Не останется и тени

      На вечеринку по случаю окончания нацчемпа Матвей пришёл, строго-настрого велев самому себе не наделать глупостей.       Это, конечно, был плохой настрой для вечеринки. И дело усугублялось ещё и результатами нацчемпа: после неплохой короткой Матвей в хлам развалил произвольную, занял одно из тех мест, которые считать начинают с конца, и если чем и отметился, то только в негативном смысле. По совокупности подвигов и — если можно так выразиться — определённых технических характеристик вывод получался один: надо пригнуться и не высовываться, не наворотить чего-нибудь ещё, совсем ненужного.       В общем, сразу было понятно, что прожить вечеринку спокойно не выйдет. Матвей хронически не умеет не высовываться, даже когда это имеет принципиально важное значение.       Его хватило всего на несколько минут примерно. Потом в зале появилась Ксюша, красивая почти до потери пульса и одновременно словно бы чуть смущающаяся своей красоты, и от одного только её вида начало кружить голову, и у Матвея немедленно вылетели последние предохранители.       Ничего, подумал он, шагая навстречу Ксюше, ничего не случится. Судьба позволяет ошибаться, ошибку она искоренит очень быстро, уже завтра все неправильные поступки будут вычеркнуты, все лишние слова сотрутся.       — Я слышал, сегодня в конце вечеринки хотят присудить кому-то из девушек титул королевы красоты. Не понимаю, зачем так долго тянуть. Королева красоты уже пришла. Лучше не будет, конкурс можно закрывать, — заявил он, мельком коснувшись Ксюшиной руки. И немного досадовал на свой бестолковый язык — в голове это всё как-то выстраивалось логичнее, изящнее, понятнее, а на языке заметно покосилось и немалую часть изящества утратило, — и смотрел на девушку с восхищением, пытаясь горячим взглядом сказать то, с чем так нелепо не справились слова.       Ксюша очаровательно смутилась.       — Ой, брось. Нашёл к кому приставать. Иди вон, лучше Лизе или Ане это расскажи, — мягко проворчала она. Но взглянула заинтересованно, и ободрённый Матвей бросился развивать успех.       — Титул по рукам пускать нельзя. Это серьёзная штука, такого обращения не потерпит, — шутливо возразил он. И уже гораздо серьёзнее добавил: — Нет, правда, я не шучу. У тебя очень красивое платье. А уж какая девушка в этом платье! Вообще выше всяких похвал. Красота неописуемая.       — Это ты такими витиеватыми путями делаешь мне комплимент?       — Точно. Именно его и делаю.       Ксюша благосклонно рассмеялась.       — Не ожидала от тебя, — отметила она. И пока Матвей соображал, что конкретно она имела в виду — саму его попытку начать за ней ухлёстывать или просто общую корявость подката, — Ксюша всё прояснила следующей же фразой: — Ты же можешь лучше. Попробуй ещё раз.       При желании можно было постараться и увидеть в этом обыкновенную вежливость и дружескую попытку поддержать незадачливого кавалера. Матвей даже не попытался. Слова Ксюши он сразу же воспринял как зелёный свет, как разрешение продолжать. И ещё раз подумал: ничего он не испортит, у него попросту нет способа это сделать, — и, ободрённый, призвал на помощь всю свою изобретательность для второй попытки.       Что он потом нёс, стараясь завладеть вниманием девушки и увлечь её вязью комплиментов, он сам плохо помнил. Кажется, болтал что-то про глаза, в которых маняще мерцает звёздный свет, и про выразительные гибкие руки тоже что-то плёл, и про улыбку — о, здесь он запомнил, потому что вышло обжигающе неловко, там он такой витиеватый комплимент завернул, что даже закончить его не смог. Ксюша улыбалась. И обворожительно краснела, так, что немедленно хотелось сделать ещё с десяток комплиментов одному только её нежному румянцу.       — Ты хороший, — вдруг открыто сказала она — как будто рукой к самому сердцу прикоснулась. И так же открыто попросила: — Пригласишь меня танцевать?       И мысли не было отказаться.       Матвей приглашал её при каждой возможности, так часто, что в какой-то момент начал опасаться, что благосклонность девушки в какой-то момент сменится оплеухами за навязчивость. Ксюша отказала ему лишь однажды: у неё на один из танцев была совместная заготовка с Димой Алиевым, они вместе исполнили нечто, что явно было поставлено наскоро и в большей степени импровизировано на ходу, и назвали это «деревянным вальсом» — по виду своих условных медалей, — и сорвали мини-овации, сопровождавшиеся добрым смехом. Но раз это была заранее обговоренная заготовка — выходит, это исключение и вообще не считается. Всё остальное же время Ксюша танцевала с Матвеем, и отражённый от диско-шара свет вызывающе ложился на её щёки и лоб цветными лепестками, так, что хотелось немедленно его сцеловать. И глупым было пытаться скрывать, как сильно Матвей девушкой увлечён, почти что влюблён. Ну, он и не пытался, честно позволял хлестать через край всему, что в нём кипело.       — Ты только обязательно скажи, когда я тебе надоем. Не обязательно терпеть меня только потому, что я вздумал к тебе прицепиться, как репей, — всё-таки предупредил он примерно в середине вечеринки, когда уже сам заподозрил себя в навязчивости. Ксюша в ответ взглянула на него так, словно он сказал что-то очень-очень глупое.       — Ну какой же ты «репей»? Репей колючий, а ты нисколечко, — возразила она. И улыбнулась — Матвей за вечер выучил эту светлую, тёплую, очень ласковую улыбку почти наизусть: — Не переживай. Я не думаю, что ты можешь мне надоесть. Всё отлично.       После такого, конечно, Матвей обнаглел ещё сильнее. И порой в танце прижимал Ксюшу к себе совсем нескромно, видел, как становится ярче румянец на её прелестном лице, — и всё так же не слышал ни единого слова протеста, не видел ни одного признака того, что Ксюша недовольна или что ей неприятно. Это обжигало и приятно кружило голову, позволяло мечтать о несбыточном.       На последнем танце Матвей, с чётким ощущением, что этот вечер вот-вот закончится — а потому терять нечего, пусть хоть горит, — привлёк Ксюшу к груди совсем уж вызывающе, зашептал девушке на ушко бестолковое и нежное о том, какая она замечательная, вся, до кончиков пальцев, волос, ресниц, какое она сокровище, как жаль будет её утратить. И Ксюша вдруг подалась к нему, обхватила за шею так, что едва не придушила.       — Ты думаешь, это забудется? Не хочу, чтобы забывалось, — призналась она прямо. И с надеждой заглянула Матвею в лицо: — А может, всё-таки?.. Мне с тобой так хорошо! Если ты не мой соулмейт, то… тогда я не знаю, как должно оказаться с соулмейтом, чтобы с ним было лучше. Я не верю, что лучше может быть.       — Ну, вдруг с соулмейтом всё настолько прекрасно, что это даже больше на дивный сон похоже. Знаешь, такой сверкающе-розовый и идиллический. Когда кажется, что всё вокруг сияет, только потому, что соулмейт твой рядом. Когда кровь вся радостными пузырьками течёт, словно в шампанское превратилась. Когда достаточно взглядами столкнуться, и уже щёки горят и вообще всё горит, — полушутя-полусерьёзно попытался описать Матвей. И видел, как серьёзно девушка воспринимала его описание, как у него совершенно не получалось в эти мгновения добиться её улыбки.       — Но я почти так и чувствую! — растерянно сказала Ксюша, и на её лице впервые за вечер появилась неуютная, холодная тень: — А ты… разве нет? У тебя по-другому? Но ты ведь так ухаживаешь! Как будто правда влюблён! Я поверила!       — Я правда влюблён, — заверил Матвей и чуть склонился к Ксюше. Тронул кончиком носа русый локон, вьющийся возле нежной девичьей щеки, отвёл в сторону и коснулся тёплой, бархатистой кожи осторожным поцелуем. Ксюша сладко ахнула и обхватила его за затылок, не давая отстраниться.       — Так это же замечательно! Я очень рада, — зашептала она, вынуждая Матвея клониться к ней ещё ниже, чтобы продолжать слышать её за музыкой. — Так может, всё-таки, всё правильно? И мы действительно соулмейты, и взаправду друг для друга предназначены? Давай рискнём! Пожалуйста!       Ничего правильного в этом не было. И вовлекаться так сильно не следовало. Но Матвея непрерывно подстёгивала дразнящая мысль: от ошибок не останется ничего, очень много можно себе позволить и не сожалеть потом, потому что всё неправильное судьба сотрёт, как вода стирает следы на песке.       — Как именно ты хочешь «рискнуть»? — уточнил Матвей. Ему думалось, что в принципе, если ничего слишком смелого и откровенного не делать, то, действительно, можно было позволить себе немного риска. Всё зависело от Ксюшиных намерений — и Ксюша и впрямь ничего такого уж вопиющего не пожелала.       — Не хочу, чтобы этот вечер заканчивался, — нежно сказала она. — Хочу подольше его растянуть. С тобой. С вечеринки — да, все уже вот-вот разойдутся, но мы с тобой-то не обязаны разбегаться только из-за этого? Мы можем ещё вместе побыть. У тебя посидеть или у меня в номере, или по городу пройтись.       — Пройтись по городу — плохая идея. Там лютая челябинская зима. Мы тебя заморозим, — возразил Матвей.       — То есть идея посидеть у тебя — хорошая? Ты не возражаешь? — сразу же цепко уточнила Ксюша, едва уловив, что следующей фразы не будет. Её чуть жадная настойчивость ощущалась и выглядела очаровательной — как, впрочем, и всё в Ксюше. Матвей мягко рассмеялся и ещё раз чмокнул девушку в щёку.       — Я не только не возражаю, но и всецело одобряю, — заявил он. Идея затянуть приятный вечер, пожить ещё немного в сладкой иллюзии ему искренне нравилась. Ксюша ведь от этого не пострадает, ей потом не будет хуже? Ну вот и всё тогда. — Более того, с радостью приглашаю тебя в моё скромное обиталище.       Ксюша ущипнула его за бок. Но даже дураком не назвала.       Она и правда пошла за ним, не сомневаясь ни на мгновение, и порог его комнаты переступила доверчиво. Впрочем, Матвей ни за что бы не позволил себе её обидеть. Он проводил Ксюшу в комнату, усадил в кресло и почти сразу же предложил ей снять туфли на высоком каблуке.       — На каблуках ноги красивее выглядят, — сказала Ксюша и смущённо порозовела.       — А ещё наверняка жутко устают, да? Ты же целый вечер на каблуках и ходишь, и танцуешь, и всё на свете, — заметил Матвей. — А ноги у тебя очень красивые вне зависимости от каблуков. Честное слово. Давай всё-таки тебя разуем? Тебе самой же удобнее станет, обещаю.       Не услышав возражений и дождавшись лёгкого кивка, Матвей опустился на колени перед креслом и бережно прикоснулся к девичьим тёплым лодыжкам. Снял с Ксюши сперва одну туфлю, потом другую, и отставил в сторону. Облик Ксюши после этого чуть изменился, в нём стало больше уютной, почти домашней мягкости. Матвей поставил босые ступни девушки к себе на бёдра — а потом наклонился вперёд и осторожно, любовно обнял Ксюшины тёплые колени.       — Так лучше? — уточнил он.       — Гораздо, — признала Ксюша и пошевелила пальцами ног — Матвей почувствовал это горошинами легчайших прикосновений на бёдрах. Ласково взглянув на него сверху вниз, Ксюша заявила: — Ты как кот, — и потянулась было к его голове, но почти тут же отдёрнула руку: — Нельзя так, да?       Матвей откровенно не понял, откуда взялся этот последний вывод.       — Почему нельзя? Можно, — сказал он. И ободряюще улыбнулся: — Может, я весь вечер для того к тебе и пристаю, чтобы ты меня погладила?       — Тогда ты ещё сильнее кот, — смешливо фыркнула Ксюша. Она осторожно коснулась макушки Матвея, почти невесомо провела ладонью к затылку и заметила: — На Алину ты ворчал, когда она твои волосы ворошила. Точно можно?       Ах вот в чём дело.       — Алина и разрешения не спрашивала, она просто сразу стала ворошить. Конечно, тогда было неприятно, — постарался объяснить Матвей. — Ну и потом, сейчас-то речь не об Алине. Тебе можно. Даже и без разрешения.       И после этого пальцы Ксюши скользнули к нему в волосы уже без стеснения, мягко взъерошили, привели в совершенный беспорядок — точно такой же, в каком весь вечер уже было сердце Матвея. Прикосновения сладко взволновали, растревожили в хорошем смысле, и Матвей только что не мурлыкал, оправдывая то, как Ксюша его назвала, и как страстный кот к ногам царевны льнул.       — Тебе же неудобно, — сказала Ксюша в какой-то момент. Матвей помотал головой и поцеловал её в колено.       — Мне удобнее всех, — возразил он. — Прекрасно себя чувствую. Ты так разрешаешь трогать твои ноги, что мне даже немного плохо от счастья.       Ксюша вдруг густо покраснела. И набрала воздуха в грудь так, словно готовилась к какому-то сложному и важному высказыванию, и выпалила: — Ты можешь потрогать меня где-нибудь ещё. Я не против.       — Не раскрывай всю интригу сразу. Оставь что-нибудь для второго свидания, — посоветовал Матвей, стараясь сделать это как можно мягче, даже шутливо, чтобы у Ксюши ни в коем случае не создалось впечатления, что он упрекает её в торопливости. Хотя, по сути, именно это Ксюша и делала — торопилась, и, на взгляд Матвея, делала это очень зря, разрешала слишком многое, даже ещё не убедившись в том, что позволяет тому, кому следует, что отыскала своего соулмейта. Матвей был не готов позволить себе воспользоваться её доверчивостью. Даже с учётом того, что завтра это всё должно было пройти бесследно — всё равно, существовали границы, пересекать которые не стоило.       Он, кажется, умудрился, сам того не очень понимая, подобрать правильные слова. Стоило Ксюше услышать про «второе свидание», и её глаза обрадованно вспыхнули — да так, что Матвею малодушно захотелось тут же объявить, что первым свиданием считаются танцы на вечеринке, а время наедине в номере — это уже совсем другое и можно считать за отдельную встречу. Едва успел язык прикусить.       — Я буду очень ждать второго свидания. Первое мне нравится, — с нежностью сказала Ксюша. Её ладонь коснулась щеки Матвея, опалила ласковым прикосновением и едва не выбила напрочь способность соображать, едва не развязала язык, провоцируя давать любые, самые несдержанные обещания, — а одно обещание Ксюша как раз попыталась попросить: — Значит, второе свидание будет? Ты даёшь слово?       — Если мы друг друга запомним — то конечно, — кивнул Матвей. Ему казалось, у этой фразы есть достаточный запас прочности для того, чтобы не пообещать лишнего. Он, конечно, мог просто безоглядно сказать «да» с оглядкой на то, что поутру это обещание всё равно испарится и Ксюша о нём не вспомнит, но… обнадёживать её настолько всё-таки было нечестно и некрасиво. Матвей предпочёл вложить в свой ответ столько осторожной условности, сколько мог.       — Мы запомним, — твёрдо сказала Ксюша. — Я не верю, что может быть иначе. Не хочу верить.       Ещё какое-то время они провели вдвоём, уже не возвращаясь к сложным, зыбким, на одной только вере базирующимся заверениям. Вместо этого они говорили об отвлечённых вещах, вспоминали какие-то забавные моменты с вечеринки, а порой просто смотрели друг на друга, довольствуясь тёплыми взглядами и молчанием, и это ощущалось достаточным и уютным, почти интимным. Потом у Ксюши начали постепенно слипаться глаза. Матвей предложил проводить девушку до её номера — и впервые за вечер нарвался на неожиданно жёсткое сопротивление.       — Я не хочу, — заупрямилась Ксюша. И принялась уговаривать: — Можно мне остаться на ночь? Пожалуйста! Я буду очень-очень прилично себя вести, обещаю. Я много места не займу, мешать не буду. Могу на кресле спать.       — Нет уж, на кресле точно не надо, — мотнул головой Матвей. Неожиданное горячее желание Ксюши остаться одновременно и льстило ему, и тревожило его. Оно как будто возникло… слегка из ниоткуда, и Матвей мягко удивился: — Ты так всё это говоришь сейчас, будто мы не увидимся больше.       — И вовсе я не так говорю! — оспорила Ксюша. Смутившись, она призналась: — Просто я жадничаю. Хочу как можно дольше рядом побыть, мы ведь уже завтра по разным городам разъедемся. Я каждую минуту хочу использовать. Так что… нельзя?       Поколебавшись, Матвей решил, что ничего плохого в этом не будет, если руки не распускать.       — Я уступлю тебе кровать. Возражения не принимаются, — твёрдо сказал он. — За пижамой пойдёшь? Или могу тебе свою футболку дать, у меня есть чистая.       — Выбираю футболку, — охотно откликнулась Ксюша. — Постой, а ты-то как же? Ты сам где спать будешь, если я тебя с кровати выгоню? Разве мы вдвоём не поместимся?       — Посмотрим, — расплывчато пообещал Матвей, стараясь не выдать, каким волнением в нём отозвалось предложение Ксюши разделить с ней постель, пусть даже и явно лишённое любой двусмысленности, любого неприличного подтекста. — Разберёмся по ходу дела.       Ксюшу он отправил переодеваться в ванную, и в какой-то момент ещё слышал, как там шумит вода, и сам использовал это время для того, чтобы сбросить формальную одежду с вечеринки, переодеться во что-то более мягкое, если можно было так сказать — более домашнее. Времени ему хватило с лихвой. Ксюша пробыла в ванной довольно долго и вышла оттуда с ворохом своей одежды в руках, с частично смытым макияжем, с распущенной причёской — и с абсолютно, вызывающе голыми ногами.       — Очень хорошая косметика, водостойкая. Не отмывается совсем. У тебя вряд ли есть что-то для снятия макияжа, верно? — неловко сказала она, словно пытаясь оправдаться. Матвей торопливо выхватил у неё нарядное платье, чтобы повесить его в шкаф и хоть чем-то себя занять, лишь бы избежать взглядом Ксюшиных ног, от вида которых начала кружиться голова.       — Если ты боишься, что это вредно для кожи, я могу сбегать в твой номер и принести тебе косметичку. Или постучаться к кому-нибудь из девочек, кто рядом живёт, и попросить у них, — сказал он, сосредоточенно возясь с вешалкой. — Если же тебя беспокоит внешний вид — не беспокойся. Ты красивая. Точно тебе говорю. Всё остальное вторично.       — И что, ты даже не считаешь, что я в таком виде похожа на больную панду?       — Не считаю. Хочешь начистоту? Я пока только колени твои и вижу. — Матвей чуть было не брякнул «бёдра», которые притягивали взгляд гораздо сильнее, но вовремя успел сделать фразу менее вызывающей. Ксюша задумчиво хмыкнула у него за спиной.       — Не хочу, чтобы ты уходил, — сказала она наконец и зашуршала одеялом. — Ничего с моим лицом от одного раза не сделается, я думаю. Оставайся.       Им действительно удалось уместиться на кровати вдвоём — сделать это вышло, только тесно прижавшись друг к другу, но Ксюша, кажется, была этим даже довольна, а Матвей, так и подавно. Чтобы избежать лишнего искушения, он разделил себя и полураздетую девушку плотным одеялом, но её близость всё равно ощущалась остро, обжигающе. Ксюша гладила его по плечу, доверчиво тонула в объятиях, нашёптывала нежные фантазии о том, как завтра они проснутся рядом и всё у них будет замечательно. Поцеловать её хотелось невероятно. Матвей позволил себе нечто подобное, лишь когда девушка уснула — отвёл с её плеча волосы, коснулся губами нежной шеи, замер так на несколько мгновений, запоминая тёплый бархат кожи, потом отстранился. И потом долго лежал, не смыкая глаз, обнимая Ксюшу и слушая её тихое дыхание.       Как жаль, думал он, что утром всё это закончится.