Записки на полях

— Минцзюэ-сюн, ты не видел мою ленту? — Молодой господин Лань похож на напуганного зверька, смотрит огромными глазами по сторонам. Маленький такой. Забавный. И без своей извечной ленты на лбу. Так он кажется словно бы свободнее, но в то же время чаще и резче дёргается, оглядывается в панике, и видно, что ему непривычно и неловко. За утро он наверняка опросил всех-всех, кого встретил. — Дядя рассердится, если я покажусь ему без неё.       Что такого особенного в этих чёртовых лентах? Обычный белый шёлк с самой обычной голубой, скромной такой, без камней и бисера, вышивкой. Минцзюэ знал наверняка — рассмотрел вдоль и поперёк, но так и не понял. — Ты не в Гусу, — горделиво вскинув обгоревший на солнце нос, заявляет он, складывает руки на груди. Лань Хуань переступает с ноги на ногу и прикусывает губу. — Тут нет ваших правил, и причин ругать тебя тоже нет! Пусть только попробует начать отчитывать тебя при отце и матушке!       Сичэнь понуро опускает взгляд, и ясно, что винит себя — лицо слишком выразительное, и глаза на мокром месте. Совсем ребёнок в свои шесть, — слишком взрослый на людях, и такой трогательный на самом деле. Минцзюэ становится немного не по себе. — Эй, ну ты чего? Хочешь, я тебе новую куплю?       Когда Сичэнь шмыгает носом, коротко мотая головой, в душе селится омерзительное чувство. Сожаление? Стыд? Он поступил плохо, и лежащая в складках ханьфу белоснежная лента словно бы жгла ему кожу через ткань. Под кожей зудело совестное желание вернуть традиционное украшение Гусу Лань в руки маленькому гостю Цинхэ Не, но в то же время что-то противилось: он же обидится, они перестанут дружить, доверия тоже не будет…       Он не думал, что от шороха ребёнок проснётся — пришлось прятаться и убегать, лишь бы не выдать себя. Ленту уволок с собой совершенно случайно!       Тогда им двигало лишь любопытство: Лань Хуань её не снимал, очень пугался, если сказать, что она слезла, а на вопросы о том, что же в ней такого — краснел и мялся, говоря, что это традиция ордена.       Молодой господин Не строил догадки не один день и не два, прежде чем решиться взять всё в свои руки.       Глупо. Это было чертовски глупо, и сейчас ему стыдно.       Сичэнь доверчиво берёт его под руку, словно друг мог его защитить, когда к тренировочной площадке выходят высокие фигуры наставников Лань во главе с Цижэнем, и у самого Минцзюэ тоже холодок по коже пробегает, когда тот обращается к племяннику. Они уходят в отведённую Сичэню комнату, и наследник Не склоняет голову, провожая их, но не решаясь идти следом, и единственное, что его утешает — это что друг хватается маленькой ручкой за широкую ладонь дяди. Возможно, всё же Цижэнь не будет злиться?..       За обедом гости сидят во всём своём ланьском великолепии, и у Лань Хуаня есть лента на лбу.       Цижэнь ругает не его, а Минцзюэ, пусть и обращается не к нему. Говорит: «Тот, кто украл ленту из комнаты Сичэня, бесчестный человек, не уважающий чужие традиции!», и наследник Не понимает — эту ленту он уже не вернёт, лишь бы скрыть свой позор. В душе селится беспокойное, неправильное чувство отвращения к самому себе, но он глушит его в себе. Это будет его секрет. Его самая первая и последняя ошибка.       Много лет спустя белоснежную ленту он пропускает сквозь пальцы, как своё сокровище. При других обстоятельствах Лань Сичэнь бы ему её не вручил.       «Что такого особенного в твоей ленте?» — спрашивает он друга ещё раз, когда они уже вдвое старше.       «В нашем ордене налобная лента — символ благочестия и преданности. К ней могут прикасаться только близкие родственники и избранники», — Сичэнь улыбается и сияет, как солнце в своей белоснежной одежде, с мягким теплом во взгляде. У Минцзюэ сердце пропускает удар.