Лики Ангбанда

Эрфериль едва удержалась на ногах — и массивная цепь, сковывающая лодыжки, этому вовсе не способствовала, — когда её бесцеремонно и мощно толкнули в тесный каменный проход. За спиной лязгнула тяжёлая решётка. Выпрямившись, Эрфериль мрачно обернулась. В слабо освещённом лучинами в руках орков коридоре, прямо за решёткой, стояло существо, по чьему приказу её сюда приволокли: падший майа с полузвериным лицом и неестественно сгорбленной фигурой — всего лишь один из многих слуг Моргота. — Не переживай, мы вернёмся, чтобы забрать то, что от тебя останется, — самодовольно рассмеялся он и совсем по-волчьи оскалился, обнажив ряд длинных, острых и блестящих от слюны зубов. Эрфериль презрительно фыркнула. О, в этом она не сомневалась: вся задумка заключалась как раз в том, чтобы продемонстрировать другим пленникам её изуродованные останки — и, дав воображению достроить подробности, запугать их. Если уж саму Эрфериль затравить, приучить к порядкам Ангбанда оказалось не так просто. — Если ты думаешь, что это докажет моим сородичам тщетность сопротивления, то глубоко заблуждаешься, — бросила она, вкладывая все силы в иллюзию твёрдой уверенности. На деле Эрфериль была не настолько убеждена в сказанном, насколько хотела показать. Возможно, майа почуял это — возможно, нет: непохоже, чтобы он принадлежал к числу могущественных айнур, но впечатление, которое создают злые духи вроде него, бывает обманчивым. Да и не имеет значения. Это один из случаев, когда сказать всегда лучше, чем промолчать. Пытаясь размять запястья, тоже скованные, Эрфериль с пустой усмешкой задала бессмысленный вопрос: — Что, и оружия мне не положено? — Откуда у тебя вообще взялась такая идея? — несмотря на показное превосходство, чувствовалось, что её дерзость стала для майа неприятной неожиданностью. — Оружие — это для воинов, которые заслужили умереть с честью, не для обнаглевших рабов. — Как будто такой, как ты, может что-то знать о чести!.. Дожидаться ответа Эрфериль не стала и мягкой и осторожной поступью двинулась вперёд, к неминуемой гибели. Она подозревала, что всё закончится чем-то подобным, с тех пор, как стало ясно, что плена не избежать, что возможности сбежать от орочьей банды, которая гнала её и ещё нескольких несчастных в Ангбанд, исчерпались. Она была слишком своевольной — и одновременно недостаточно ценной как источник сведений, — чтобы слуги Моргота захотели тратить время на попытки подчинить её волю. О да, как бы ни льстило верить в обратное, Эрфериль знала, что её фэа сможет покинуть Ангбанд несломленным только потому, что ей это позволили. Не самый незавидный исход, нужно признать. Конечно, умирать — особенно так — было... печально, и всё-таки остаться в живых могло оказаться страшнее. Да будут прокляты те, по чьей прихоти подобная мерзость: смерть как спасение — стала возможна. Эрфериль не настолько отчаялась, чтобы намеренно провоцировать ангбандских палачей на убийство, — но когда сопротивлялась, до последнего отказывалась работать на дело Моргота, понимала: впереди либо смерть, либо, если она кому-нибудь «приглянётся», долгие пытки. Сначала её, конечно, пытались приструнить — раздробленные во время одного из наказаний два пальца левой руки совсем утратили подвижность и до сих пор напоминали о себе тупой, при любом неудачном их повороте простреливающей ладонь болью, — но терпение надзирателей быстро иссякло. В конце концов, в их глазах Эрфериль и правда была никем, придатком безликой толпы пленников. Вот так она и оказалась на пути в логово варгов. Как и настоящие волки, они могли рыскать по северным лесам в поисках добычи — но вместе с тем были злыми духами и, подобно своему господину, тяготели не то что к норам, к глубоким пещерам в корнях Железных гор. Решётка, которую заперли за спиной Эрфериль, отделяла от глубоких и отдалённых от обустроенного сердца крепости коридоров Ангбанда ответвление одной из таких пещер. Изредка в глубоких выемках в стенах прохода горели тусклые масляные лампы, немного разгоняя мрак. Неудивительно: в варгах было слишком много звериного, чтобы они, как и более могущественные майар, могли видеть в полном отсутствии света. Только кто менял топливо в лампах? Варги были достаточно разумны, чтобы не набрасываться на всякого вошедшего, но что-то всё равно подсказывало: сюда обычно посылали орков, которые или провинились, или просто не приглянулись своим командирам. Варги могли удерживаться от любимых ими кровожадных развлечений, но едва ли хотели — и наверняка понимали, что для Ангбанда стоят намного больше пары-тройки неудачливых орков. Цепь кандалов постоянно цеплялась за пол с глухим звоном, мешая прислушиваться в надежде заметить первые признаки опасности. Это не спасёт и не защитит, но отказаться от безнадёжной борьбы было выше сил Эрфериль: несмотря ни на что, она слишком любила жизнь и будет хвататься за неё до последнего вдоха. Даже зная, что всё зря. Кроме того... никто бы не признал этого вслух, но она знала истинную причину, по которой её не освободили от оков и тем более не дали ей оружия — хотя против стаи варгов оно было бы бессильно. Насколько бы измученными и беспомощными ни были пленники, орки и даже многие падшие майар боялись их, не сломавшихся и не отдавшихся окончательно во власть Тьмы. Так разве могла Эрфериль утратить веру в себя раньше, чем это сделали её враги? Еле слышный шорох заставил Эрфериль настороженно замереть. Она обдумала болезненно-привлекательную идею остановиться, немного отложить маячащий впереди неизбежный исход — но нет. Пусть выбора между жизнью и смертью ей не предоставили, она могла хотя бы встретить свою судьбу лицом к лицу, а не трусливо забиться в тёмную и сырую щель. Шаг, ещё один. Эрфериль замедлилась. К редким шорохам добавились запахи, ставшие достаточно сильными, чтобы различить их в притупляющем обоняние давящем воздухе Ангбанда: пахло волчьими шкурами, прением лежалой соломы и мертвецами. Эрфериль напряжённо закусила губу, потрескавшуюся от долгой жажды, но продолжила путь. Конец был близок. За очередным поворотом прежде узкий и низкий проход расширился в просторный грот, встретивший Эрфериль неестественно ярким в слабом свете сиянием нескольких пар хищных янтарных глаз. Шаги сбились с устоявшегося ритма, но она не споткнулась и не остановилась: будучи охотницей, Эрфериль привыкла сталкиваться лицом к лицу с хищниками и понимала, насколько опасно выдавать перед ними страх и неуверенность. Один из варгов — ближайший к ней — вальяжно поднялся и, принюхавшись, тихо зарычал. Чтобы медленно, без резких движений, застыть и не пытаться убежать, понадобилось усилие воли. Эрфериль твёрдо встретила взгляд, в котором горел вечный голод. Варг повёл носом, но больше не шевелился — хотя она была лёгкой и беззащитной добычей, — а словно изучал её: то ли настороженно, то ли с ленивым любопытством; она не настолько хорошо знала повадки ему подобных, чтобы судить наверняка. Остальные варги тоже не спешили действовать — значит, этот был вожаком стаи. Внезапно он оскалился и издал отрывистый и громкий рык; безымянное чувство подсказало Эрфериль, что варг узнал — ощутил? — что ей случалось охотиться на его сородичей и убивать их. Напряжённые мгновения перескакивали одно в другое, но неизбежная расправа всё не начиналась. — Чего ты хочешь? — невольно вырвалось у Эрфериль. — Почему медлишь? Варг выждал ещё немного и сделал пару неспешных вкрадчивых шагов вперёд; Эрфериль не отступилась. Он не мог говорить с ней — не словами, во всякой случае, — но теперь, помимо затаившегося до поры голода, в янтарных глазах светились вызов, и приглашение, и отблеск насмешки. Эрфериль подозрительно вскинула брови: неужели варг ждал, что она откроет ему свой разум — и позволит передать ответ напрямую? Нет, если попытаться отбросить отторжение, которое вызывала сама мысль... Осанвэ с таким существом могло быть неприятным, но едва ли опасным: природа варга не давала всерьёз подозревать, что он попытается использовать связь разумов, чтобы навязать свою волю, а секретов, настолько важных, что даже полузвериное сознание их мало того что различит, так ещё и озаботится тем, чтобы кому-то передать, у Эрфериль не водилось. Словом, риск был невелик. И ещё одно соображение предательски подбивало согласиться: если она откажет, погибнет здесь и сейчас; если нет — получит шанс прожить чуть дольше, пусть и неизвестно, насколько. Эрфериль, конечно, была готова заплатить за это далеко не любую цену, но пока казалось, что крохи надежды стоят такой малости. Открывать сознание, внутри которого нет окончательного согласия, хорошая ли это идея, — непростое дело. Особенно после часов, потраченных на то, чтобы убедиться, что аванир подействовала и ни одна из тварей Ангбанда не просочится в разум, не отравит его своей тьмой: пусть Эрфериль знала, что против воли эрухини в их сознание не попасть, здесь знание и уверенность измерялись иначе. Тем не менее ей удалось обрести достаточно внутреннего равновесия, чтобы справиться и приглашающе — жест вышел до неприятного робким — качнуть головой. Суть варга оказалась близкой к звериной больше чем в материальном смысле, и его мысли были образами-эмоциями, не словами и не отвлечёнными понятиями, так что разбираться в их сплетениях местами напоминало решение причудливой головоломки, на вид простой, но составленной по очень уж непривычным правилам. И когда Эрфериль осознала, что до неё пытаются донести... Варг показал ей, как найти в лабиринте пещер выход на поверхность. Показал, что это долгий путь — но преодолимый. И показал — эту часть воспринять было труднее всего, — что, если она решится бежать, стая даст ей запас времени, прежде чем пуститься в погоню. Дыхание Эрфериль перехватило от нахлынувших на неё противоречивых эмоций. Вот оно что: ей предлагали иллюзорный шанс на спасение, чтобы взамен она добровольно стала жертвой, которую стая нынче загонит на охоте, — и, изо всех сил борясь за жизнь, подарила варгам желанное развлечение. Это было... отвратительно. И всё равно Эрфериль до постыдного хотела жить и не могла решительно отогнать сомнения. Она вспоминала родной Дориат, вспоминала ясные летние ночи под светом луны и звёзд, вспоминала глухие леса, где охотилась в последний раз — тогда-то её и поймали, — и при мысли об отказе от надежды снова это увидеть, вдохнуть свежий воздух и почувствовать под ногами землю, не пропитанную порчей, приходилось смаргивать предательскую пелену слёз. Но Эрфериль слишком хорошо понимала, что это ловушка, чтобы поддаться фальшивому соблазну. Это было больно — намного больнее, чем имело право быть, — и тем не менее слепо спасаться бегством, только чтобы, так и не выбравшись на волю, погибнуть подобно загнанному зверю... нет, такого конца Эрфериль не хотела. И раз уж ей позволили выбирать, последней охотой в её жизни останется та, где она была охотницей, а не жертвой. — Нет, я не согласна, — гордо вскинув голову, сказала Эрфериль; голос почти не дрожал, — и в твоей игре участвовать не стану. Лучше... — пришлось сглотнуть, прежде чем произнести продолжение вслух — и словно сделать реальностью, — умру здесь и сейчас. Мысль — или, быть может, интонация и вложенные в неё чувства — оказалась достаточно простой, чтобы варг уловил её смысл безо всякого осанвэ. Он не двигался, точно задумавшись, потом зарычал, на этот раз глухо и протяжно, — и стремительным прыжком бросился на Эрфериль. Неуклюжая из-за оков и усталости, она не успевала увернуться. Правую голень обожгло болью, и тёплая кровь потекла по ноге, пропитывая изодранную штанину. Эрфериль охнула и покачнулась, но устояла. А варг тем временем отскочил на своё место и снова выжидающе всматривался в её глаза. «Последний шанс. Беги — или умри», — прочитала Эрфериль в его разуме и с сердитым упрямством мотнула головой. За кого он её принимает?.. С раненой ногой — потерявшая способность быстро передвигаться и пахнущая кровью — она далеко не уйдёт, сколько времени ни дай. Вспыхнувшая в мыслях варга череда насыщенных голодом и злым весельем образов, от которой Эрфериль на мгновение дрогнула, сводилась к «решишься бежать — умрёшь быстро, нет — будешь умирать долго, и страшно, и мучительно». — Я давно знала, что так и будет, — странно непослушными губами произнесла Эрфериль. — Моё решение не изменилось. В твоей воле растерзать меня, но не заставить играть в ваши мерзкие игры. Варг какое-то время стоял неподвижно — видно, ждал, не передумает ли своенравная жертва, — а потом завыл, и жутким нестройным хором к нему присоединились сородичи. И были кровь и боль, и была агония, но Эрфериль ни на миг — по крайней мере, когда ей удавалось собрать достаточно сил, чтобы осознать и себя, и происходящее, — не пожалела о выборе, который сделала.