испуганно, не заметив чужого человека. — Спасибо…       Он уходит, а Какаши задумчиво глядит вслед. — Ирука-сенсей! — срывается джонин. Благодаря технике он меняет голос, ведь так его бы раскусили, если бы догадки оказались верны.       Он оборачивается. — Я вас знаю?       Какаши на миг пугается, понимая, что, вдруг Ирука-сенсей его забудет, станет ещё дальше чем есть на самом деле? Глупости. — Нет… Хорошего вечера.       Лишь срывается из него, и он убегает, оставляя чуунина одного. Вряд ли тот вообще вспомнит этот эпизод, значит, это их секрет. Понимание того, что у них есть что-то общее, заставляет Какаши испытать лёгкое удовлетворение.       Может быть, это лечится, может быть, это навсегда, и Какаши наблюдает издалека за состоянием Ируки — бледность не пропадает, руки худеют, кажутся тонкими и слабыми, либо это всё разыгравшееся воображение. Ирука не такой — не настолько ослабевший, кажется, если к нему прикоснётся такой человек как Какаши, то точно сломается… Или нет?       Сомнения грызут его душу, словно крысы, противоречия в душе как никогда ярки, а живой интерес заставляет Какаши действовать иррационально. Ирука плавится в его руках, Какаши знал, что это будет так приятно и горячо, но оказывается гораздо лучше. Получается небрежно, больно, Ирука стискивает его внизу. Кровь. Но Ируке не больно, наоборот — приятно, он громко стонет под ним, а перед глазами до сих пор стоит его лицо под каплями дождя — умиротворённое и отчуждённое, словно он далеко в своих мыслях, не видит и не слышит ничего вокруг. Какаши размышляет, что ему делать. Как жить дальше с мыслями о непримечательном учителе Академии.       Страшно от мыслей, что Ирука забудет, подумает, что это не важно, а Какаши не из тех людей, которые умеют говорить. Ирука слишком покорный, выполняет все прихоти, а эта власть над ним пьянит сильнее саке, которое они пьют вечером после работы. — Ты много пьёшь, прекращай.       В прошлый раз Ирука был снова пьяным. Пытается заглушить что-то в алкоголе, под градусами он пьяно улыбается, будто все невзгоды позади. Это неправильно, убежать от проблем нельзя, это Какаши знает как никто другой. — Прекращай.       Какаши берёт запястье чуунина, он хмурится и кивает. Послушный до невозможности, делает всё, не говорит, что больно, говорит, что нравится, значит, так оно и есть. Приучить его быть честным оказывается не так и тяжело. — Страшно? — Какаши стискивает между пальцами кожу бёдер.       Ирука кивает, его шея красной от стыда, боли и возбуждения, все эти чувства смешиваются воедино, дарят незабываемые ощущения беспомощности. Это преступление — трахаться в пустом архиве. — Если тебе так страшно, то почему так меня сжимаешь? — Какаши залазит под синюю утеплённую кофту, оглаживает пальцами твёрдые соски. — Потому что мне приятно, — говорит он, шипя сквозь зубы от пронзившего удовольствия.       Такой честный до одури горячий внутри, здесь они только вдвоём, никто и не зайдёт и не найдёт их между полками, даже со знанием этого, вся эта ситуация раскаляет возбуждение до предела.       Вид потрясающий: дрожащие ноги, вздёрнутая кофта, можно увидеть спину в отметинах (Какаши нравится видеть свои следы на этой коже), распущенные волосы, а собственный член идеально вмещается внутри. Дырочка обхватывает жадно, и Какаши горячо выдыхает. Ирука хватается за полки и содрогается всем телом, обмякает в его руках, а джонин берёт на себя ответственность по уходу.       Ирука кончает в его руках, от его члена, от того, что он никогда не пробовал и не осознавал, что это может быть так приятно и почти невыносимо. Никто и никогда не доводил его до такого, Какаши уверен. Уверен и в том, что сенсей ни с кем так не сближался. Их тела близки часто для обычных любовников, но Какаши не против, а Ирука принимает всю страсть, выдерживает и хочет-хочет больше. Становится таким же жадным. Ирука шепчет, что желает большего, выгибает спину, соблазняет, чего делал никогда, а Какаши потрясён до глубины души. От духоты в комнате кружится голова или от Ируки? Не понятно.       Но Какаши почти с мазохистским удовольствием позволяет Ируке вскружить ему голову, осознаёт он этого или нет, но сенсею впредь запрещено перед кем-то выглядеть так. Эгоистично и ужасно, ведь Ирука его — телом, но не душой, жестоко прежде всего к самому себе, может быть, неправильно привязывать к себе его так, но ужасающего Копирующего никогда не учили любить.       Ведь всё, что он любит, рассыпается, словно обгоревшие угли.       Ирука-сенсей пьёт меньше — связано ли это из-за его слов или с тем, что месяц получается загруженным — не понятно, но теперь он отказывается от посиделок в баре и бежит к нему. Хвостик качается из стороны в сторону, Ирука запыхавшийся, улыбающийся, осознаёт ли насколько выглядит потрясающе? Какаши уверен, что нет. Его дом одинокий, пыльный, служит лишь местом для сна, домом назвать трудно, но с появлением Ируки появляется что-то похожее на уют, который он потерял давно. Какаши нагло записывает всё, что делает Ирука — наспех готовит и затем садится за стол, читает, видимо, отчёты и письменные задания учеников.       Какаши терпеливо ждёт, и затем это всё окупается. Ирука неожиданно стесняется, когда он говорит раздеться, мнётся и робко кивает. Дрожит от прохлады — отопления всё ещё недостаточно для отогрева дома, и Какаши сгребает его в свои объятия. — Можно… Я… — Можно.       Какаши с любопытством смотрит, позволяя Ируке раздеть его, затем он отталкивает, присаживается сверху, трётся о его промежность сквозь домашние штаны, этого достаточно, чтобы заставить резко вспотеть. Ирука нервно сглатывает, его лицо пылает из-за стыда, из-за того, что никогда не делал. Никогда не был таким активным, и Какаши сдерживается от комментариев, если скажет что-то, то точно спугнёт. Ирука тянется за смазкой, подготавливает себя мучительно медленно, что Какаши почти не выдерживает, но сдерживается в самый последний момент. — Х-ха!       Ирука стискивает зубы и опрокидывает голову, в страсти он двигается быстро, насаживается на раскалённый член, а Какаши содрогается от каждого движения. Приятно, горячо, соблазнительно — всё это про Ируку, он кладёт руки на талию, прикасается к небольшому шрамику, еле видному около пупка, подмечает каждое украшение. — Ка… Каши… — шепчет Ирука.       Собственные глаза встречаются с затуманенными тёмными, Ирука перехватывает одну его руку и начинает облизывать фаланги. Пальцы становятся влажными от слюны, от языка, они теряется в чужом рту, и Какаши оказывается поражён — извергается внутрь, а Ирука даже не стал заморачиваться о презервативе, будто хочет оставить присутствие мужчины в себе. Сенсею недостаточно, он оставляет полувялый член внутри и толкается в ладонь Какаши, доводя теперь уже себя до оргазма. Ирука дрожит как никогда мелко от захлестнувшего удовольствия и падает на взмокшую грудь, дышит тяжело, довольно прячет улыбку в плече, зная, что не окажется неухоженным.       Какаши нравится мыть эти послушные волосы, вытирать их полотенцем и расчёсывать, Ирука клюёт носом и засыпает на удивление быстро. Копирующий глядит на мирное лицо, а улыбка в последнее время часто трогает его губы.       В тот раз, когда Какаши повёл его к себе и крепко держал, не мог представить, что захочет быстрее отправиться обратно домой. Миссия затягивается на две недели, его раздражает этот купец, эти женщины, бросающие на него взгляды, эта надоедливая музыка. Анбу за окном — нет опасности, но Какаши опытен понимать, что что-то не так. Он позволяет женщине увести себя до пустой и свободной комнаты, она шепчет, что в час быка за ними придут, кладёт медовое саше в его карман. — Хатаке Какаши, верно? Твои глаза так холодны.       Ярко накрашенные губы скользят по его щеке, мажут случайно воротник жилетки. Какаши отстраняется от навязчивого информатора, хмурится от яркого запаха, приторно и сладко, как и эта женщина. — Это саше тебе понадобится, иди в горы, там ты найдёшь их, — шепчет она в ухо и проводит пальчиком по его груди. Охает от того, как джонин резко отстраняется и уходит. — Какое разочарование~       Какаши успешно устраняет угрозы и мчится обратно домой, Анбу прекрасно знают, что делать дальше и справятся без него. Ирука ревнует, а Копирующий впервые оказывается застигнут врасплох, отчего он так хмурится, злится? Спустя недолгое время понимает, что оплошал сам и находит в этом что-то забавное. В улыбке глаза чуть прикрываются, а Ирука старается не сипеть, не выглядеть ревнивым, ведь не имеет права, а у Какаши закатываются глаза от чужих пальцев внутри. Ирука не опытен, почти больно, но это ничто по сравнению с такой приятной и чужой ревностью.       Какаши касается ладонями волос Ируки, гладит, будто они виделись уже долгое время. — Миссия прошла в невыносимой скуке.       Ирука засыпает, слушает длинный и бесполезный рассказ внимательно, тихо смеётся, когда Какаши рассказывает про красивые снежные виды. Джонин подмечает каждую эмоцию, видит закрытые глаза и слышит тихое сопение. Ирука тёплый, одеяло нежно накрывает оголённую спину, Какаши отодвигает шторы, чтобы посмотреть на красоту кожи в свете бледной луны. Присмотреться — ресницы чуть дрожат от сна, вздыхает, а сердце накрывает щемящая теплота.       Странно.       Непривычно и так давно забыто.       Какаши мягко касается приоткрытых губ, недавно обхватывавшие его пальцы, они у Ируки сухие, аккуратные, покусаны от волнения. Ждал его все эти дни. Спал ли? Ел ли? Снова пил? Всё, что касается Ируки становится важно, даже важнее его самого, и Какаши искренне волнуется. Сенсею ничего не грозит в деревне до тех пор пока он не выбирается на миссии, значит, всё будет нормально. Он дышит, спит, ест рядом, робко пытается улыбнуться, хочет всмотреться в его лицо ближе, Какаши снимает маску только тогда, когда они наедине, ведь однажды Ирука должен увидеть все его детали. Влюбиться сильнее. — Я ухожу. Длительная миссия.       Ирука лениво глядит в потолок и прекращает бессмысленное разглядывание. Он приподнимается, открывает рот, чтобы что-то сказать, и Какаши кладёт ладонь на искусанное плечо, смотрит на запястья со следами от верёвок, трёт задумчиво. — Жди меня, я вернусь как можно скорее. Справишься? Я обещаю наградить тебя.       Их игра простая — Какаши даёт задания, а Ирука их выполняет, получает моральное удовлетворение, согласился на все условия просто и без раздумий, безотказный, послушный. Плывёт по течению, но теперь уже свет в глазах ярок, может быть, из-за него. — Возвращайся…       Ирука хватается за его руку. Смотрит со смущением, никогда ему не доводилось говорить кому-то таких слов, а Какаши — слышать, всё это впервые, необычно, приятно. За окном зима, в доме прохладно, но рядом с Ирукой — горячо.       Мысли о нём греют, когда снег падает крупными хлопьями, под ногами хрустит ветка, ломается и звучит как сигнал. Засада: Какаши уворачивается от множества кунаев, Анбу рядом рассредотачиваются и скрываются в густых деревьях, опытные нукенины, бандиты бьют так, будто знают, кто против них. Они хитростью заманивают в ловушку, отделяют от отряда, а в заснеженных горах нередки лавины. Какаши смывает вниз, а Анбу в засаде.       Смерть уготована тем, кто ждёт её каждый день, а Какаши впервые так не хочет умереть, на миссиях не важны чужие жизни, важен долг перед Скрытой Деревней, настоящий шиноби ставит миссию превыше всего, это золотые правила. Этому учат с детства, но тот, кто бросает товарищей, тот, кто предаёт их — мусор. Слова, ставшие его смыслом, кредо, которому его научил Обито. Товарищи по оружию, такие же шиноби Листа как и он — все они важны.       Какаши оказывался перед лицом смерти множество раз — не впервые ему чувствовать дыхание смерти в затылок, он набирается сил, а шаринган выкачивает много сил. Он прорубает сквозь бушующий снег путь наружу и прячется в маленьком укрытии внизу гор — веки тяжелеют, их трёхнедельная миссия оказывается изнуряющей. Какаши в одиночку выполнял такие миссии и понимает, что поддаётся чувствам. Неприемлемо.       Шиноби может не вернуться, принимая миссия повышенной сложности. Шиноби может не сказать тех слов, которые хотел сказать другим. — Ирука… — вздыхает Какаши и закрывает глаза.       Анбу перевязывают ему раны, из семерых остались трое. Остальные похоронены под снегом, перед этим пронзены иссушающими кунаями — техника, которую Какаши никогда не видел. — Они здесь. Какаши-сан, какие указания?       Какаши берёт в руку кунай. — Я отвлеку, а вы отправляйтесь за Паккуном, он приведёт вас к другому отряду. Вы истощены, я выиграю время. — Какаши-сан.! — Анбу надрывается с места и мигом замолкает. — Удачи.       Какаши хмыкает, он вполне удачлив всю жизнь, может быть, в этот раз ему удастся избежать того, к чему так стремился.       Вдох и выдох. Какаши сжимает оружие в руке крепче.       Может быть, удача, может, желание увидеть его снова, но Какаши тяжело дышит, еле-еле, но дышит сквозь зубы. Горит всё тело, техника распространяется неумолимо быстро, и он смотрит на рассыпающиеся руки, смотрит на то, как он умирает медленно, мучительно. В мыслях нет сожалений о своей жизни (вся жизнь — сожаление), в мыслях только то, будет ли Ирука скучать, будет ли плакать? Какие его слёзы на вкус, хотелось бы попробовать его губы снова — в последний раз.       Это всё оказывается дурным сном, Анбу-медик кропит над ним, залечивает зелёным свечением тяжёлые раны. Какаши не двигается, пытается понять, сколько дней прошло и где они. — Миссия выполнена, Какаши-сан, вам нужно отдохнуть, — женский голос сквозь маску не успокаивает. — Сколько дней прошло? — джонин смотрит на дрожащие руки, сжимает их. Жив. Снова. — Вы пролежали четыре дня, я отправила отчёт Цунаде-сама, как только вы выздоровеете, то можем отправляться. — Отправляемся сейчас.       Анбу лишь кивает, а Какаши собирает все силы, чтобы подняться. Тело на пределе — ноги дрожат, крупицы чакры позволяют быстро нестись до Конохи. Почти месяц длительного ожидания, выслеживания, выживания в заснеженных горах и убийств были подобно тяжёлому испытанию. Такое не впервые, но в этот раз всё по-другому — томительное ожидание, страх, что не вернётся обратно, что Ирука, может быть, и не ждёт, может быть, уже и давно заменил. «Незаменимых людей не бывает»       Он вторгается в дом Ируки — нагло открывает окно и пробирается внутрь, думает, что жаль, что нет ключа. Какаши не в самом лучшем виде, перед глазами чуть мутнеет, он так и не отдохнул нормально по дороге, но Анбу-медик решила, что так продолжаться не может и с угрозами заставила принять медикаменты, а затем отдохнуть ночь.       Не важно, что нужно сдать отчёт, что нужно идти в больницу (Цунаде наверняка доложили о его состоянии), важно только то, что Какаши в безопасности — в доме Ируки, где всегда тепло. Запах ненавязчивой герани уже привычен. Он берёт в руку фотографию. Женщина, мужчина и маленький Ирука — совсем ещё ребёнок, даже без шрама на лице. Улыбается беззаботно и счастливо, впрочем, как и все дети, познавшие полную любовь родителей.       Дверь открывается, а вся усталость исчезает. Какаши читает в честных глазах удивление, облегчение, счастье и радость, сменяющееся чем-то, похожим на стыд. Какаши понимает, что его сердце падает куда-то вниз, а непривычный ком в горле не позволяет сказать что-либо — тяжело, он заставляет себя сделать шаг вперёд, Ирука молчит бесконечно долго, думает и мнётся.       Какаши злится, что Ирука мог с кем-то… в его отсутствие… Он тихо выдыхает через маску, решает оставить его одного, чтобы успокоиться, чтобы не разозлиться ещё сильнее, если будет смотреть в эти глаза сожалений. — Стой…       Какаши почти уходит, напрягается всем телом. — Накажи меня…       С души падает тяжёлый груз, Ирука краснеет перед ним, дрожит, как осиновый лист, хочется обнять после их столь долгой разлуки, но невозможно унять азарт, и Какаши закрывает дверь на ключ. Он садится на кровать под взгляд Ируки. — Ползи. На коленях.       Для чуунина это стыдно, это возбуждающе, это невыносимо. Его зрачки расширяются — можно заметить даже в темноте, учащается пульс, он кивает в полу-страхе и встаёт на колени, затем на четвереньки. Какаши нравится видеть его столь беззащитным и послушным. — Молодец, — говорит Какаши, — а теперь сделай так, чтобы я кончил в твой рот.       Ирука подрагивающими руками освобождает чужой орган из штанов и пробует на вкус, он скучал, так сильно хотел увидеть Какаши и так счастлив, что сейчас стоит на коленях. Не имеет права возникнуть (не хочет), Какаши прощает (сделал бы это в любом случае), наказывает (не откажется от такого), чуунин губами ведёт по стволу, не дразнит долго, когда Какаши хватается за его волосы. Член во рту твердеет стремительно.       Какаши думал об этом так долго, так хотел почувствовать эти губы, так хотел Ируку. Вот он перед ним. Так скучал, так скучал… — Ирука…       Какаши не контролирует себя, кончает ярко, ощущает разливающееся тепло и расслабленность по телу, Ирука старается проглотить, получается плохо, откашливается, когда волосы оказываются освобождены от крепкой хватки, на глазах слёзы, которые тут же стирает джонин. — Ирука…       Шепчет он томно. — Я чуть не сделал ужасное, Какаши-сан! Я не хотел, не буду, Какаши-сан…       Джонин хватает лицо Ируки и притягивается к себе, целует жадно — так, как хотел весь этот бесконечный месяц. Желал почувствовать запах Ируки — домашний, к которому легко привыкнуть, не надоедливый, успокаивающий.       Если Коноха — это его Родина, поместье Хатаке — отчий дом, собственная квартира — место, где он может спать и есть, то Ирука — это его дом.       Ирука насторожен, смотрит на него внимательно, когда они ужинают в комфортной тишине. Чуунин рассказывает бесконечно о том, что делал, а Какаши нравится слушать спокойный тон, они ложатся вместе, а Ирука льнёт теснее, нервничает, боится, что Какаши оттолкнёт, но затем расслабляется и засыпает крепко-накрепко. Возможно, высыпается как никогда.       Ирука смотрит внимательно на него, наслаждается его лицом с маской и без, разглядывает, а Какаши позволяет делать это в моменты, когда он делает вид, что спит. Притворяется, что не замечает, когда читает газету, когда моет посуду, когда готовит. Приятно, что Ирука смотрит только на него.       Их «игра» уже и не имеет смысла, ведь Какаши видит, насколько Ирука откровенен во взглядах, в неуверенных жестах, когда приближается для поцелуя. Под пальцами ощущается его здоровая и мягкая кожа на животе. — Я потолстел. — Лучше, чем быть худым.       Ирука кивает, сам замечает собственное улучшение, раскрывается сильнее с каждым днём.       Зима всегда заканчивается, а за ним — весна. Какаши никогда не предавал большое значения смене времён года, но идёт с Ирукой на сэцубун только ради того, чтобы посмотреть на счастливые глаза, когда фейерверки разрывают чёрные небеса. Разрывают сердце Какаши на осколки от искреннего, несомненно, прекрасного учителя.       Он находит в небольшом ларьке украшение в виде цепочки и кольца.       Он всё уже давно для себя решил. Это будет доказательством, что Ирука принадлежит Хатаке Какаши. В свою очередь он вверяет своё сердце, а сделал он это уже очень давно. — Ирука, тебе не нужно больше бояться. — Не буду, потому что ты всегда будешь рядом. Ведь Какаши-сан — мой.       Какаши фыркает и громко смеётся, глядя на красное лицо.