адреналиновая конфета

Боль расползается паутиной по плечам. Сяо дергает ими — воткнутые клинки разрезают плоть, как масло, заставляя кровь скользить по молочной коже, растекаясь по голой груди и рёбрам, заливая пол. Чайльд буквально делает это — впихивает ему в плечи своё оружие, заставляя истекать кровью, потому что регенерация не успевает залечивать раны. И он слизывает эту кровь. Ведёт по впалому животу языком, ловит красные капли, вылизывая губы. Оставляет красный размазанным по собственному лицу и губам, шепчет что-то невразумительное. Когда Сяо хватается за рукоять, выстанывая от переполняющих эмоций, Чайльд тоже перехватывает лезвие, давит сильнее, чтобы вошло глубже, сжимая своими горячими пальцами руку адепта. При каждом действии все сильнее, нельзя даже приподняться — прорежет ещё больше. Сяо не боится боли, это остаточное. Она не сравнится с кармической, которую ему пришлось терпеть так долго, что эта боль отзывается спазмом в паху, скручивая все сладким комком. Никаких слез, хотя Тарталье бы, вероятно, понравилось, если бы он начал плакать. Только выплакал все уже давно. Чайльд лижет широко, всем шершавым языком, лаская раны. Пересчитывает самым кончиком ребра, обводит татуировку. Пальцами впивается в голые бёдра крепче, до лиловых синяков, пока с хлюпаньем смазки и шлепками трахает Сяо, выходя почти до конца и загоняя вновь резко. Толкает до простаты, задевает, перехватывая одной рукой клинок. Громко смеётся, чтобы вновь впитать очередную порцию нескончаемого вязкого красного. — Божественная кровь адепта на вкус, как нектар, который пьянит меня, — льстиво шепчет, будто надеясь, что это как-то притупит боль. Боль делает слишком хорошо, Сяо не может поверить. Или это потому что чужой член так удобно скользит внутри?