Memoria

Тьма, окружающая Вениамина Самуиловича, пришла в движение. Бесформенные красные пятна, остатки сновидения, расползлись в стороны. Кто-то тряс его за плечо. Доктор судорожно выдохнул, схватил ртом воздух и вгляделся в темноту. Ощущения тела медленно возвращались, и Рубинштейн понял, что сидит в деревянном кресле, а его руки плотно привязаны к подлокотникам. При каждой попытке двинуться жесткая веревка неприятно впивалась в кожу. Напротив сидел человек. Лицо его было сложно рассмотреть: сзади горел камин и оно оставалось в густой тени, Рубинштейн видел лишь силуэт. Огонь бросал отсветы на стены, украшенные декоративными панелями в классическом стиле. Кроме камина источников света не было. — Игорь, это вы? — произнёс Рубинштейн, с трудом шевеля сухими губами. Голос прозвучал ломко и жалко, не так, как он ожидал. Человек коротко и хрипло усмехнулся; осипший голос принадлежал явно не майору. Вторую фразу доктору удалось произнести чуть более уверенно: — Кто вы такой и что хотите? Вместо ответа перед Рубинштейном шлепнулась обгоревшая по краям толстая папка со знакомой маркировкой больницы. Вениамин с трудом сфокусировал взгляд через стекла своих очков, уставился на неразборчивые написанные от руки буквы на обложке и вздрогнул. — Что это… зачем… — испуганно пробормотал он, сжимая привязанные к подлокотникам руки в кулаки. — Я вижу, тебе знакомо это имя, — ответил незнакомец. На его водолазке блеснул серебром заостренный кулон. Рубинштейн привык к темноте и изо всех сил старался разглядеть лицо собеседника. Темноволосый, коротко стриженный, без особых примет, одетый в чёрное пальто. Примечателен у него был только голос — хриплый, приглушенный, какой бывает при поврежденных связках. Рубинштейн сглотнул. — Да, Сергей Разумовский. Я консультировал полицию по его делу, — произнес он наконец, стараясь сдержать дрожь в голосе. — И теперь ты мне расскажешь всё о том, как лечил моего друга, — потребовал незнакомец. — Но я не могу… Вы же не специалист в этой области… — запинаясь, ответил доктор. — Это узкопрофильная тема. — Слушай, доктор, — человек оперся руками о стол, — Не морочь мне голову. Я ведь могу устроить тебе неприятности до того, как пристрелю. — Я ведь не отказываюсь… — торопливо уточнил Вениамин. — Кстати, если вы были его другом, то знайте, что я всегда относился к нему с уважением. Он был выдающейся личностью. Он не был виноват в том, что совершал под воздействием болезни… Я пытался помочь ему. Если бы у нас было больше времени, если бы он тогда не покинул тюрьму… Рубинштейн прервался, его крупные зрачки как будто еще больше расширились, на лбу проступил пот. Он дернулся назад, насколько позволяло кресло и веревки. В памяти вспыхнула картинка: хищная улыбка Сергея, который нагло объявил ему, что украл телефон и с минуты на минуту ожидает толпу наемников. Где-то в коридоре тогда загремели выстрелы, и Рубинштейн спешно выскочил из кабинета, но в последний момент остановился возле широкого окна в смежной комнате. Изнутри оно казалось зеркальным и позволяло незаметно наблюдать за всем, что происходит в кабинете. Вениамина не видели, а он видел всё: как в кабинет вбежал высокий молодой мужчина в чёрном плаще, как при его появлении изменилось лицо Сергея, выражая что-то, чего Рубинштейн ещё ни разу не наблюдал за время их работы. Ему казалось, что он видел Разумовского любым — и в приступах ярости, и в припадках веселья, в испуге или в отчаянии. То необычное выражение сохранялось на лице Сергея всего несколько секунд, пока они таращились друг на друга с этим парнем. Очень похожим на того, кто сейчас сидел перед ним и чьи черты Рубинштейн пытался разглядеть в темноте. Потом снова зазвучали выстрелы — и Рубинштейн бросился прочь, не дожидаясь, когда его обнаружат бандиты, устроившие побег знаменитого преступника. Вениамин сглотнул. На его коже выступили капли пота. Он постарался придать лицу спокойное выражение, откашлялся и продолжил: — Да, я хотел помочь. Но он не осознавал, что ему нужно продолжить лечение. Он считал, что заперт в тюрьме, хотя он был прежде всего пленником собственной тёмной сущности. Я глубоко сочувствую жертвам трагедии, которая случилась потом, но считаю, что Сергей тоже жертва. — Продолжай. Жертва чего? — произнес похититель. — У него была редкая форма диссоциативного расстройства идентичности, — сказал Рубинштейн. — Раздвоение личности? — Выражаясь разговорным языком, да. — Которое лечится таблетками в условиях психиатрического стационара? — В более простых случаях, да… — согласился Рубинштейн. — А почему здесь, — кулак ударил по бумажной папке, — нет никаких названий лекарств, кроме витамина С и физраствора?! — Потому что болезнь проявлялась нетипично и мы использовали экспериментальное лечение! — заверил Рубинштейн, — Не всегда была возможность оформить препараты официально по документам. В моих бумагах есть отчёты. То есть, были… Наверно, они погибли во время пожара… Но я помню все назначения, так как потом успешно использовал похожую терапию. — Название, дозировки? — потребовал собеседник. — Этих лекарств еще нет на рынке. Мои коллеги из экспериментальной лаборатории… — Названия. Живо! — Собеседник сунул руку куда-то вниз, и Вениамин снова дернулся, ожидая увидеть нож, но из кармана появилась всего лишь ручка. Похититель открыл папку, нашел в конце чистый лист и ожидающе посмотрел на доктора. — Это было экспериментальное лекарство на основе скополамина… Собеседник сделал попытку записать названия и нахмурился. — …Но позже его модифицировали, и вряд ли оно осталось даже в лаборатории, — торопливо уточнил доктор. — Знаете, я уверен, что это не так важно. Лекарства часто менялись, что-то так и осталось в опытных образцах. — Как ты сказал, «сколо...»? — перебил его человек в черном. — Поверьте, дело не в лекарствах! Они были нужны лишь для того, чтобы ускорить процесс и облегчить погружение в транс. Я использовал гипноз, чтобы Сергей осознал болезнь и смог бороться со своей второй личностью. Он называл ее «Птица». — Ты пробудил в нем Птицу? — Не пробудил, а отделил! Отделил как самостоятельное существо, чтобы добраться до истинной личности Сергея. — И ты добрался? — Да! Сначала все шло хорошо. Но стресс от пребывания в тюрьме оказался для Сергея чрезмерным. Птица стала пересиливать… Однако потом мне удалось нащупать и изолировать еще одну субличность, с помощью которой я мог бы контролировать ее. Рубинштейн внезапно замолчал и занервничал с новой силой. Его собеседник, напротив, наклонился вперед и очень внимательно слушал. — Дальше! — потребовал он. — Что за вторая личность? — Ну, я… Я старался выявить в Сергее его лучшие, наиболее человеческие качества, — Но? — Что но? Это всё. — То есть ты продолжил рвать его психику на куски? — Я же говорил, что сложно объяснить лечение неспециалисту! Вы не так меня поняли. Я пытался ему помочь! Человек в черном молча перелистал папку, вглядываясь в освещенные светом камина страницы. Найдя нужную, он озвучил дату записи и прочел вслух: «Характерные признаки личности-2: страх, тревожность, слезливость, астения, неуверенность. Агрессия отсутствует. Наблюдается готовность к сотрудничеству». Не очень-то похоже на лучшие качества? Зато очень похоже на человека, которого можно легко контролировать. — Но всё это и так уже было в нем! В силу его характера… так получилось, что он чувствовал себя уязвимым в этой личности. Я собирался скорректировать это, но мне не хватило времени. — И что бы ты делал, если бы хватило? — поинтересовался собеседник. — Я бы помог Сергею уничтожить Птицу и вернуться к своему нормальному состоянию. — А этого второго? Тоже уничтожить? — О, — Рубинштейн нервно хихикнул. — Он безобиден. Его достаточно просто усыпить. Это было бы легко сделать с помощью гипноза. — Гипноза? — Клинический эриксоновский гипноз. Он прекрасно работает. Я много раз использовал его для помощи моим пациентам, включая Сергея". — Как? Рубинштейн отвел глаза: — Я помог избавиться от плохих воспоминаний, которые его тяготили. Человек в чёрном вскочил и гневно зарычал. — Плохих воспоминаний?! Ты просто заставил его забыть твое так называемое лечение, от которого у него окончательно поехала крыша! Рубинштейн зажмурился. — Послушайте, я говорю правду! Мне нечего скрывать, я могу рассказать всё, что вы хотите. Я прошу лишь сохранить мне жизнь… Я не виноват в том, что случилось с вашим другом. Задавайте любые вопросы… Только, ох боже мой, сердце… В голове спутано, здесь так жарко и так сильно болит затылок. В глазах темнеет… Мне так жаль, что я уже ничем не могу помочь ему, ведь он… его уже нет в живых? Новости, в них говорили, что вертолет взорвался… Или?.. *** (Год назад) …Заброшенный монастырь в посёлке за Байкалом никогда никого не интересовал, кроме тех, кто был не в ладах с законом и по какой-то причине оказался в Сибири. Из постоянных обитателей в этом месте жил лишь настоятель с темным прошлым и сторожевой собакой да пара послушников, которые на самом деле занимались делами совсем не духовными. В подвале бывшего амбара хранилось оружие, боеприпасы, взрывчатка и запас топлива. Временные обитатели случались всякие. Здесь можно было спрятаться, переждать, обновить арсенал и незаметно покинуть страну через монгольскую границу. С аэропортом Улан-Батора еще в советское время были налажены связи — возможность без проблем улететь почти в любую точку мира. Олег приблизился к заброшенной часовне — старой, но крепкой каменной постройке с немногочисленными узкими зарешеченными окнами. Остановился у обитой металлом двери, прислушался. Было тихо. Он прокрутил ключ в тяжелом замке, сдвинул вбок увесистую щеколду. Сквозь распахнутую дверь в полумрак бывшей церкви проник дневной свет. Сергей, как обычно, лежал на матрасе, у стены. Привстав, он непроизвольно прикрыл глаза рукой от яркого света, льющегося через дверной проем. — На выход, — хрипло и коротко скомандовал Олег. Разумовский молча встал и направился наружу. Он щурился, но глаза больше не прикрывал, выставив кисти рук вперед и позволив надеть на себя наручники. Они прошли через двор. Громко и угрожающе залаяла сторожевая собака на цепи. Миновав небольшой тамбур, они поднялись по деревянной лестнице в жилые комнаты. Олег толкнул Сергея в убогую душевую и прикрыл дверь. Сам уселся перед ней на скамью, сжимая в руках пистолет, вытащил из пачки сигарету и закурил. За дверью шумела вода. Через 10 минут, когда сигарета кончилась, Олег коротко и громко постучал по двери, прикрикнув «в темпе!». Когда он зашел внутрь, Сергей вытирал длинные рыжие волосы, держа полотенце в скованных руках. Подтянутый, но сильно похудевший, при появлении Олега он сделал на шаг назад, коснувшись голой спиной кафеля. Олег расстегнул наручники и кинул в него чистую рубашку и брюки. Под его пристальным взглядом Сергей оделся. Вид у него был смиренный и подавленный. В первые несколько дней Волков относил еду и спешил уйти подальше от двери, за которой слышались сдавленные рыдания. Теперь Разумовский молчал, выполнял все его требования и лишь иногда смотрел с невысказанным вопросом. Олег злился на себя за то, что избегал этих взглядов. Снова в наручниках через двор — пленник подставил лицо солнечным лучам, вдыхая ртом ветер с реки, запах зноя, травы и позднего лета. Перед тем, как Олег захлопнул тяжелую дверь, Сергей на секунду остановился, нарушая молчание. «Можно мне книги, пожалуйста?» — сказал он. Олег толкнул его вперёд. Дверь захлопнулась. Он вернулся из города поздно. В кармане лежала пачка с документами. На то, чтобы заказать и получить поддельные паспорта, ушло больше двух недель и солидная сумма денег. На улице сгущалась темнота. В небольшой комнате, обставленной куда комфортнее, чем должна быть обставлена келья, Волков сидел в одиночестве. В углу валялась пустая бутылка из-под монастырского кагора, вторая, откупоренная, стояла на столе. Олег потёр виски пальцами, тяжело вздохнул. Провёл рукой по волосам, посмотрел в окно, на темные очертания деревьев, строения и собственное отражение в стекле. Переложил пакет документов с кровати в стол и вышел из комнаты. Уже совсем стемнело. Стрекотали сверчки, еле слышно шумел ветер в листве. Во дворе не было никого, лишь одиноко горел фонарь и окошко в противоположном конце здания. Тяжелая дверь часовни, как всегда, открылась с металлическим скрипом. Олег остановился на пороге. В темноте ничего не было видно, и он включил фонарик своего телефона. Сергей опять спал — ему ничего другого не оставалось делать в этом месте. Олег некстати подумал, что он, наверно, может отоспаться впервые со студенческих времён. Вспомнились вдруг сессии в МГУ и Сережины круги под глазами, трясущиеся пальцы и литры выпитого кофе. «Я презираю этих бездельников, которые вместо учёбы только пьют и трахаются, — говорил он про своих соседей по общаге. — Ладно, Волков, зайду к тебе, чтобы позаниматься спокойно, а то от этих уродов спасения нет». Олега из общаги к тому времени выперли, и он снимал крошечную комнату на окраине Москвы, работал охранником сутки через двое и философски ожидал весенний призыв. Сергей приходил, садился за стол, раскладывал свои конспекты, открывал ноутбук и растворялся в нем. Олег подходил сзади, клал подбородок на его плечо. Серёжа возмущался для вида, а потом плавно перетекал со стула на узкую односпальную кровать, увлекаемый руками Олега. После всего он возвращался к своим учебникам и кодам, пока Олег сидел на подоконнике у распахнутого окна и курил с совершенно счастливым глуповатым видом. Разумовский зависал с книгами почти до утра, а Волков рубился в игрушку, потом Сергей шел на пары, а Олег оставался отсыпаться перед очередной сменой. Олег встряхнул головой и, взмахнув фонариком в телефоне, жестом велел Разумовскому выйти на улицу. Не задавая вопросов, тот подошел, привычно протянул ладони вперед, но Олег не стал надевать наручники и просто подтолкнул его в спину. Они прошли в дом, поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и оказались в келье Волкова. — Документы готовы, — без пояснений и предисловий объявил тот. — Я тебе дам паспорт на чужое имя, деньги, проведу через границу. Я не буду тебе мстить, хотя ты этого заслуживаешь. Вали на все четыре стороны. Только скажи мне одно. Я до сих пор не могу понять, нахрена ты это сделал? Голос Олега после выпитого алкоголя казался еще более тихим, сиплым и угрожающим. — Ты меня отпускаешь? — неверящим тоном проговорил Сергей. — Ты что, плохо слышишь? — Но куда я пойду?.. — Меня это не касается. Я не хотел, чтобы ты сгнил в застенках спецслужб или в этой секте фанатиков. Скоро мы расстанемся, и ты будешь свободен. — Олег, пожалуйста, — тихо и тревожно сказал Сергей, — ты же понимаешь, что мне некуда идти. В этом твоя месть? Уж лучше просто пристрели меня. — А ты смешной, — Волков захрипел, но ничего весёлого в его смехе не было, а глаза оставались темными, печальными и усталыми. — Я не для того рисковал своей шкурой и репутацией, чтобы вытащить тебя из вертолета, а сейчас пристрелить. Сам иди стреляйся, если хочешь. Хотя ведь ты слишком себя любишь. — Рисковал репутацией? — повторил Сергей. — Человек из команды Хольта дал мне рекомендации, и я попал в их группу. Я убил двоих, забрал тебя и исчез с вертолётом. Думаю, ты понимаешь, что это значит для наемника. Разумовский ссутулился, опустил голову: — Ты спас меня, несмотря на то, что я сделал, — тихо сказал он. — Но моя личность разрушена. Я не могу никуда идти. Я боюсь сделать и шаг. Я боюсь тебя, но лучше уж с тобой, чем в неизвестности. Мне нужен врач, но я ни к кому не могу обратиться. Меня быстро вычислят и снова заберут. — Да, сейчас ты совсем не похож на того Серого, которого я когда-то знал… — пробормотал Олег, — или на того, кто бросил меня за решетку, убил моих людей, а заодно и кучу невинных гражданских. Ладно, твои дела с Громом — только твои. Я спросил тебя, почему ты так со мной поступил, ты не ответил. — Я не знаю, как ответить, чтобы ты мне поверил. — А ты попытайся. — Я был психически болен. Я не контролировал себя. Моим сознанием управляла другая личность. Я сам никогда бы не причинил тебе вред. — Другая личность? — Да. Это называется диссоциативное расстройство. Синдром множественной личности. Олег долго молчал. — Когда это началось? — спросил он наконец. — Рассказывай всё. — Я не знаю. Может быть, он был всегда. Я помню Птицу, которая приходила ко мне в детстве. Защитник. Когда мы с тобой стали общаться, он постепенно исчез. Я не заметил, как он вернулся несколько лет назад. Сначала он был как голос в голове — сделай это, сделай то. Закажи костюм. Отомсти. Уничтожь подонков. Гречкин, сбивший девочку. Дальше ты знаешь. Я считал, что этот голос — мои собственные мысли, я даже не осознавал, что в момент убийства в голове происходило что-то странное, мне казалось, я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. Потом мне становилось страшно, в такие моменты я ненавидел себя, хотел сдаться, и чтобы заглушить этот жалкий трусливый голос, следующее убийство специально совершал с особой жестокостью. Сергей умолк. — Продолжай, — сказал Олег. — В тюрьме был психиатр. Он понял, что со мной что-то не так. Он пытался отделить от меня эту личность. Пичкал лекарствами и погружал в транс, но это не помогло, становилось только хуже. Я стал видеть его наяву — человека-птицу. Я плохо помню, что было потом. Доктор настаивал, что я должен бороться. Снова и снова он сталкивал меня с Птицей и уродливыми чудовищами, в которые тот превращался из-за лекарств. Постоянные кошмары, наяву и во сне. А если я был в сознании, то приходилось иметь дело с другими заключенными и садистами-полицейскими. Это был ад. Что-то случилось тогда. Я умер, а вместо меня остался Птица. — И с тех пор ты всегда был им? — Нет. Были моменты просветления. Редко. А потом начались приступы отчаяния, страха, беспомощности. Как сейчас. Хотя сейчас еще ничего, ведь я с тобой говорю. Бывали моменты, когда я и говорить не мог. Я умолял врача дать мне лекарства, чтобы прекратить этот кошмар. Но он всё повторял, что нельзя, надо перетерпеть. И я ему верил… *** — Сергей жив? — спросил Рубинштейн. — Вопросы здесь задаю я, — оборвал его Олег. — Ты сказал, что заставил его избавиться от воспоминаний. Что это были за воспоминания? — Позвольте. Существует такая вещь, как медицинская этика. Терапевт не имеет права раскрывать такую информацию о клиенте. Сергей всё же был моим пациентом и я обязан придерживаться… — Ты мне зубы не заговаривай, — кулак правой руки угрожающе сжался в паре сантиметров от пистолета, лежащего на столе. — Ладно. Я отвечу. Но боюсь, вам это не понравится. Я постараюсь подобрать слова. Прошу прощения. Тема деликатная. Скажите, вы хорошо знали Сергея? Возможно, вы в курсе, что он предпочитал мужчин. — Какое это имеет значение?! — рыкнул Олег, сверкнув глазами. — Это имеет значение в контексте… Тюрьма — жестокое место, где есть свои особенности.Думаю, вы меня понимаете. Он очень выделялся среди тех, кто был там. Знаменитый, красивый, харизматичный… Я не могу быть уверенным, но что-то в нем наводило на мысли о… Вы понимаете. К нему стали проявлять нездоровое внимание. В первый раз на прогулке, Сергей тогда отреагировал очень остро и сломал палец одному здоровяку из числа блатных. Охранники разняли их, но Сергея успели сильно избить. Блатной угрожал, что достанет его. И… Потом его подкараулили в раздевалке возле душевой. В помещении был какой-то тупик, я не знаю, почему с этим еще ничего не сделали, но камеры не просматривают это место и охранники туда не ходят, потому что заключенные могут их окружить и отступать будет некуда. Один из преступников на допросе сказал, что Сергей вырвал со стены вешалку с крючками. Возможно, у него были шансы отбиться, но он поскользнулся, упал, и они на него набросились. Блатной и его дружки. Всего их было четверо. Один держал нож, а остальные… Лицо Олега перекосилось, и он второй раз за вечер оттолкнул стул, выбрался из-за стола и зашагал по комнате. Рубинштейн наконец смог рассмотреть его лицо в отблесках огня камина. Искаженное гневом и горем, но определённо то самое лицо — наемника, который помог Разумовскому сбежать из тюрьмы. — Ты лжешь! — прорычал Олег. — Я не хотел об этом говорить… — возразил Рубинштейн. — Вы сами меня заставили. К сожалению, сексуальное насилие в тюрьме — не редкость. Это происходит гораздо чаще, чем кажется. В какой-то мере ему повезло, он не получил серьезных физических повреждений. Небольшое кровотечение, которое прошло через пару дней… В первый раз, когда его избили, он выглядел хуже. Олег застонал и изо всей силы грохнул кулаком по столу. Вениамин подскочил и втянул голову в плечи. Явным тяжелым усилием заставив себя успокоиться, Олег снова сел за стол. — Его проверили на ВИЧ? — спросил он. — Да, и к счастью, результат отрицательный. Олег на миг зажмурил глаза и выдохнул. — Что было дальше? — Сначала он старался скрыть, как сильно это на него повлияло. И даже как будто пошел на сотрудничество. Потом стащил у меня восковые мелки и бумагу. Я решил, что ничего страшного в этом нет. Но разум его помутился. Темная сторона брала верх. В камере он все время рисовал птиц, но никто не придал этому значения. Пока однажды рано утром мне не позвонил начальник тюрьмы. Он требовал, чтобы всё это осталось в строгом секрете. У Сергея на воле были враги. На него сделали попытку покушения. И он убил нападавших. Я бы не поверил, если бы не видел это собственными глазами — комнату и то, в каком он был состоянии. Я в жизни встречал многих чудовищ, маньяков, убийц. Но когда я увидел Сергея, мне стало страшно. Его личность полностью деформировалась. Вся камера была залита кровью. Двух крепких мужчин он обезглавил простым ножом, который отнял у одного из них же. На нём была чёрная бумажная маска с птичьим клювом. И на всех стенах эти картинки, птицы, нарисованные углем и кровью… Олег на несколько секунд закрыл глаза и тяжело сглотнул. Рубинштейн ждал, что он что-то скажет, но Волков молчал, и доктор продолжил. — Была ли в том моя ответственность?.. Да, я хотел, чтобы он отделил себя от этой агрессивной личности, но из-за событий той ночи она вышла из-под контроля. Хотя, в конце концов, именно это спасло его жизнь. И я был косвенной причиной… Его состояние было крайне тяжелым. Я потратил много времени, чтобы хотя бы частично привести его в чувство. Мне удалось это сделать, отделив от его сознания ту, вторую, мягкую часть. Уверяю вас, без этого Сергей бы остался полностью безумен. Вы можете критиковать мои методы, но я реально лечил его, я изучил его болезнь очень хорошо, и я единственный, кто мог ему помочь. Я бы и сейчас помог, если бы встретил его. Он остановился, давая возможность Волкову осмыслить и отреагировать на это предложение, но лицо Олега осталась неподвижным. Он лишь угрюмо кивнул, требуя говорить дальше. — После этого случая руководство тюрьмы полностью изолировало Сергея, к нему уже не могли подобраться другие заключенные, как и он к ним. Но вскоре того блатного здоровяка недосчитались на утренней проверке. Его нашли в той самой раздевалке, избитого до полусмерти. Думаю, что это сделали охранники за соответствующую плату, потому что, если бы Сергей сам добрался до этого человека, живым бы тот не ушел. У Сергея не было наличных денег, но он, видимо, поделился с охраной данными счетов, про которые никто не знал и которые специально были подготовлены для таких случаев. Я пытался расспросить его, он не рассказал подробности, но и не отрицал. Покалеченный здоровяк с тех пор никого не беспокоил. — И ты обо всем этом заставил его забыть? Зачем и почему? — Я видел, что эти переживания негативно влияют на терапию. У него начались чрезмерные перепады настроения, с которыми было очень трудно справляться. Ему было сложно принять случившееся. Когда я впервые заговорил с ним на эту тему, он попытался вцепиться мне в горло. Он надеялся, что это хотя бы не станет известно администрации и другим заключённым. Кто-то из них спросил, как прошла его первая брачная ночь… Завязалась драка, обоих посадили в карцер. Я предложил ему гипноз, чтобы хоть немного облегчить его состояние. Вытеснение из памяти травмирующих событий — частая психологическая защита. Я решил, что так будет всем проще. Олег сжимал кулаки, и даже в зыбком свете камина было видно, что на его висках выступил пот. Резким рваным движением он снял плащ. Поднял лицо к потолку, провел ладонью по лбу, выдохнул. Рубинштейн внимательно следил за собеседником сквозь стекла очков. — Больше года назад в новостях сказали, что Сергей погиб, — осторожно сказал он. — А сегодня я здесь, и вы задаете мне вопросы, на которые я, как могу, отвечаю. Возможно, если бы я лучше понял причину этих расспросов, мои ответы стали бы точнее. Если у вас есть какая-то проблема, которая тянется уже год, вряд ли она решится сама по себе. — С чего ты взял, что у меня проблема? Ты не забывай, проблема как раз у тебя. — С чего я взял? Я врач и по долгу службы знаю многое о людях и их реакциях, — мягко сказал Вениамин. — И ещё хотел бы предупредить. Птица может быть очень опасен и непредсказуем. — Это я знаю не хуже тебя, — сказал Олег. — Но сейчас меня интересует не Птица. Этот второй. Если Птица исчезнет, то останется только он? — Птица не может так просто исчезнуть, — с сомнением сказал Рубинштейн. — А кто тебе сказал, что было просто? — В любом случае, я не могу вам ничего ответить, не видя пациента. Могу только сказать, что когда мы с ним работали, усыпить второго и добиться ясности сознания было намного проще. — И сейчас ты мне расскажешь, как это делал. — Если вам будет угодно поступить в мединститут, отучиться шесть лет и потом ещё пройти ординатуру, я расскажу. В ином случае, что бы я ни сказал, это будет бесполезно. Кстати, не советую обращаться к другим врачам. Они испугаются и донесут куда следует при первой возможности. Они не компетентны в этом вопросе, а я изучал его и других подобных пациентов. К тому же, как вы знаете, у меня самого сейчас некоторые сложности, и я точно не буду болтать лишнего. Я готов сделать всё, что в моих силах, чтобы решить вашу задачу. — И даже поехать на другой континент? — С превеликим удовольствием, — заверил Рубинштейн. *** Сергей стоял посредине комнаты, обхватив себя ладонями выше локтей и опустив голову. Олег смотрел прямо на него, его руки были сложены на груди, брови нахмурены, а губы плотно сжаты. — Значит, сначала ты переключаешься на эту «птицу», а потом у тебя отходняк, — проговорил Олег. — Ты хоть помнишь, что в это время делаешь? — Я всё помню, если ты про Венецию, — криво и горько усмехнулся Разумовский, стискивая свои плечи. — Совсем не помню Кутха. И это было даже хорошо — спокойно. Тюрьму я помню плохо. Тот момент, когда Птица отделилась, а во мне остался лишь страх и беспомощность. Он ненадолго замолчал. — Я боюсь, что прежний я уже не сможет вернуться после того, как Птицу уничтожили. Он не стал бы тебя ни о чем просить. Он бы ушел куда глаза глядят и уж точно выкрутился, имея паспорт, деньги и голову на плечах. Но я не могу. И я прошу тебя. У меня даже гордости не осталось. — Просишь? — Остаться с тобой, — тихо сказал Разумовский. — Хотя бы на время. Я… он… не причинит тебе вреда, он исчез навсегда. — А почему ты решил, что он исчез? — спросил Олег, и в его хриплом голосе эхом прозвучала плохо скрываемая надежда. — После того, что случилось в горах, — сказал Сергей, — его больше нет. — Но почему? Что именно произошло там с тобой? — Не заставляй меня говорить, Олег. Я не хочу, чтобы ты считал меня еще более сумасшедшим, чем я есть. — Ты должен говорить мне всё, если хочешь чтобы я тебя слушал. — Кутх уничтожил Птицу, — тихо произнес Сергей и несмело взглянул в лицо Олега. На лице Волкова отразилось сложная гамма чувств — недоверия, гнева, надежды. Он встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. — Но откуда ты знаешь, что он не вернётся в любой момент? Разумовский слабо и горько усмехнулся. — Я сказал, что не понимал тогда, в начале, что он живёт во мне. Но сейчас, когда его нет, я очень хорошо чувствую разницу. И еще я видел как он погиб — более ярко и чётко, чем вижу сейчас тебя. Волков прошелся по помещению, задумчиво меряя шагами небольшую комнату. Он посмотрел в окно, на кровать, бросил испытывающий взгляд на Разумовского. Тот стоял, опустив глаза в пол. — Я скоро уезжаю в Мексику на новое задание, — сказал наконец Олег. — Понятия не имею, что ты будешь делать в Мексике, но, если хочешь, можешь поехать со мной. — Я готов, — сразу сказал Сергей. — Делать буду то, что ты скажешь. Могу быть твоим помощником. Я умею неплохо стрелять. Я обеспечу тебя IT поддержкой на всех уровнях. Организую укрытие. Я не буду помехой, встану на ноги и начну самостоятельную жизнь… Ну или останусь, вдруг ты к тому времени уже не захочешь меня отпускать, потому что я приношу столько пользы, — в глазах его мелькнул веселый огонек, и на несколько секунд Олег с изумлением увидел того прежнего Сергея, с горящим взглядом и слегка хищной улыбкой, с фонтаном энергии и идей. Превращение было таким неожиданным, а от Сергея повеяло чем-то таким знакомым и приятным, что Олег против воли улыбнулся. Сергей заметил эту улыбку и его собственная стала ещё шире, но вдруг она исчезла внезапно, как и появилась, будто ее стерли. Сергей сделал шаг назад. — Прости. Я зря сказал про стрельбу… прости. Я так жалею, что тогда… Не бросай меня, Олег, я умоляю тебя, не бросай меня сейчас, — в голосе послышались нотки истерики. — Я заслужу твое прощение, я сделаю всё, что ты скажешь, лишь бы ты однажды простил меня, — и Сергей вдруг опустился на колени. Олег отшатнулся. — Встань, — со смесью неловкости, жалости и раздражения сказал он. — Какой смысл? Прошлое уже не вернёшь. Он шагнул к Сергею и довольно грубо взял его за шиворот, заставляя подняться на ноги. — Условия такие: слушаться меня, пить таблетки и сообщать всё о своем состоянии. Особенно, если увидишь Птицу. И постараться взять себя в руки и не изображать депрессию каждую минуту, и так тошно. Он подошел к столу, взял в руки открытую бутылку и приложился губами к горлышку. — Я понял. Хорошо, — сказал Сергей. — Отведи меня обратно, пожалуйста. — Если тебе угодно, — ответил Олег. Сергей первым прошел вперёд, сам спустился по лестнице, пересек двор и исчез в темном проеме полуразрушенной часовни. Олег с некоторым сомнением закрыл щеколду и повернул ключ в замке. Долго стоял рядом и прислушивался, но никаких звуков из-за двери не доносилось. Он постоял ещё во дворе, оглянулся вокруг. Одинокий тусклый фонарь висел под козырьком строения. Подбежала собака, которую на ночь отпускали бродить по территории, и Олег потрепал ее по загривку. Пес считался опасным и злым, и немногочисленные обитатели базы удивлялись, как быстро Олег завоевал его доверие. Волков поднялся к себе, взял бутылку, сделал еще несколько крупных глотков, спустился в трапезную и порылся в старом холодильнике. Потом с бутылкой и куском колбасы для себя и собаки снова вышел во двор. Стояла удручающая тишина. Впервые Олег захотел что-то услышать из-за металлической двери, хотя бы те мольбы, которые его так сильно раздражали в первые дни. Он тогда потребовал от Разумовского заткнуться и почти ударил его, но всё же в последний момент впечатал кулак в дверь. Раздался грохот, и Олегу было приятно произвести такой громкий звук, потому что сам он говорить громко не мог и уже никогда не сможет. И на секунду было приятно видеть, как задрожал Разумовский, потому что Олег привык, что испугать его — нелегкое дело, но почти сразу ощутил, что эта реакция Сережи не естественна, что есть в ней что-то глубоко неправильное. Он взглянул на Разумовского со злостью — снова вспомнил себя за решеткой и горечь, которая затопила его, когда он осознал, что Сергей не блефует и в самом деле надел на него ошейник со взрывчаткой. Но сейчас он видел лицо совсем другого Серёжи, больше похожего на того дезориентированного ребенка, каким он встретил его в приюте. Действительно, множественная личность. Олег перебирал воспоминания. В его голове с трудом укладывалось, что в Венеции с ним был не совсем Сергей, а кто-то другой. Нет, он был почти такой же — с его мягкой манерностью, импульсивностью и способностью просчитывать на несколько ходов вперёд свои гениальные планы. Или не такой? Где лежит та грань? И что значили его перепады настроения от страстности до холода, от приветливости до резкого замыкания в себе? Олег вспомнил, как в самой роскошной из всех спален Сергей упал спиной на кровать с алыми простынями и поманил его к себе пальцем, обмотанным пластырем. Олег привык к его эксцентричности и экспрессивности, к тому, как он отдавал приказы, и в первые секунды даже не сообразил, чего Разумовский от него хочет. Он подошел ближе и Сергей потянул его вниз, заставив сесть рядом. Посмотрел в глаза долгим ожидающим взглядом и с совершенно магической, неописуемо красивой улыбкой. Олег всё понял, но что-то еще останавливало его. — Слушай, мы же давно не… — начал было он. — Вот и мне интересно, что изменилось, — промурлыкал Сергей. Олег склонился к его губам, прикрыв глаза. Распущенные волосы Сергея были еще влажными после душа и сладко пахли женским шампунем. Он со старшей школы предпочитал ароматы женские или унисекс, что казалось Олегу маленьким постыдным секретом и очень заводило. Волков глубоко вдохнул. Сергей положил кисти рук на его затылок, сжал волосы и потянул вниз, к завязкам домашних трикотажных брюк. Олег стянул их с бельем и увидел, что он уже наполовину возбужден. Он опустил голову, и Сергей со стоном выгнулся на кровати. Олег оторвался от своего занятия и поднял голову, спросил: «Как ты хочешь?». Сергей совершенно бесстыдно озвучил желаемое и вытащил из-под подушки пачку презервативов и флакон с гелем. Он явно ожидал всё это и заранее подготовился. Олег, хотя и допускал подобные мысли, настраивал себя только на работу, не особо рассчитывая на что-то после того, как жизнь раскидала их, а капитализация компании «Вместе» перевалила за миллиард. Прямота слов Сергея завела его, и он мягко разминал его плечи и касался языком всех самых чувствительных мест. Сергей млел. Оттолкнув пальцы Олега, которыми тот попытался его растянуть, он потребовал сразу перейти к делу. Олег вдавил его в кровать, стараясь быть аккуратным и беспокоясь, что, видимо, причинял боль, но Сергей быстро подстроился и вскоре громко застонал, вцепившись забинтованными руками в красный шелк. Короткие высокие стоны с каждым вдохом и выдохом покидали его горло. Сережа всегда был шумным, но, когда за стеной жили другие студенты или угрюмый сосед-работяга, он еще сдерживал себя. Или Олег закрывал его рот рукой, что даже больше нравилось Сереже, и он мягко и влажно касался языком ладони, напоминая, что рот ему можно заткнуть разными способами. Сейчас его уже ничего не сдерживало и он мог позволить себе что угодно: купить итальянский дворец и трахаться в нем хоть до потери сознания, кричать и стонать вволю, не обращая внимания на толпу наемников и пленников — Олег лишь надеялся на толщину стен здания. Хотя не всё ли равно — жизнь явно катилась под уклон с какой-то бешеной скоростью, как поезд без тормозов, они оба уже давно вляпались туда, откуда не видно было выхода. Сергей вдруг начал дышать особенно громко, весь напрягся, стоны стали рваными и почти болезненными, мышцы внутри сильно сжались. Он никогда ещё не кончал под ним без помощи рук, и приняв его реакцию за приближающийся оргазм, Олег окончательно потерял голову и излился в судороге острого удовольствия, хватая ртом воздух и сам не сдерживая стон. За веками рассеялись красные пятна, он рухнул на кровать, отдышался, непослушными пальцами стянул с себя презерватив и увидел, что Сергей все-таки не кончил, хоть и прошёлся по грани. Олег потянулся было к нему губами, но Сергей мягко покачал головой и многозначительно улыбнулся. Надев презерватив, он перевернул Волкова, выдавил смазку между его ягодиц и начал вставлять. После оргазма ощущения Олега были уже не такими желанными и довольно болезненными. Сергей был аккуратен, но снова проигнорировал подготовку, прошептав в ухо «потерпи чуть-чуть». — Серый, у меня же очень давно не было… — попытался притормозить его Олег. — Ну и зря, — мягко усмехнулся Разумовский. — У тебя-то явно было, — просипел Олег, стараясь расслабиться. — Или сам, с игрушками? Разумовский только фыркнул. Впрочем, Сережа всегда проще подстраивался и хорошо принимал, ему и раньше чаще хотелось быть снизу, если они не ограничивались руками и губами. Олегу обычно требовалось много времени на расслабление, и теперь он, слегка морщась от тянущей боли, чувствовал себя пронзенным до самого горла. К счастью, Разумовский закончил быстро. Он получил весь спектр удовольствий, лениво перекатился на кровати и отправился в душ. Когда спустя некоторое время из душа вышел уже Олег, Сергей лежал в кровати с довольным лицом, успев задремать. Олег опустился в кресло рядом. Он и сам не понимал, чего ждал — разговоров, воспоминаний о прошлом, возможно, просто объятий, а не голого траха. Но, в конце концов, он всё ещё на задании. Секс по работе — это не то же самое, что секс по любви, Олег это прекрасно знал. За последние годы в миссиях среди песков, палаток и постоянных опасностей у него случалось всякое. Он заснул в кресле возле кровати Сергея, а проснулся от стонов, но это были не стоны страсти. Ночные кошмары были у Сергея и раньше, и Олег не удивился, все-таки положение у них сложное, а жизнь Сергея теперь стала абсолютно другой, полной тайн, преступлений и жестокости. Олег не знал, за что судьба наградила его самого такой крепкой психикой, что он не вскакивал ночью в кошмарах после того, что ему довелось видеть и делать. В первые годы он еще иногда плакал и пил. А потом привык. Сергей вскочил совершенно мокрый, растрёпанный и убитый. Он не был похож на себя самого несколько часов назад. Как будто очнулось ото сна не только его тело, но и часть души. И вспоминая сейчас эти моменты, Олег, сидя во дворе заброшенного монастыря и гладя собаку по загривку, подумал, что именно в тот момент видел редкое проявление настоящего Сергея — а тот, кто извивался и стонал в его объятиях, а потом брал его довольно бесцеремонно и эгоистично, и не совсем Сергей был. Олег перебирал в памяти моменты и пытался угадать: вот здесь было больше от «Птицы», как называл это Серый, а здесь мелькало что-то настоящее… Тогда, в Венеции, Сергей проснулся, прижал к себе покрывало и испуганно вытаращился в темноту, а потом нахмурился и строго спросил, что Олег делает в его спальне. Олег поднял бровь, заметив лишь, что его работа — охранять Разумовского. Сергей, полураздетый, выбрался из кровати, дрожащими руками выломал таблетку из блистера и запил ее водой, роняя капли на футболку. Чувствуя что-то неправильное, Олег сказал, что ему нужна помощь и он готов сделать все, что необходимо. Но в глазах Сергея уже снова заиграли странные искры, которые он любил подчеркивать желтыми линзами. Поезд продолжал катиться по наклонной. *** Огонь в камине медленно прогорал. Олег с мрачным видом изучал историю болезни, медленно перелистывая обгоревшие по краям страницы. Руки Вениамина Самуиловича затекли и начали ныть. Поерзав, он рискнул нарушить молчание: — А когда вы планируете выехать? Не удостоив его ответом, Олег поднялся, забрал с собой телефон и вышел из комнаты. Доктор весь обратился в слух, но не мог разобрать ни единого слова из тех, что низким равномерным гулом доносились из-за тяжелой закрытой двери. Единственное, что он мог предположить — интонацию, с которой велась беседа. Сначала она была спокойной и равномерной, Вениамин даже сперва сомневался, что слышит речь, а не додумывает ее. Вскоре темп ускорился, хриплый голос стал чуть выше, а тон как будто убеждающим. Еще через некоторое время добавились эмоции, раздражение, и несколько раз слышался отрывистый кашель. Затем голос снова стал спокойным и тихим. Разговор закончился. Доктор ожидал появления Олега, но тот не возвращался, и Рубинштейн начал беспокоиться. Потом вдруг снова ему послышался звук речи, на этот раз спокойной и деловой. Голос приблизился и перед тем, как дверь в кабинет открылась, доктор смог различить последние слова: «…и номер рейса. Оплата наличными». Олег выглядел ещё более угрюмым. Доктор тревожно всмотрелся в очертания темной фигуры, тщетно пытаясь узнать или догадаться о намерениях своего похитителя. — Чем я еще могу помочь? — наконец несмело спросил он. Олега молча сел за стол и продолжил изучать потрепанную папку. Что-то он пролистывал быстро, как неинтересное или уже известное ему. В отдельные листы всматривался, внимательно разбирая фрагменты, написанные неразборчивым врачебным почерком, потом спокойно читал распечатанные вкладки. Что-то привлекло его внимание, и он надолго остановился, водя пальцем по строкам. — Он и про Венеру тебе рассказал? — с оттенком недовольного удивления произнёс он. — Что в этом такого? — Он не любил говорить о таких вещах. Как ты его заставил? — Я психотерапевт и умею наладить контакт с пациентом, — с искренностью и даже мягким укором в голосе сказал Рубинштейн. — Воспоминания — главный материал психоаналитической работы. Фактически, всё, что случилось с человеком до 10 лет, накладывает неизгладимый отпечаток, и в дальнейшем психика постоянно обращается к этому. Я считаю, что именно после истории с Венерой его личность начала раскалываться… Лучшая терапия — это прожить травмирующую ситуацию заново под контролем специалиста. Запомните это, пожалуйста. …Тусклый дневной свет лился в камеру через небольшое окошко под потолком. Грязные рыжие волосы свисали по бокам головы. Расширенные глаза со зрачками, которые почти полностью скрывали радужку, хищная злая улыбка, растягивающая искусанные губы, зло нахмуренные брови — таким предстал Разумовский перед Рубинштейном. Смирительная рубашка надежно фиксировала его руки. Он сидел на полу у стены, согнув колени. На штукатурке позади еще виднелись пятна крови и силуэты птиц, не до конца отмытые тюремщиками. Разумовский окинул Рубинштейна взглядом, полным насмешливого презрения. — Сергей, здравствуйте. Как вы? Разумовский не удостоил его ответом, лишь сильнее скривил губы. Следом за доктором тенью появилась тюремная медсестра с подносом со шприцами и лекарствами — высокая, худая, с плохой кожей. Доктор перекинулся с ней несколькими словами, она склонилась над прикрученным к полу железным столом и начала готовить раствор. Блеснуло острие иглы — Разумовский дернулся, когда оно вошло в его шею, покрытую темными синяками и следами от предыдущих инъекций. Лекарство действовало быстро: мышцы Сергея стали расслабляться, ухмылка и складка на лбу постепенно разгладились. Он прислонился спиной к стене и глубоко вздохнул. Рубинштейн присел рядом с ним на табуретку, услужливо принесенную медсестрой. — Итак, настало время нашего очередного сеанса, — спокойно начал доктор. — Сейчас я попрошу вас закрыть глаза и сконцентрироваться на моем голосе. Представьте, что вы идёте по тёмному туннелю. Всё ниже и ниже… Вы видите много дверей. Это двери в ваше прошлое и ключ к вашим переживания. Вы открываете одну из них, лестница ведет вас дальше… что вы видите? — Свет… я вижу выход, — пробормотал Разумовский, не открывая глаз. — Небо. Сосны и оливковые деревья вокруг. Дует ветер. Это похоже на картину… — Очень хорошо… дальше. Вы идете прямо внутрь этой картины, погружаетесь в транс всё глубже… — Нет, я не хочу. Я хочу остаться здесь, — пробормотал Сергей. — Я знаю, что там, я не хочу туда. — Сергей, ты должен продолжать, — с нажимом сказал Рубинштейн. Поняв, что слова не действуют, он повернулся к медицинской сестре. — Ещё дозу, пожалуйста, — сказал доктор. Та не стала задавать вопросов. Когда игла снова пронзила кожу, Разумовский начал тяжело хватать ртом воздух. Потом дернулся, выгнулся в спине и сполз по стене на пол камеры. — Ты идёшь прямо в глубину воспоминаний, дальше и дальше, — продолжил Рубинштейн. — Тебе 9 лет. Что происходит? — Нет, пожалуйста! — заметался Разумовский. — Ты должен слушать мой голос! — приказал доктор. Разумовский попытался подняться или скорчиться на полу, и Вениамин нажал ботинком на его плечо, чтобы зафиксировать. — Ты идешь прямо к своим воспоминаниям, туда, где все началось. Сергей сглотнул, не открывая глаз. Выражение его лица стало совершенно беспомощным, зубы вцепились в верхнюю губу, шея мучительно напрягалась, веки задрожали. — Пожалуйста, не трогайте меня… — Ты маленький мальчик. Ты в школьном классе. Что происходит? — Я не хотел ничего плохого. Это картина, всего лишь картина, я ничего не сделал… Они все набросились на меня. Это неправда, я не извращенец! Мне так стыдно. Мне некуда бежать, они окружили меня, прекратите это, пожалуйста, не надо! — Сережа, слушай мой голос! — громко сказал Рубинштейн. — Ты должен оставаться там, пока я не разрешу тебе выйти. — Пожалуйста… — простонал Разумовский. — До утра действия лекарства должно хватить, — доктор встал и повернулся к медсестре, пряча диктофон в карман. — Проведайте его вечером, а завтра продолжим. — …Мы просто разговаривали на разные темы. Он рассказал о некоторых печальных событиях своего детства, и мы учились справляться с ними. Как я сказал, проживание травматических событий в безопасной обстановке — отличная терапия. Кроме того, возвращение к этим воспоминаниям выбрасывало его из состояния Птицы. Олег скептически покачал головой и снова погрузился в чтение. — А это, про его ориентацию? — вдруг остановился он, прижимая палец к бумаге. — Какого хрена ты в этом копался?! Доктор секунду выглядел смущенным; он постарался придать лицу как можно более интеллигентное выражение. — Это всего лишь часть общей картины, — мягко сказал он. — Я предположил, что именно тот случай с Венерой способствовал развитию латентной гомосексуальности. Дистресс, связанный с образом обнаженного женского тела. В результате психологической травмы женское тело так и осталось для него предметом искусства, а не объектом реального желания. Я не говорю, что это единственная причина, но это не могло не повлиять. В общем-то, для Сергея гомосексуальность никогда не была проблемой, поэтому мы специально не разбирали… Чем дальше он говорил, тем более явно Волков злился, и Рубинштейн стушевался. — А это что, про любовь и привязанность? — Олег снова поднял голову после недолгого изучения бумаг. — Опять же, это мои предположения… — ответил доктор. — Тесты выявили у него большую потребность в близких отношениях, основанных на единомыслии и отвечающих его высоким стандартам. Такие отношения и близкий человек рядом могли бы сдерживать его болезнь. Судя по всему, в юности у него был партнер, который удовлетворял эту потребность. И в тот период сохранялась стойкая ремиссия. Он чувствовал себя уверенным и защищенным. Когда чувство защищенности пропало в связи с развитием бизнеса и резким успехом, обострилась и болезнь. Олег задумался. — Возможно, — вдруг сказал Рубинштейн, — Птица больше не появляется, потому что он нашел свое счастье, как вы думаете? — Нет! — рявкнул Олег. — Не поэтому! — Я просто предположил, — негромко пробормотал Рубинштейн, тщательно пряча улыбку. Олег снова мерил шагами комнату, и Вениамин видел крайнюю озадаченность на его лице, когда тот поворачивался к камину. — Не лезь, куда тебя не просят! — раздраженно сказал Олег. — Вообще-то, вы просили меня, — спокойно ответил Рубинштейн. — А Птица — это главная угроза, связанная с Сергеем, поэтому я и беспокоюсь. — Она не вернется. — Почему? — спросил Рубинштейн. — Да, почему? — задал встречный вопрос Олег. — Что ты об этом знаешь? Ты сможешь определить точно, сидит она в нём до сих пор или нет? — Полагаю, что да, — сказал Рубинштейн. — Но нужна будет подготовительная работа. Олег кивнул и без каких-либо дальнейших комментариев покинул комнату. Наступила тишина. Рубинштейн чувствовал себя слишком изможденным, чтобы волноваться. Он долго сидел, озираясь и прислушиваюсь. Огонь в камине постепенно догорал. Когда наступила темнота, усталость взяла верх, доктор опустил голову и погрузился в дремоту. Олег растолкал его, когда на улице уже забрезжил рассвет. Отвязав онемевшие руки от кресла, он заменил верёвки наручниками и надел на голову доктора мешок. Рубинштейну пришлось ориентироваться только на ощущения. Он понял, что его сажают на заднее сиденье автомобиля. Ехали долго, и он снова попытался задремать. Оказавшись наконец на улице, Вениамин услышал гул взлетающих самолетов неподалеку, мужские голоса и чей-то смех. Кто бы это ни был, его явно не собирались спасать. Долгое время его вели куда-то, придерживая за локти. Нарастающий шум самолетов и характерный запах подсказали ему, что он в аэропорту. Но он не слышал объявлений по громкой связи и шума человеческой толпы. Под ногами вдруг оказалась какая-то прорезиненная поверхность с наклоном вверх. Дневной свет, который пробивался через мешок, сменился темнотой — они ушли с улицы. Запах напоминал какой-то склад. Браслеты с его рук сняли, в ладони сунули фонарик и ведро, а на плечо накинули одеяло. — Приготовься к долгому пути, — произнес хриплый голос того, кто допрашивал его ночью. — Вы не скажете, куда мы летим? Надеюсь, что не в Австралию, — вымученно улыбнулся Рубинштейн. Олег подтолкнул его вглубь. Железная дверь с лязгом закрылась позади. Когда доктор сорвал с головы мешок и включил фонарь, он обнаружил себя внутри большого абсолютно пустого контейнера. Толкнув ведро в угол, он завернулся в одеяло, прилег на пол и попытался надеяться на лучшее.