нарисуй мое будущее

—ты знаешь, сколько стоит улыбка росы? вечернее небо рассыпается белоснежным пухом, мгновенно тая на ладони, и в маленьких лужах тусклым фонарным светом подсвечиваются тёмные бездны чужих глаз, направленных на сону. что-то далекое и забытое таится в них, покрытое пылью и отторгаемое сменившимся на календаре временем. что-то из прошлой жизни, казалось, оставленное выгорать под августовским солнцем на опустевших берегах разливных рек. —разве роса может улыбаться?—наивность переливается яркими цветами в голосе сону, когда он обращается к стоящему рядом с ним рики, молчаливо наблюдающему за кружащимися в воздухе пушистыми снежинками. холод промозглой осени теряется в короткой улыбке, мелькающей на губах ники всего на несколько мгновений, и отчего-то дышать морозным воздухом становится в разы тяжелее. словно что-то ускользает из его поля зрения, растворяется в водовороте падающего снега и смывается маленькими ручейками вдоль дорог. так просто исчезает хранимое в блестящих, отражающих солнце глазах ники солнце, которое помещалось на холодные времена года во все существование младшего. и сейчас оно незримо удалялось, утихало в блеклом взгляде ники, почти не касающемся сону, и отчего-то становилось слишком тоскливо, потому что отпускать лето совершенно не хотелось, но сону прекрасно осознавал, что жить только им было невозможно. особенно, когда когда-то серая осень сейчас играла более яркими красками, разноцветным глитером по лицу и брызгами гуаши на коже. —роса—небесные слезы,—словно маленькому ребёнку разъясняет ники, и в его теперь тихом, приглушенном и больше не звучащем задорно детскими оттенками голосе сквозит смирение. будто он отпускал целую часть себя, прощался с рассветами и закатами апельсинового солнца, выбрасывал в урны бутыльки средств от комаров и смывал все выцветшие со временем веснушки на щеках.—как ты думаешь, какова цена тому, чтобы сменить слезы улыбкой? очередная снежинка, встреченная теплом, застывает каплей воды на ладони сону, и он с некой тоской всматривается в неё, встречая в ней только отражение темноты и пустого неба, когда-то встречавшего его плеядами звёзд. он вспоминает их с рики небольшую квартирку, усеянный светящимися звёздочками потолок, и дрожаще выдыхает облака пара, тут же растворяющиеся во мраке проулков. ничего из этого больше не было. все оставалось в жарком августе, медленно удаляющемся и даже не оглядывающемся на две маленькие фигуры под фонарным столбом, дрожащие от холода и оставленные своими мечтами и надеждами. его шаги едва виднеются на тонком слое снега, и сону знает, что это действительно приближение к финишу, к развязке, которой они не ожидали. обещания слишком переоценены—горит красной строкой во всем сознании. они обещали целый мир друг другу, не развязывать их руки до конца, переступая через все трудности, двигаться в одном темпе, поддерживать друг друга и не падать мёртвым, пока вся вселенная им не покорится. детские бессмыслицы и пустые обещания, которые они не могли сдержать. никто из них не винил друг друга, потому что это нормально—иногда обещания просто горят на ветру, развеваются пеплом по воздуху и остаются только воспоминанием в памяти. менять ритмы и темпы—ничего плохого, не всегда возможно сохранять каждое мгновение вместе, и рано или поздно любое лето сменяется дождливой осенью, окрашенной яркими красным и жёлтым, горящими на холстах скромными признаниями. сону бросает последний взгляд на утомленного рики, кутающегося в тонкую не по погоде куртку. на его губах играет прощальная улыбка, такая хрупкая и дрожащая, кажется, даже глаза ники немного дрожат, когда он пытается сдержать слезы, пытаясь казаться сильным и взрослым, совсем не по годам ему, но сону молчит. позволяет в последнюю их встречу младшему остаться стойким и монументальным для его памяти. —очень дорого,—шепчет сону дрожащими губами и даже не пытается скрыть замерзающих на его щеках слез. рики перед ним расплывается ночными огнями, и только его застывшая улыбка слишком чётко отражается перед глазами сону, словно прощальный подарок, намёк на то, что все будет хорошо. даже если они расстаются, по отдельности они смогут нарисовать картины размерами масштабнее и ярче. —спасибо, что заставлял росу улыбаться, рики, ты заплатил за это дорого,—белый пух в воздухе раздувается ветром, и темнота отступает под напором погоды. сону морщится, защищаясь от резких порывов, и широко улыбается сквозь слезы, когда место под фонарём рядом с ним пустеет, оставляя только едва слышимый запах средства от комаров.—я хочу тоже помочь росе улыбнуться.

***

горячее лето на кожу ощущается обжигающей, ноющей, но трепетно приятной болью, когда лучи палящего солнца медленно, почти издевательски ласкают каждый миллиметр тела, оставляя выжженные на бледной коже поцелуи. холодная осень под непривычным жаром дрожала, трепетала и тряслась в пленительной и мучительной пытке, умоляя о большем, распыляясь сильнее и жадно впитывая незнакомое тепло, проникающее в каждую частичку организма и разжигая там целые полыхающие костры. но в темноте пустых комнат, подсвеченных только приглушенным настольным светом, пуская тени по белоснежным стенам маленькой студии, лето и осень сливались единым целым, раздвигали границы, стесняющие их, и помножали жар на холод, равняя все к будоражащему теплу. это то, что заполняло все сознание сону, когда он, взволнованный и взбудораженный, переступал порог той самой студии, с которой началось все его долгосрочное путешествие с обещанием новой жизни. это было идеей сонхуна - устроить вечернюю встречу, чтобы выполнить порученный им проект, ставший отправной точкой для их отношений. они знали это оба: сколько бы они не пытались играть в кошки мышки и сколько бы сону не пытался на счет три безнадежно искать прятавшегося по углам сонхуна, рано или поздно они должны были столкнуться. их миры, такие разительно противоположные и оттого изумительно прекрасно дополняющие друг друга должны были сойтись наконец в одной точке ради баланса - что-то из разряда инь и янь, подобранных только друг для друга. серая, холодная осень сонхуна принимала горячее лето сону, полное красок, и его безуспешные попытки избежать перемен, который так стремительно пытался внести в его жизнь младший, были похоронены под их частыми встречами в маленькой, забрызганной красками студии. тень, в которой он пытался вечно прятаться, была настигнута сону, и не было никаких других вариантов, кроме как окончательно сдаться перед всепоглощающим жаром. решение сону горело красным, предупреждающим огнем для него, все еще оставляя возможность вернуться назад и отказаться от шанса пропустить в извечную промозглость первые лучи солнца. было еще не поздно спрятаться от того, что таилось в поглощающей темноте прищуренных глаз стоящего в дверном проеме воплощения всех рисков, которым он себя подвергал. сонхун был опасностью для всех его планов, тянущихся еще из самого детства, которое он делил напополам с рики. будущее было для него теперь туманны с момента встречи с загадочным художников, обладающим высоким уровнем притяжения, настроенного только на сону, и, возможно, он был совсем не против. конечно, сону знал, что он с самого начала вел опасную игру, связываясь с кем-то запрещенным, с кем-то, кто не стоял на карте его будущего, кто выжигал холодом на его расцелованной солнцем коже десятки печатей, словно отмечая, что теперь они были связаны. но это не мешало ему уверенно перешагивать все предупреждающие линии, выходя за грани разума и всех своих обещаний, давно посыпанных пеплом сгоревших заверений в том, что он будет строго следовать цели покорить весь взрослый мир себе. потому что больше ему не нужен был великомасштабный мир, заполненный серостью и искусственностью, когда рядом с ним красно-желтыми красками переливалась целая осень во всей своей красе. он был покорен сам. да, он должен был искать знаки в каждом действии, неотвратимо ведущем к этому самому моменту, где они делят спертый воздух на двоих, чтобы остановиться и не рисковать всем, но слепая надежда в украшенных всеми возможными цветами глазах, обращенных к сону, когда они с сонхуном каждый раз сталкивали свои вселенные и балансировали на на чашах весах, уверяла его в том, что он делал все правильно. и сонхун действительно также пытался убедить себя в том, что у него было много шансов на отступление, на капитуляцию, лишь бы подальше от переворачивающего весь его размеренный мир с ног на голову сону, но проблема заключалась в том, что даже их осознание не исключало главного. он не мог больше намеренно избегать его, потому что знал, что даже при наличие множества путей отступления он бы все равно не смог отступить, чувствуя на себя обжигающий взгляд солнца, смешивающегося в себе желание удовлетворить все свои потребности оказаться как можно ближе, чтобы разрушить бесконечное количество выстраиваемых сонхуном границ. - так, ты зайдешь внутрь, сону-я? - звучит мелодией проигрыша для них обоих, когда стоящий в проеме сонхун отодвигается в сторону, забывая обо всех своих принципах ни за что не подпускать к себе так близко целый ураган, и пропускает обтянутую шелком фигуру в студию, щелкая замком и перекрывая все пути к отступлению. кажется, они впервые с момента знакомства оказываются в студии сонхуна поздним вечером, когда мрак ползет по стенам комнаты, погружая их обоих в откровенную темноту, когда дыхание спирает от мысли, что одно замкнутое пространство остается только для них двоих, позволяя множеству секретов проникнуть наружу и не бояться быть пойманным на собственных желаниях, отодвигающих рассудок на задний план. - какая часть тела тебе нужна? - возможно, они переходят к делу слишком быстро, не оставляя время на глубокий вдох гуляющего по комнате свежего воздуха перед тем, как погрузиться в давно желанный круговорот чувств. ограниченные пространством, разделяя между собой жалкие метры, кажущиеся сегодняшним вечером слишком огромной пропастью, они чувствуют, как их желание сорваться в нее с каждой секундой разрастается в геометрической прогрессии. они страшились, бегали и прятались от собственных чувств, не позволяя им с головой накрыть их, старались сохранять здравый разум и не стремиться к опасным явлениям, противоречащим их темпу жизни, и оттого сейчас все ощущалось острее. но они усмиряют бушующие прихоти свежими мыслями о том, что время для них безгранично, вмещает в себя бесконечность мгновений, когда им предстанет возможность нарушить границы личного, загораясь пламенем на оголенной коже. - что ты хочешь, чтобы я снял, сону? сонхун в оголяющем мраке кажется впервые опасным, завлекающий совершать риски, и блестящий глиттер в уголках его глаз предупреждающим блеском переливается для сону, но он, зачарованный, бездумно следует на поводу опасности и желания наконец ощутить, какая осень на вкус. такое же солнце горячее, когда утопает в осенних днях, и так ли он пылает, как жарким августом, когда соскальзывает с чуть розоватых губ поцелуями-бабочками. о том, что сонхун будет вести игру на поражение, сону должен был догадаться с того самого момента, когда в темноте его глаз заиграли всполохи наслаждения и будущих вечером, покрытых белесой завесой тайны. потому что он собирался брать на себя все руководство, подчиняя каждое правило их негласного соревнования, кто ступит на финишную прямую раньше, не оставляя сону и шанса обыграть его. оставался только отсчет времени до того, как желание перетечет за отметку невозможного, заключая их обоих в капках близости и соприкоснуться голой кожей, ощущая, как он нагревается от тесного контакта. сону трясет головой, избавляясь от скрытых мраком комнаты картин, где сонхун вожделенно проникает руками во все опасные зоны, ранее им неизведанные, и рассеянно улыбается пристально наблюдающему за ним старшему, чьи губы изгибаются в привлекательной улыбке, скрывающей за собой знание того, что прячется в каждой мысли сону, стоит им оказаться гораздо ближе, чем стоило находиться друзьям. - сними рубашку, - скрывая дрожь в голосе и по телу, сону отворачивается к подготовленным старшим кистям и все так же рассеянно перебирает их. - мне нужна твоя спина, я возьму ее как нестандартное полотно для проекта. скептично выгнутые брови сонхуна остаются усердно проигнорированными, и сону заносит это себе в список маленьких побед, упорно избегая взглядом раздевающегося старшего, который только фыркает на явные попытки сону избежать любого контакта его глаз с сонхуновым телом. шелест шелка по коже звучит электрическим током в тишине комнаты, поражая каждую частицу тела, будто бы нашептывая настойчиво на ухо о том, что пора просто сдаться перед чувствами и перестать прятаться от грядущих изменений, потому что это было бесполезным. они уже на больших скоростях мчались на встречу друг другу, и, как бы они не пытались, столкновения было не избежать. поэтому сону, зажмурив глаза и кусая губы, больше не боролся с уходящими далеко мыслями о том, как черная ткань скользит по бледной коже сонхуна, очерчивая каждый изгиб красивого тела, и задевая чувствительные соски, отчего старший шумно выдыхает, так дразняще, словно пытаясь заманить сону за черту, туда, откуда они уже не вернутся назад. сону был тем, кто дал им старт, и сонхун, успешно проваливший все попытки держать того на расстоянии, пытался привести их к финишу и окончательно сломать все сомнения младшего, все еще немного опасающегося отклониться от маршрута к будущему, составленному им тем самым сгоревшим на календарях августом. только он не знал, что сошел с него давно, еще тогда, когда их глаза впервые встретились, и серебристая луна в темных волосах сонхуна блеснула для сону многообещающим светом. громкий треск дерева отражается от стен. сломанная кисть в сжатых руках сону осуждающе смотрит в ответ на него, предлагая просто бросить старания сдерживать себя, когда за спиной то самое запретное, растворяющееся каждую ночь во снах под его ладонями. - я закончил, можешь оборачиваться, - и возможно, сону должен был уловить в тоне чужого голоса намек на ловушки, но почти возбужденное состояние дурманило разум, заставляя быть слишком слабым для всего происходящего. поэтому он просто оборачивается лицом к сонхуну, восседающему на одиноком стуле в центре комнаты, и это практически сводит его с ума. потому что во взгляде сонхуна уверенность в победе, когда он смотрит из под трепещущих ресниц, когда сону скользит взглядом по обнаженному верху, мысленно оставляя россыпи багряных созвездий покоиться на контрастно бледной коже. может, они оба играют с огнем. - нравится то, что видишь? - я попросил тебе предоставить мне твою спину, хен. сохранить дрожащий голос хотя бы на каплю стабильным стоит непосильных усилий, и на лице сону успевает поселиться победная улыбка, когда сонхун недовольно хмурится, разворачиваясь на стуле с достаточно громкими недовольными вздохами, будто выражая свою обиду на усердие сону не сдаться. и сону, возможно, совсем немного находит это привлекательным, потому что одетые серебром пальцы сонхуна откидывают лезущие в глаза волосы назад в попытке выместить свою досаду хотя бы на что-то и напрягается, из-за чего мышцы на его спине становятся тверже, соблазнительно переливаясь в свете настольных лам, будто заманивая сону прикоснуться к ней. - долго ты будешь стоять? начинай рисовать, сону, - недовольный голос сонхуна приводит сону в состояние хлипкого баланса, и он вспоминает, зачем они на самом деле собрались здесь. университетский проект, направленный на их сближение как разноплановых художников, но в голове сону они сближались в совершенно других степенях. в тех, где горячая кожа сонхуна горит под его ладонями, жаждущая прикосновений, и сону с радостью отвечает всем ее просьбам, жадно губами изучая каждый миллиметр старшего. тихий вздох срывается с чужих губ, заглушенный ладонью, когда руки сону впервые касаются оголенной кожи сонхуна, почти образуя всполохи искр под кончиками пальцев, медленно выводящих линии на разгоряченном теле. оправдание в виде того, что старшему стоит немного расслабиться для более подходящего полотна для работы, выглядит слишком слабым, чтобы верить, но сону, если честно, совершенно плевать, когда мышцы перекатываются под его ладонями и почти умоляют опуститься ниже, к самой кромке соблазнительно выступающего белья из-под джинс. —возможно, краска будет слишком холодной для твоей кожи, просто предупреждаю, так что, пожалуйста, не вздрагивай слишком резко, если не хочешь размазанных линий на спине. сонхун молчаливо кивает в ответ, слегка напрягаясь, когда мягкая кисть впервые касается его кожи, и момент нарастающего напряжения слишком очевиден для них обоих. это больше, чем пытка, и выносить такую удушающую близость без возможности сделать что-то - просто невыносимо. сону чувствует, как с каждым штрихом теряет все больше самообладания и разума, и едва ли борется с желанием опереться на спину сонхуна и беспомощно вдыхать аромат чужой кожи, признавая поражение. - я тебе нравлюсь? - всполохами грома в темноте голос сонхуна пригвождает сону к месту. его рука замирает на начатой картиной, и он чувствует, как становится на шаг ближе к тому, чтобы сорваться в неизвестность. - с чего ты взял? - сону, скрывая волнение, ведет дальше пальцами по голой спине сонхуна, и, застывает, когда темные глаза развернувшегося к нему партнера внимательно всматриваются в него в поисках окончательных решений, ожидаемых и необходимых, чтобы наконец позволить себе разделить солнце на пополам и не терзаться разрозненными холодом и жаром. - ты нервничаешь и краснеешь с самого начала, а еще, - сонхун усмехается окончательным приговором. - твои пальцы, сону. они дрожат, когда ты рисуешь на мне. сону дергается, пораженный таким простым замечанием, и его рука с кистью с нажимом скользит по коже сонхуна, задевая, кажется, несколько чувствительных зон, и ему кажется, что это был заранее проигранный бой. еще с того момента, когда чонсон впервые представил их друг друга - вселенная распорядилась тем, чтобы они перевернули все друг в друге и научили жить на чувствах, сливая их контрасты во что-то неповторимое. с губ сонхуна скатывается первый мелодичный стон, погружающий комнату в окончательную тишину. еле слышное сбивчивое дыхание громкой мелодией пульсирует в ушах сону, и единственное, что он может чувствовать в данный момент,—это то, как сонхун придвигается ещё ближе к нему в надежде на более тесные прикосновения и замирает, когда холодные, контрастирующие с горячей кожей ладони сону опускаются на его плечи и дразняще медленно ведут вниз. —мы ведь оба знаем, что собрались заниматься не рисованием, так?—хриплый голос сонхуна остаётся мурашками на коже младшего, и сону стонет от отчаяния, упираясь лбом в чужое плечо, подрагивающее от тихого смеха. —еще недавно ты избегал меня, как чумы, почему сейчас ты буквально сводишь меня с ума?—чарующая улыбка украшает тонкие губы сонхуна, когда они окончательно отказываются от борьбы, признавая поражение перед друг другом.—еще недавно ты краснел под моими взглядами, но почему теперь я смущен твоими провокациями? - потому что холодной осени всегда хочется летнего тепла, жаркого солнца в твоих устах, сону-я, - закрытое окно наконец настежь распахивается, пуская прохладный ветер по их разгоряченной коже, и сону впервые видит сонхуна не за толстыми стеклами, не за шелестящими тюлями, мимолетно и по другую сторону, нет. теперь они вместе отражаются в темных стеклах студийного окна: горячая кожа сонхуна тает под холодными ладонями сону, когда они прижимаются друг другу, и сону кажется, что никакая созданная ими картина не будет лучше этой. той, что они рисуют собой и своими чувствами. - какой бы неприступной и холодной осень не выглядела, рано или поздно под пронизывающим ее теплом она сдается, - красно-желтый переливается на спине сонхуна, и сону с улыбкой отмечает, как серая осень на чужой коже цвете яркими красками лета. - я хочу впустить твое тепло, сону-я. быстро, как резкий осенний ветер, и трепетно, как распускающиеся под солнечным цветом полевые цветы. ты тоже нравишься мне, и я готов перевернуть мой мир с тобой. запах средства комаров больше не пропитывает легкие на сквозь, и жаркое солнце, отражающееся от тонкого серебра на детских пальцах, не целует исчерченные синяками ноги. только аромат гуаши щекочет нос и слегка теплый ветер плащом безопасности накрывает с головой, когда темные, собравшие в себя все звезды небесные глаза с надеждой обращаются к сону. его будущее было другим, тем, что он выстраивал долгими летними днями у журчащих ручьев с ники под боком, улыбающимся блестящим всем их планам солнцем, но, может, он просто ошибался. боялся отпускать детство и вступать во взрослую жизнь, полную переворотов и выворотов наизнанку всех твоих установок. но сонхун показывал ему, что это не страшно, если есть кто-то, кто знает мир взрослости и покажет все его прелести маленькому мальчику, мечтающему стоять против большого мира. они были противоположностями: серость, скрывающаяся за всполохами красок и вычурным блеском, и яркость, прячущаяся за блеклыми цветами, чтобы не быть сломленным; холодная осень, погруженная в дожди и бесконечные серые цвета, и жаркое лето, купающееся в рассветном утре и запахе свободы; недоступная взрослость, боящаяся столкнуться со светлым и бурлящим чувствами, и наивное детство, страшащееся холодности взросления. но вместе они открывали друг другу картины, в которых разные крайности сливались в балансированные явления и дополняли друг друга. -тогда, хен, нарисуй мое будущее. с чистого листа и вместе со мной.