Невесты неба

      Милт завозился, сморщил нос, накрылся одеялом с головой. Почему-то сразу стало холодно ногам. Ну чего оно такое короткое и неудобное?.. Он стянул одеяло обратно на ноги — и в лицо ударил солнечный луч. Фу ты.       Он перевернулся на другой бок. Как жёстко, и всё ноет… Где он вообще?       Глаза открылись. Ах, да. Могильник, старый корабль. Они с Рябым забрались в разорённую капитанскую каюту, чтобы не болтаться на палубе — надо было переждать облаву в порту, прежде чем двигаться хоть куда-то. Он ужасно устал от беготни и неизвестности, вот и заснул прямо на полу, накрывшись собственной курткой.       Милт с трудом сел, протирая глаза. Тело затекло и болело. А где… этот? Он огляделся и едва не охнул: Рябой сидел в углу напротив и читал его тетрадь. Ту самую, которую дал профессор Молиус! Да как он… Эй, он чего, читать умеет?!       — Проснулся, красуля? — Рябой заложил пальцем страницу.       — Я не красуля. Хватит дразниться! И вообще, это не твоё, отдай.       — Просто она выпала, пока ты спал, — объяснил Рябой. — Извини.       Милт протянул руку и выдернул у него тетрадь.       — Это профессор мне дал, нечего руки тянуть, — проворчал он. — Я ещё вернуть должен… Только не знаю, кому. А ты своими грязными лапами перепачкаешь. — Он секунду подумал и сварливо добавил: — Таким, как ты, вообще читать не положено!       Рябой странно на него глядел, как будто что-то прикидывал в уме:       — Ты сам-то знаешь, что там?       — Понятия не имею, — Милт натянул куртку и встал. — Я выспался. Долго ещё собираемся тут сидеть?       — До вечера, — Рябой глядел на него всё так же странно.       Милт высунулся в окно: солнце ещё высоко. Сдохнуть от скуки. И есть хочется. Он посмотрел на тёмную обложку из тиснёной кожи с латунными уголками, открыл наобум, перелистнул с десяток страниц. Всё исписано убористым чётким почерком, зарисовки какие-то — то облака, то деревья… Непонятно, а читать неохота.       — Это дневник экспедиции, — Рябой кивнул на рукопись, помолчал и мрачно добавил, — в Сумеречный лес.       Ой.       Тут даже самый распоследний дурак поймёт, что имеется в виду. Желудок Милта провалился куда-то в пятки: грозофракс. Непостижимое и невероятно могущественное вещество. Окаменевшая молния, способная уравновесить скалу небесного города, породить волшебный пылефракс… Или взорваться с чудовищной силой, в единый миг освободив заключённую в ней мощь. Кристалл, который можно добыть только в Сумеречном лесу и на котором держится власть Высочайшего Академика.       И вот последнее — самое страшное.       Потом Милт кое-что вспомнил.       — Эй, — сказал он, перелистывая картинки, сделанные неведомым рыцарем-академиком, — тогда это что-то старинное. Санктафракс не посылал штормрейсеры в Сумеречный лес с са́мой Долгой зимы.       Рябой пожал плечами.       — Всё равно интересно, — сказал он. — Сэр Равеникс не охотился за бурей, как другие рыцари-академики. Оказывается, молния, когда окаменеет, не стоит в лесу, а разрушается и уходит под землю. Я не знал. А сэр Равеникс должен был выяснить, что происходит с грозофраксом после разрушения и нельзя ли его просто выкопать обратно.       Ух ты. Правда интересно! Но Милт нарочно притворился, будто насмехается:       — Во-первых, не молния, а сноп молний, — он смерил Рябого презрительным взглядом. — А во-вторых, ты поосторожнее, а то подхватишь грозофраксовку. Я видал, как от неё со шкивов слетают. Все деньги на кристаллы спускают, пока насмерть не подорвутся. — Он помолчал, помялся, и спросил уже нормально: — И чего этот сэр, как его там… Выкопал? И не спятил в Сумерках?       — Не знаю, не дочитал.       — В любом случае, это не наше и надо вернуть, — Милт решительно сунул тетрадь за пазуху. — А где твоя блохастая?       — По кораблю мотается, охотится на жуков. Позову, вернётся, — Рябой говорил так, будто обидные слова его вообще не задели. — Расскажи толком, что с тобой приключилось и почему тебя ищут.       Милт хотел было отрезать, что всяких уличных это не касается. Но непробиваемость Рябого поневоле заставляла снизить тон. Вон какой спокойный, ничем не проймёшь. И вроде постарше Милта, хотя сначала показался почти сверстником. Рядом с таким поневоле чувствуешь себя чуть-чуть уверенней. А, главное, без него точно не добраться до дома. Нет, на поклон к матушке Милт не пойдёт, даже не уговаривайте. Всё, что ему на Дубояблочковой надо — дождаться, пока она куда-нибудь свалит, и добраться до своей комнаты. Там, под кроватью, спрятана заначка на чёрный день. И старая Лиззия поможет. Она умная, вместе что-нибудь придумают.       Он взглянул на Рябого — тот смотрел в ответ сквозь длинные лохмы и всё ещё ждал ответа.       — Да… Так. Вчера профессору ужин принёс, лабораторную посуду домывал, и тут стража в дверь как вломится, — Милт сумрачно уставился в окно. — Профессор дал тетрадку и велел бежать. Я сначала на чердак, а тут пожар. Я на крышу, а в меня из арбалетов. Ну… Удрал. А чего они? — завопил он, едва не заплакав, и стукнул кулаком по борту. — Я ж ничего такого не сделал! И частушки на стене у ветроведов про Высочайшего, между прочим, не я написал! И вообще, мел легко смывается!!! — он опять сник. — Короче… Забрался в шаланду на Западной пристани и до утра там прятался. А потом — вот… С тобой встретился. Так ты поможешь мне добраться до Дубояблочковой? Я заплачу́, честно. Дома правда деньги есть.       Ещё бы не было, на Дубояблочковой-то. Не Большая Западная набережная, конечно, трубы пониже и дым пожиже, но всё равно в том районе.       Рябой внимательно слушал. Потом опустил веки и спросил такое, отчего у Милта всё внутри оборвалось от самого скверного предчувствия:       — А тебе не приходит в голову, что страже нужен был не ты и не твой профессор, и даже не частушки, а этот дневник? В Нижнем говорят так — скажи «грозофракс», услышат «Подлиниус».       — А зачем Высочайшему Академику это старьё? — искренне удивился Милт.       — Надо дочитать. Тогда и узнаем, — Рябой был поразительно невозмутим.       Милт помялся с ноги на ногу. До вечера и впрямь делать нечего, сиди и грызи кулак с голодухи. А тут — приключения, и не придуманные, а по-настоящему. Да ещё в Сумеречном лесу, где все с ума сходят! Когда они на «Тихоходе» проходили над медовым, окутанным нежной дымкой пологом леса, Брагус так трясся, что мостик дрожал. Да и остальные только и знали, что хвататься за обереги и молиться Земле и Небу. Даже Милта пронимало, хотя в команде всегда подшучивали, что в Сумеречном лесу ему терять совершенно нечего.       — Ладно, — решился он и достал рукопись. — Но читать будешь ты! Не хочу опять все эти академические почерки разбирать, мне и в Санктафраксе хватило.       Ну хоть какая-то реакция, кроме непрошибаемого спокойствия: принимая рукопись, Рябой улыбнулся и, если честно, стал от этого намного приятнее на вид. Ему б умыться и причесаться, чтоб на человека походить, а не на отребье какое-то…       Милт плюхнулся на пол под окном и приготовился слушать.       Рябой открыл страницу, на которой остановился, и принялся за чтение. Голос у него звучал по-прежнему негромко, но читал он выразительно и почти без запинок, спотыкаясь только на сложных научных названиях облаков и ветров. Приключения рыцаря-академика мгновенно увлекли их обоих. Этот учёный и воин, исследователь небес, очень интересно и подробно описывал всё, что происходило с ним и его командой день за днём. Как они готовили экспедицию в Нижнем городе, как вылетали тайком, как попали в шторм над Топями, как зависли в небесах над коварным лесом, как день за днём рыцарь в сопровождении двух отважных шраек-наёмниц спускался на землю и, рискуя впасть в вечный зачарованный сон наяву, обследовал Сумеречный лес.       — «…совершенно не помню, как оказался на борту, — вполголоса читал Рябой. — Ч. опять ругалась, что безумие сумерек всё сильнее овладевает мной и она едва успела среагировать, когда я понёсся в заросли за очередным видением. Не перестаю восхвалять Небо за то, что племя шраек неподвластно чарам этого ужасного места». — Рябой перевёл дух и немного поёрзал, после чего продолжил: — «День двадцать третий. Каждый день в зеркале я вижу, как всё сильнее голубеют радужки глаз, как в них проступает опасное свечение. Кажется, Ч. права, лес меня подтачивает и постепенно превращает в «обманщика смерти». Но остановиться выше сил. Позавчера мы переместили «Молнию» на две мили к югу, и, должно быть, нашли подходящее место. Круглая поляна, деревья вокруг которой имеют характерные сломы и шрамы на коре — правда, изрядно старые. Быть может, здесь повезёт, хотя надежды уже мало. Странный выходит из меня рыцарь-академик — другие сражаются с бурей, а я с лопатой. Не самая простая битва, когда ты закован в защитный доспех и едва можешь пошевелиться. Ф. наверняка бы смеялся, как сумасшедший, увидев меня в полной сумеречной экипировке и с огородным инструментом. Скучаю по нему и М. Как жаль, что Ф. не с нами — уверен, он совершенно точно присоединился бы к этой безумной затее. Вот кто вечно брызжет свежими идеями и никогда не опускает рук. А я, кажется, начинаю сдаваться, и мне так не хватает его доброго совета…»       Перед ними страница за страницей разворачивалось невероятное приключение — раскопки полян, оставшихся после падения снопа молний, стычки с обезумевшими живыми мумиями тех, кого Сумеречный лес веками удерживал в своих баюкающих коварных объятьях, не позволяя вырваться или умереть, и, наконец, удача — обнаруженный кристалл — закончившаяся катастрофой, когда он рассыпался в пыль от одного неосторожного движения.       — Не хотел бы оказаться на месте сэра Равеникса в тот момент, — поёжился Рябой.       — Читай уже дальше! — вспылил Милт. Чего он прерывается на самом интересном месте…       — Да я охрипну скоро, — огрызнулся Рябой и перевернул страницу. — «День сорок второй. Всё утро просовещались. Экипаж чертовски устал. Грозный признак влияния Леса — голубеющие глаза — виден и на их лицах. Это несмотря на высоту, которую корабль сохраняет над макушками деревьев!.. Ч. и Ц. хором ругаются на нашу одержимость и советуют сворачиваться и отступать в Нижний, хотя бы на передышку. Но я не могу вернуться с пустыми руками. Нам жизненно необходим грозофракс, и на самом деле это все понимают. Ц. предложила собрать грозофраксовую пыль, которая устилает лес. Это проще, чем раз за разом пытать удачу с целым кристаллом и в конце концов утратить разум и память. Кок отдал все свои сита, чтобы отделить пыль от почвы и лесного мусора. Кажется, сегодня я превращусь из балаболы-огородницы в подмастерье пекаря. Как будут хохотать Ф. и М., когда я им это расскажу!..»       Несколько дней после этого, если верить записям рыцаря, они только и делали, что просеивали и просеивали лесную подстилку, и остановились лишь тогда, когда на борту кончился запас фонарей сумеречного света, необходимых для транспортировки окаменевшей молнии. Ведь только в сумеречном освещении она стабильна, не разрушается и не набирает вес.       — Пять сундуков грозофраксовой пыли, — мечтательно пробормотал Милт, силясь представить это фантастическое богатство. — Да на такие деньги оба города можно купить, десять раз!       — И шесть кувшинов пылефракса, — добавил Рябой с горечью. — Они же, когда начали просеивать пыль, выяснили, что он там тоже на земле валяется и легко притягивается на намагниченные железки. Весь Нижний можно сто лет поить и не считать каждую кружку чистой воды… Постой-ка. — Он напрягся и почти с ужасом поглядел на Милта. — Но, если они знают про пылефракс… Твою-у мать! Выходит, это совсем не древняя экспедиция!       — То есть… Ты хочешь сказать…       — Вот почему он буквы пишет вместо имён! — выпалил Рябой. — И почему они улетали тайно! Они действовали мимо Высочайшего Академика!!! — Он лихорадочно залистал дневник. — Вот оно.       Даже Милт увидел, что почерк здесь другой. И на страницах какие-то непонятные грязные пятна. И огромные неровные буквы написаны не чернилами, а угольком, вкривь и вкось.       — «Все умерли, — заговорил Рябой, по мере чтения меняясь в лице. — Сэр Равеникс и наш экипаж. Упали на границе леса. Идём через Топи. Вчера напоролись на головонога, он сожрал Рифа. Ничего не смогли сделать. Мучительная рвота, головная боль, жуткая слабость только усиливаются. Продолжает портиться зрение. Сил двигаться нет, в час едва перемещаемся на пятьдесят шагов. Не знаю, как держится моя спутница. На всякий случай, если не дойду, пишу координаты, где разбился корабль…» — Рябой хмуро захлопнул тетрадь. — Ну, ты понял, да?       Милт понял и сглотнул сухой комок в горле. Что-то случилось, корабль разбился, выжившие принесли тетрадь в Санктафракс и передали тем, кто снарядил экспедицию… А Подлиниус узнал, что где-то на границе Сумеречного леса и Топей лежит корабль с несметными сокровищами. Профессор Молиус — старенький, седенький, с трясущимися руками и тремя парами очков на носу, интересующийся только слякотью под ногами — и вдруг заговорщик такого масштаба?! Вот это да, никогда бы не подумал…       И тут его осенило, он даже повеселел. Решение-то простое:       — Слушай, надо просто сплавить этот дневник к Хрумхрымсу… Ну, я имею в виду, подкинуть Высочайшему Академику. Ему ж только дневник и нужен, я-то на кой фиг сдался? Тогда он от меня отстанет.       — Или убьёт, как ненужного свидетеля, — пессимистично хмыкнул Рябой. — Или порежет на лапшу, чтоб узнать, с кем твой профессор кофе по праздникам пил. Или друзья профессора тебе башку оторвут, что сдал координаты. Ты же понимаешь, что правление Подлиниуса никому не принесло добра, кроме него самого и Палаты Лиг? С такими запасами грозофракса и пылефракса его будет вообще не сдвинуть, а мы тут все передохнем от жажды и дыма из литейных мастерских.       Во зараза, такую идею утопил!       — А… Что тогда делать? — Милт ещё никогда не чувствовал себя настолько беззащитным и несчастным. Не, ну за что это всё на него свалилось?!       — Так очевидно же, — голос Рябого зазвучал твёрдо. — Уходить из Нижнего. Дёрнуть на полгода в Дремучие леса. Поселений много, где-нибудь прибьёшься. Я, в общем, тоже ухожу. И… Вовсе не собирался на тот корабль наниматься. Просто подумал… Может, они в рейс скоро выйдут. Заплачу за место, отработаю в конце концов — полы там помыть, посуду, или чего на кораблях положено. Мне много не надо, главное, из города убраться подальше. С пиратами опасно, можно на работорговцев нарваться. Лиги, в общем, не сильно от них отстали, и меньше всего хочется загреметь в подпалубные. А фрахтеры ребята обычно надёжные, у них сделка значит сделка. — Он вздохнул, протягивая тетрадь. — И тебе тоже б неплохо рвать когти. Когда шумиха поутихнет, вернёшься, найдёшь друзей своего профессора и отдашь им этот проклятый дневник.       Милт без энтузиазма взял рукопись. Слушать-то про приключения интересно, но как подумаешь, что в себе несёт эта тетрадочка, так почувствуешь, будто сел на кристалл грозофракса, и тот сейчас бабахнет.       — Слушай, — спросил он, вдруг поняв, что чего-то не понимает. — А ты-то чего из города бежишь, и от стражников из Санктафракса припустил, как будто они за тобой гнались, и мне помог?       Оказывается, этот оборванец может улыбаться весьма неприятно:       — Тебе своих проблем мало, чтоб ещё в мои нос совать?       — Но ты-то в мои сунул, — обиделся Милт, убирая тетрадь поглубже, чтоб случайно не вывалилась. — Так нечестно.       Улыбочка Рябого сделалась ещё кривее и неприятнее:       — Ну, скажем, мои родители не любили Санктафракс, а там про это узнали. Такого объяснения достаточно?       — А ты-то причём?       Теперь Рябой поглядел на него, как на полного дурака:       — Красуля, тебе пять лет или ты эталон наивности? — слова-то какие знает. — Вытащил тебя и вытащил, пусть их милость утрётся. Доведу до дома, а дальше сам крутись.       Этот оборванец когда-нибудь перестанет дразниться и его оскорблять?! Милт надулся и уставился в позолотевшее окно. Солнце заметно склонилось к западу, раскрасило белёсые Топи в тёплые тона, и теперь глинистые увалы жирно блестели, как сливочное масло на рыночном прилавке. Вдали сверкала река.       — Скоро начнёт вечереть, — сказал Рябой. — Пора идти. Возьми, — Милт оглянулся и увидел в его руке мятый шейный платок. — Навяжи на голову, хоть кудри прикроешь. А то тебя любой зубоскал узнает, если обнюхает.       Он откинул шевелюру с лица и глухо свистнул сквозь зубы. Милт с опаской взял платок — там никаких паразитов нет? От этого бродяги чего угодно можно ждать, и черновшей, и блох от его птицекрысы… Рябой свистнул чуть громче и требовательней. Откуда-то из глубин корабля донеслось ответное чириканье, трепыхание крылышек, и через полминуты в распахнутую дверь влетела Стрелка, выглядевшая сытой и довольной. Из пасти у неё торчали длинные жучиные усы. Рябого передёрнуло:       — Только не вздумай угощать меня этой пакостью, — но Стрелка немедленно разжала пасть, и на его плечо шлёпнулся огромный дохлый жвальник. Рябой вскрикнул и с отвращением смахнул насекомое на пол: — Стр-релка!       — Ты чего, жуков боишься? — захохотал Милт, чувствуя себя отомщённым. В ответ Рябой недовольно фыркнул и встал. Птицекрыса хлопнулась ему на голову и с удовольствием завозилась в волосах. Теперь ясно, чего у него такое гнездо на башке. — Какой ты недобрый, она же от сердца оторвала.       — От желудка, — огрызнулся Рябой. — Надевай уже платок, и пойдём.       Они осторожно слезли по трапам и выбрались через пролом в борту наружу, предварительно убедившись, что вокруг ни души. В отдалении каркали белые вороны, в небе было полно парусов — торговцы спешили добраться до города раньше, чем спустится ночь. Некоторые доки уже подняли летучие бон-буи с натянутыми между ними швартовными цепями, чтобы прибывающие суда могли встать в очередь на разгрузку. Но Рябой пошёл вовсе не в ту сторону, а совсем даже в противоположную. Скоро в воздухе, кроме ила и трухлявого дерева, появился какой-то неприятный, металлический и гнилой запах, и Милт увидел зелёно-ржавый ручей, тихо струящийся между остовами кораблей.       — Чего это за гадость? — спросил он, когда Рябой свернул вверх по течению.       — Фабричный слив. Валят отходы прямо в Топи, потому там всё живое и передохло, кроме рыб-липучек и головоногов. Лень было трубы до Предела дотянуть.       — Мы чего, через канализацию полезем?! — осенило Милта.       — А ты как хотел…       Они прошли развалины огромного лиговского трёхмачтовика, со шпангоутов которого осыпалась почти вся обшивка, завернули за разбитый посыльный катер и увидели тёмный зев трубы, из которой лилась грязная вода. Запах стал ещё ужаснее.       — А мы там не задохнёмся? — Милт с сомнением поглядел на этот кошмар и на всякий случай закрыл нос воротником куртки.       — Переживёшь, красуля. В городе сейчас патрулей, что ворья в базарный день. А в канализацию они ни за какие коврижки не полезут.       Легко говорить — переживёшь. Вот Милт переживать совершенно не хотел.       — А по-другому никак?       — Никак, — Рябой не обернулся, но голос его прозвучал жёстко.       Аж передёрнуло. Милт слышал достаточно историй о том, что бывает с мальчиками из хороших семей, неосторожно сунувшими нос в запутанную сеть труб и тоннелей под Нижним городом. Там укрывались представители самого дна — нищие, грабители, скупщики краденого, и это не считая целой армии кровожадных тварей с Топей и со скал Предела. А ещё — ядовитые испарения, сбросы шлюзовых вод и Небо знает что. Словом, городская канализация — место не для таких, как он.       Но, похоже, для таких, как Рябой. Этот бродяга сунул под куртку свою птицекрысу и нырнул в тёмную глубину, ничуть не морщась от удушливой железистой вони и проигнорировав гирлянды небесных червей, свешивающиеся со свода. Милт сунул нос поглубже в воротник и, стараясь не вляпаться в ржаво-зелёную жижу, шагнул следом. Тихо журчала вода. Над головой шуршали червячьи панцири. Бесцветные слепые головки задевали повязку на голове, и сейчас Милт даже обрадовался, что Рябой поделился с ним платком.       — Нас здесь никто не сожрёт? — спросил он.       — И не сольёт. Мы пройдём по ливнёвке, прямо под улицами. Шлюзовые тоннели ниже. Да, и… — он на миг замолчал. — Если нас кто-нибудь остановит — набери в рот воды и помалкивай. Говорить буду я.       Да пожалуйста, Милт и не собирался. Не таковский он, чтобы, наняв проводника, объясняться со всяким сбродом из канализации.       Труба повернула, и стало ужасно темно, лишь светились голубым слизистые наросты на стенах. Ох, а не заведёт ли его этот Рябой куда не надо? А то вдруг… Глотку перережет, кинет в сток поглубже, а тетрадочку профессора… Сделалось страшно до дрожи. Да ещё тишина эта, только журчала вода, клацали его башмаки, да слабо шуршали разбитые кожаные опорки Рябого — шур-шур-шур.       — Эй, — окликнул Милт. — Не молчи, что ли.       — А ты не болтай. В трубах голоса далеко слышно, — одёрнул Рябой. — Где-то тут перепад трубы…       Он ойкнул и, судя по звуку, споткнулся.       — Тьфу, мать! Здесь.       В слабом свете слизевушек Милт с трудом различил, что труба, по которой они шли, почему-то расположена сильно ниже участка впереди. Чёрная щель напоминала жутковатый рот, у стены стояла смятая выломанная решётка. Рябой помог Милту взобраться и не треснуться головой о кирпичную кладку.       — Скоро будет перелив направо. Нам туда, если не хотим выйти прямо на сталелитейку, — хмыкнул он. — Тоже прислеживай, чтоб не пропустить. Он низкий.       Куда уж ниже? И так головой едва не задеваешь потолок.       В правом ботинке захлюпало. В такой темнотище немудрено промочить ноги в вонючем стоке. Вот гадость! В глубине тоннеля что-то шлёпало, скрипело и попискивало. А обещанный перелив оказался мало того что совершенно тёмным, так ещё настолько низким, что пришлось ползти на четвереньках, постоянно вляпываясь лицом в паутину, а руками и коленями во что-то мягкое, холодное и отвратительно воняющее. Милта затошнило от одной мысли о том, что это может быть, и он чуть не взвыл, но деваться отсюда было уже некуда, пошли так пошли. И он, мысленно ругаясь, полз за этим ненормальным, который никаких путей, кроме такой вот грязи, не видит. Теперь ясно чего он такой, будто год не умывался, Милт небось и сам теперь не лучше.       — Давай, мы уже почти вылезли на проспект, — подбодрил впереди голос Рябого. И вправду, после очередного поворота впереди образовалось светлое пятно, и стало наконец ясно, что грязь под замёрзшими руками и коленками — это наносы ила.       — Куда?..       — Проспекты — это основные ливневые тоннели, красуля.       — Откуда мне знать? — окрысился Милт. — Это не я тут свой в доску.       Рябой только хмыкнул.       Труба резко оборвалась в пустоту. Рябой перевернулся, свесил ноги, уцепился за край и соскользнул куда-то вниз. Милт подобрался к выходу и выглянул на обещанный «проспект».       Это оказался вправду очень широкий тоннель высотой больше чем в два роста. Кирпичами тут был выложен только свод, а прямые стены оказались из больших обтёсанных камней. Сверху висели сосульки из грязи, внизу шныряли пегие крысы. Посередине тоннеля текла мутная гниль, а по обе стороны от неё тянулись карнизы, местами занесённые илом и настолько узкие, что на них едва бы разошлись двое. Через решётки редких сливных колодцев падал золотой вечерний свет, призрачно расплывающийся в затхлых испарениях. Запах ядовитого фабричного слива изменился на вонь гнилой воды. Сквозь потолок доносился глухой стук повозок по брусчатке.       Милт перевёл взгляд вниз: труба, по которой они ползли, выходила куда ближе к потолку, чем к полу.       — Давай так же, как я, — велел снизу Рябой.       Ух, это совсем не то же самое, что через забор! Но от чего в первую очередь избавляешься на кораблях и в Санктафраксе, так это от боязни высоты. Милт изловчился и съехал следом, вконец перемазавшись и потеряв пару пуговиц. Теперь он точно выглядел не лучше спутника.       Рябой подхватил его, не дав потерять равновесие и свалиться в канаву.       — Пошли, — велел он вполголоса. — И помни. Ни на кого не смотреть, никому не отвечать, говорить буду я. Иначе можем влипнуть.       — Не надо мне всё по четыре раза повторять, я не тупой, — огрызнулся Милт, пытаясь отчистить ладони о кладку. Оказалось — глупая затея.       Рябой промолчал и зашагал впереди, шугая крыс. Милт безнадёжно побрёл следом. Эти мерзкие тоннели никогда не кончатся. Спасибо, хоть под ногами относительно сухо и сверху падает какой-никакой свет.       Они шли довольно долго — прямо, прямо и прямо, никого не встречая, и Милт уже решил, что про канализацию всё врут, как вдруг «проспект» круто повернул и вышел в огромную низкую каверну из кирпича, куда, как дороги на площадь, сходилось с десяток тоннелей. И там, в вонючем озере, налившемся со всей Западной стороны, расположилась целая флотилия плотов, сколоченных из чего попало и соединённых между собой верёвками. Крайние плоты были пришвартованы между тоннелями, надёжно удерживая всю конструкцию в одном положении. Горели дешёвые летучие лампы, свет которых совершенно не разгонял затхлый мрак. Трещали жаровни. Запах грязной воды перебила густая вонь горелого лампового жира, жареной рыбы-липучки, прокисшего пива и давно немытых тел. На плотах тут и там сидели, лежали и перемещались тёмные личности, от которых и днём на улице шарахнешься, а уж здесь… Ой-ой, это похуже головонога на Могильнике! Милт запнулся. Ноги сами захотели повернуть и драпать, но рука Рябого неожиданно крепко сжалась на его запястье.       — Не смотри в глаза, не поднимай головы, молчи, — повторил он, как заклинание. — Здесь ночуют городские попрошайки, кто совсем без гроша. Они не очень опасные. И это единственный путь на другую сторону, если не хочешь плавать.       Угол крайнего плота был пришвартован к стене, вдоль которой они шли. На старых, изъеденных древоточцами досках скрючился оборванец-кучкогном. Казалось, он спал. Рябой направился прямо к нему, и только подходя следом, Милт не столько заметил, сколько почуял, что кучкогном очень пристально за ними следит. Рябой остановился в шаге от плота — перепрыгнуть раз плюнуть — и что-то ему показал.       — Нам делить нечего, — тихо сказал он, как пароль. — Можно перейти на другую сторону площади?       Кучкогном глянул на него снизу вверх, быстро и въедливо, потом прикрыл глаза.       — Чей ты? — хрипло спросил он.       — Мастера Скрипуха.       — А это что за фраер? — замотанная драной тряпкой голова мотнулась в сторону Милта, и у него всё внутри застыло от ужаса.       — У него дело к мастеру.       — Ну, проходите.       Рябой кивнул Милту и смело перемахнул на плот. Делать нечего, Милт прыгнул следом. Настил затрещал и заходил под ногами, кто-то на них обернулся, но — «не поднимать головы, не смотреть в глаза, молчать», теперь уже он сам с радостью придерживался этих правил. Решат ещё, что нарываешься. Их вон сколько, а бежать некуда.       Они шли мимо спящих и сидящих вокруг жаровен бродяг, перепрыгивали с плота на плот. Милт ловил обрывки разговоров, но не мог понять ни слова — сначала от испуга, потом от изумления: по мере продвижения вглубь он наконец заметил, что в самом центре озера, между плотами, медленно и грозно закручивается водяная воронка.       — Это слив на шлюзовой уровень, — тихо пояснил Рябой, перехватив его взгляд. — Кто упал, тот пропал.       Милт сглотнул.       — Слушай, — осторожно спросил он, — а если дождь… Здесь разве не затопляет?       Рябой обернулся на него с такой улыбочкой, что Милт со стуком захлопнул рот, чуть не прикусив язык.       — Не твоё дело, как здесь выживают. Понял?       Пацан-побирушка, сидевший почти на проходе, быстро взглянул на Милта и обидно хихикнул. Даже зависть к Рябому кольнула — он-то явно в своей тарелке и на него никто не глядит. А вот Милт чувствовал, что выделяется и на него поглядывают, исподтишка и оценивающе. Как ни перепачкайся, а дорогую одежду и хорошие ботинки видно. Интересно, что такое Рябой показал кучкогному, что их пропустили как своих? И кто такой мастер Скрипух? И вообще, кто сам Рябой, и как можно было с ним потащиться Хрумхрымс знает куда?!       Однако теперь думать было поздно, оставалось надеяться на честность и знания нового знакомого. Уже осталась позади и середина плотов, и едва журчащая страшная воронка, как на противоположном конце поднялась суета. Целая шумная компания двигалась к центру плотов, и конечно, им навстречу.       — Твою мать, — еле слышно пробормотал Рябой, ссутулился и взял левее, стараясь держаться подальше от ламп. Милт поравнялся с ним и спросил:       — Ты там кого-то знаешь?       — Заткнись.       Манеры так и лезут. Ну и пожалуйста.       Шумная компания тем временем дошла до соседнего плота. Опасно, не опасно, а Милт всё-таки на неё глянул: такие же молодые парни, как он и Рябой. Особенно выделялся взлохмаченный четверлинг, похожий на складную линейку профессора, к которой зачем-то прилепили клок золотистой пакли. Он размахивал руками и вопил так громко, что было слышно на всю каверну.       — Почтенные граждане низов Нижнего, — ломался он, — не упустим шанс! Добрый люд, не щадя кошелька своего, платит налоги городскому совету, а городской совет готов выделить из них кругленькую сумму тому почтенному гражданину, кто выиграет гонку наблюдательности!       — Хорош разоряться, Угорь! Дело говори! — крикнул кто-то из нищих.       — А дело-то ма-а-аленькое! — Угорь прогнулся назад и показал пальцами, насколько именно маленькое. — Сопляка из Санктафракса они ищут, по фамилии Колодезь. Ничего не говорит, а? И дают за него пятьсот далеров! Да мы богаты, почтеннейшие!       Ой, нет. Опять по его душу!..       — Ишь ты, Колодезь? — хрипло переспросил кто-то. — Так Колодезей в городе небось не одно семейство.       — А чтоб четверлинг, да при этом в Санктафраксе дубояблочки околачивал? — расхохотался Угорь. У Милта плот ушёл из-под ног. Про дубояблоки этот тип неспроста сказал. Он точно знает!..       — Потише ты, — зашипел Рябой, и Милт понял, что сжал его руку изо всех сил.       — Извини, — выдавил он онемевшими губами. Пятьсот далеров! Да местные за полушку удавятся. И Рябой наверняка тоже.       — Так вот, — продолжал орать Угорь, и его слова отражались от кирпичного свода и разлетались по всей каверне, множа эхо, — собираемся, господа хорошие, и пасём дом на Дубояблочковой! Как сопляк к мамочке побежит, так мы первые его и сцапаем, а выручку поделим на всех! До остальных ещё не скоро дойдёт, все шансы наши!       В ушах зашумело, Милта качнуло то ли от ужаса, то ли от голода и жажды, и он с маху врезался в чью-то спину. На него удивлённо обернулась растрёпанная тролльчиха с испитым лицом:       — Чё?.. — её лицо неожиданно расплылось в щербатой улыбке. — Ишь какой хорошенький.       — Извините, уважаемая, — Рябой шагнул вперёд, но тролльчиха уже схватила Милта за руку и потянула на себя, продолжая улыбаться. От неё разило грязным телом и тинниковым пивом. Корявые пальцы потянулись потрепать по щеке. Милта замутило.       — Хорошенький какой, — хрипло повторила тролльчиха. — Ко мне пришёл? Вот повезло-то! И второй ничего, тоже иди к мамочке.       — Извините, — гораздо твёрже и медленнее повторил Рябой, пытаясь высвободить из её хватки руку Милта. — Мы спешим.       — А куда спешить? — заворковала тролльчиха. — У нас праздник, вон Угорь какие вести приволок. Эй, Угорь! — крикнула она в голос. — Меня с собой возьмёшь?       — Конечно, старая ты кошёлка! — разразился тот хохотом, оглянулся, и… Хохот резко оборвался. Угорь вгляделся в их троицу, и лицо его осветилось злобной радостью.       — Твою мать, — прошептал Рябой совсем тихо, бросил мешок и быстро сунул руку за пазуху. — Держи.       В ладонь Милта лёг горячий трепещущий комочек, который тут же принялся крутиться и пищать. Похоже, Стрелке не понравилось, что её вытащили из тёплого гнезда, но Рябой уже не смотрел ни на неё, ни на Милта, ни на тролльчиху. Он медленно шёл к Угрю.       — Какие господа и без охраны! — проорал тот. — А чего это восточное дерьмо всплыло в западных стоках?       — Тоже рад тебя видеть, — Рябой говорил по-прежнему негромко, но так отчётливо, что его голос без труда разлетался над плотами.       — Небось ещё врал, что здешний, — всплеснул руками Угорь, — почтеннейшее общество обманывал, чтобы пошлину не платить! А, Рябой? Знаю я твою плутовскую рожу!       Стрелка продолжала брыкаться и царапаться так, что едва не ускользнула — пришлось сунуть её под куртку и крепко прижать воротник, чтоб не удрала. Спасибо, что тролльчиха отвлеклась на происходящее — Милт высвободил руку и боком, боком отодвинулся подальше. Но далеко уйти ему не дал какой-то гоблин, перегородивший путь:       — Ты ведь с ним? — он кивнул на Рябого. — Вот и подожди.       У Милта едва не сорвалось «нет-нет» и «мне пора», но по недоброй улыбке нищего он понял, что это плохой план. Совсем плохой.       Между тем Угорь продолжал насмехаться над его проводником:       — Тебя, говорят, тоже ищут?       — Меня ищут, тебя ищут, вот его, — палец указал на первого попавшегося оборванца, — тоже ищут… Пошлину я уплачу, а больше нам с тобой делить нечего, Угорь. Отцепись.       Поскольку удрать не давали, да Милт и не знал толком, куда тут бежать, приходилось наблюдать за разговором, который уже понятно чем закончится. Вот удивительно: встреть бы он первым этого Угря, тот бы ему понравился. Пусть одет, как последняя нищета, но у него располагающая улыбка и приятная внешность, и он кажется таким шутником-балагуром, с которым всё просто. А чернявый некрасивый Рябой — кусок непроходящего скверного настроения, который говорит только гадости и почти никогда не улыбается. Сложно придумать более яркий контраст. Но сейчас Милт вдруг поймал себя на том, что гораздо больше симпатизирует своему спутнику — за хладнокровную выдержку и негромкий голос. Чем больше машет руками и насмехается Угорь, тем увереннее и сдержаннее на его фоне выглядит Рябой.       — Может, всех ищут, но не за всех денежки назначены, — фыркнул Угорь, перепрыгивая на их плот. Теперь они с Рябым стояли буквально в паре шагов друг от друга. Бродяги отодвинулись подальше, освобождая место, и на их лицах загорелся нездоровый ажиотаж.       — Ну давай, слей, — равнодушно пожал плечами Рябой. — Ты же мастер сливать.       — Ты это на что намекаешь?!       И, вспыхнув, Угорь кинулся на Рябого. Остальные разразились азартными криками, когда драчуны покатились по настилу плота.       Стрелка за пазухой возилась всё сильнее, словно чуяла, что у хозяина неприятности. Милт придержал её плотнее и закусил губу. Вот чего они? Нельзя по-другому решить проблему, кроме как махать кулаками? Драка — это всегда больно и страшно, особенно когда все болеют не за тебя. Нищие вопили, подзуживая Угря, который здесь явно был своим и давно знакомым, и освистывая Рябого за каждый хороший удар. Особенно старались приятели белобрысого. Но иногда между спинами сгрудившихся бродяг Милт видел лицо Рябого, и оно по-прежнему оставалось холодным и невозмутимым. Похоже, Угря это бесило больше всего.       — Сука, — пыхтел он, силясь вжать противника в пол, — я тебе ничего не забыл. Утоплю!       — Вообще не знаю, с чего ты ко мне цепляешься, псих, — отрезал Рябой, вминая ему кулак в бок.       — Меня из-за тебя на площади пороли!       — А меня из-за тебя. Квиты.       Милт зажмурился: смотреть на это было выше сил. Но заткнуть уши не получалось — Стрелка ёрзала и тыкалась острым носом во все щели, приходилось держать и застёжку, и ворот. Поэтому ругань и возню он слышал отлично.       — Тётушкин племянничек, — пыхтел Угорь. — Кузиночка-корзиночка.       — Люту не трожь! — наконец-то повысил голос Рябой, и Милт на секунду разжал веки, чтобы увидеть, как Угорь силится добраться до горла его проводника. Правой рукой Рябой пытался ему помешать, а левая запуталась в складках драной куртки Угря. Плот ходил ходуном. Милт не удержал равновесие и упал на колено. Что-то затрещало под дерущимися. Нет, лучше снова зажмуриться и…       — Разнять, — донёсся сзади надтреснутый старческий голос. И крикнул громче, перекрывая и шум драки, и вопли болельщиков: — Разнять, вам сказано!       На мгновение наступила тишина, нарушаемая только журчанием воды и пыхтением драчунов, потом шум ненадолго усилился — и затих. Милт открыл глаза.       Стена болельщиков перед ним разомкнулась, образовав подобие коридора. Угря и Рябого уже держали, причём первый всё ещё рвался в драку, а второй просто тяжело дышал и ждал развития событий. Вот только кулак его левой руки был крепко сжат, будто прятал что-то небольшое.       Стук, стук, стук. Опираясь на клюку, из-за Милта вышла сухопарая бабка старше, чем память птицы-помогарь. Седые космы лежали на плечах, клюка размеренно постукивала по доскам плота, на изогнутой ручке с вырезанным гнилососом звякали амулеты и покачивалась небольшая лампа. Ну и ведьма! Наверное, главная — вон как все притихли и расступились.       — Сколько раз говорить? — процедила ведьма, остановившись рядом с Милтом. — Без драк и поножовщины на нашей площади! Угорь, ты идиот или искупаться хочешь?       — А чего эта гнида с Восточного конца тут крутится?! — Угорь опять рванулся в сторону Рябого. — Небось разнюхивает, как бы нас обогнать! А за него, между прочим, сотню дают!       Старуха цепко взглянула в лицо Рябого. Тот спокойно встретил её взгляд и поклонился как сумел.       — Прошу прощения, госпожа мастер, — сказал он. — Все свидетели, я не хотел драки.       Свет от фонаря качнулся: ведьма подняла клюку и указала на его кулак.       — Разожми.       Рябой чуть дёрнул плечом, но раскрыл пальцы. Маленький чёрный мешочек тяжело звякнул о настил плота.       — Мой кошелёк! — взорвался Угорь. — Вот скотина! Сдать тебя куда следует!..       Рябой взглянул на бесящегося Угря, и на его губах проступила знакомая неприятная улыбочка:       — Говорю же — сдавай. Ты же мастер по таким вещам, чтоб выдать за бабло. Марку-то, скупщика, кто сдал за награду?       Угорь на мгновение замер, а потом вспыхнул:       — Ты вообще о чём?!       — Марку и всех его ребят, месяц назад. Ты ж и слил. И деньги по карманам распихивал, пока их на виселицу тащили. Правда думал, никто не донюхается? — улыбочка Рябого сделалась ещё мерзее.       Бродяги, притихшие было при появлении ведьмы, загудели.       — Лжёшь! — во всё горло выкрикнул Угорь.       — Скользкий ты, все знают. Только сколь верёвочке ни виться, а кончик найдётся.       Взмах клюки, снова тишина.       — Доказать можешь? — сухо спросила ведьма.       Рябой мотнул головой на кошелёк.       — У Марки кольцо счастливое было с жемчужиной, ещё с тех пор, как он в Лиге состоял. А Угорь снял, когда его арестовали. И до сих пор при себе носит, как талисман на удачу.       Угорь обмяк и тяжело задышал, словно загнанный зубоскал. Его нос заблестел от пота. По кивку ведьмы из толпы выскользнул совсем мелкий пацанёнок-попрошайка и вывернул кошелёк. По настилу покатились медные монетки, мальчонка выхватил из них что-то и показал всем.       Милт перевёл дыхание. Под тусклым светом ламп в руке попрошайки блестело золотое кольцо.       Плот взорвался от громового крика. Угорь пытался что-то говорить, оправдываться, вывернуться, но его просто не было слышно за воплями. Повинуясь взмаху клюки, бродяги потащили его через плоты к середине каверны, к жуткому сливу. Застыв от ужаса, Милт увидел, как в последний раз взметнулись над разозлённой толпой его руки. За гневным и торжествующим рёвом нищих не было слышно ни всплеска, ни последних захлёбывающихся криков Угря.       Вопли стихли. Милт медленно сел, потому что ноги дрожали и подламывались. Вот правду говорили, что у отребья разговор короткий…       Рябого по-прежнему держали двое, и взгляд ведьмы всё так же не отрывался от его лица, и мальчонка с кольцом в руке так и стоял рядом.       — Добро предателя пойдёт на взнос страже, — распорядилась ведьма. — Картуз, подбери, пока не растащили.       Мальчишка нагнулся, живо собрал рассыпанные монеты и вместе с кольцом поднёс старухе. Та припрятала деньги в сумку на поясе и ещё раз смерила Рябого едким, как щёлочь, взглядом:       — Теперь ты.       Милт судорожно вздохнул. Если сейчас и этого отправят в водоворот…       — Есть что сказать?       Рябой сдул чёлку с глаз:       — Я действительно солгал, что здешний, госпожа мастер, — сказал он. — Не хотел лишних вопросов.       — Кто ты такой?       — Простая медь. Работаю у мастера Горлопана с Каменки.       Ведьма махнула своим бродягам. Повинуясь знаку, Картуз в момент его обыскал и предъявил небольшой медный значок.       — Ложь никого не украшает, мальчишка, — ведьма махнула, чтобы Рябого отпустили. — В следующий раз будешь платить вдвое или пойдёшь купаться. А пока забирай своего приятеля и проваливай подобру-поздорову.       Она повернула морщинистое худое лицо к Милту. Клюка с жестяным фонариком приблизилась к его носу, чёрные немигающие глаза заглянули прямо в зрачки. Милт съёжился — вправду как щёлочью облила. Захотелось сделаться маленьким комариком и вообще растаять, а тут ещё Стрелка цапнула сквозь одежду, вывернулась и, гневно чирикая, полетела к хозяину. Хотел бы Милт на её место, а не дрожать под этим взглядом.       — Ты похож на мать, — уголки ведьминых губ приподнялись в улыбке. — Мы зла не прощаем, но и добра не забываем, а она никогда не скупилась на милосердие к моим ребятам. Видать, ещё не забыла, как сама голодала. — Она отвела фонарик и отвернулась, сухо добавив: — У тебя надёжный спутник. Иди куда шёл.       Милт быстро подхватил вещи Рябого и поспешил за ним, пока бродяги не передумали и не отправили их в слив. Эта ведьма его с кем-то спутала, что ли? Сколько он себя помнил, они с матушкой всегда жили очень неплохо, а в последние годы прямо-таки отлично. Ну и всё равно. Главное, что бродяги не узнали в нём того, кто в розыске.       К гадалке не ходи, этот дивный вечерок теперь в кошмарах будет сниться.       — Пятьсот далеров, — проворчал под нос Рябой так, чтобы услышал Милт. — Могу поспорить, пиастров. А разницу Угорь хотел прикарманить.       Только этих подсчётов ему не хватало, чтобы коленки опять задрожали.       — Ты меня честно отведёшь домой? — проныл Милт.       Рябой кивнул. Потом спросил:       — Почему ты не сбежал, пока я отвлекал внимание?       Ах, Хрумхрымс, это теперь вот так называется?       Нет, подождите, он что, нарочно ввязался в драку, чтобы Милта не опознали? Из-за него жизнью рисковал?!       Милт скис и буркнул:       — Во-первых, мне не дали, а во-вторых, я всё равно не знал, куда. И вообще, держи своё барахло, я в носильщики не нанимался.       Рябой с нервным смехом забрал мешок и перепрыгнул на последний плот перед тоннелем, совершенно таким же, как предыдущий и все остальные. И как он их различает?       На противоположном краю плота, у швартова, сидел гоблин-пауконог и, болтая ногами в воде, проверял удочки. Что ж, если тут на завтрак, обед и ужин рыба-липучка, то далеко ходить не надо. Этой дряни в канализации и впрямь должно быть полно, самое её местечко. И что на жаровню, что в слив и оттуда за Предел, по сути для самой рыбы без разницы.       Рябой уже нацелился на берег, но пауконог вытянул перед ним удилище и с укоризной поцокал языком.       — Ну конечно, — обезоруженно улыбнулся Рябой. — Само собой.       Он порылся по карманам и достал монетку в десять грошенов. Пауконог широко улыбнулся и подставил ладонь. Монета упала — и тут же исчезла в сжатом кулаке.       — Два грошена за меня, два за моего приятеля, сдачу оставь себе, — удилище исчезло, и Рябой неловко перебрался на берег. Насупленный Милт следом. Платить этим оборванцам, как за переход по неторговому мосту!.. Может, ещё доплачивать за риск умереть? Вот жульё.       Как только он оказался на твёрдой земле, пауконог незамедлительно снял швартов с выступа, с силой оттолкнул плот от берега ногами и помахал им на прощание.       — Чего это он? — спросил Милт вполголоса.       — Услуга за сдачу, — фыркнул Рябой. — Красуля, тебя как фиалку растили? Угорь тут не один был. То, что его приятели поджали хвосты и сидели тише воды, ниже травы, ещё не значит, что они не попробуют нас догнать и поквитаться.       — Но та ведьма сказала…       — Её власть — только на плотах, — отрезал Рябой уже серьёзно, без насмешек. — Она даёт укрытие, следит за порядком, отвечает за переправу, учит попрошайничать мальков, но в тоннелях не распоряжается.       Милт беспокойно оглянулся на исчезающие в испарениях огоньки ламп:       — Тогда поторопимся, а? Я скоро поседею от этого местечка.       — Уже недолго осталось. Это «проспект» под Золотой.       Под Золотой!.. Милт и не подозревал, что под соседней улицей спрятан такой огромный тоннель. Да, видел решётки сливов посреди проезда, но никогда не задумывался, что там ниже мостовой.       Меж тем в канализации заметно потемнело. Ещё немного, и они будут вынуждены пробираться ощупью. Крысиный писк делался всё назойливее, по стенам ползали скребунцы и ещё какая-то пакость, и, чтобы заглушить страх, Милт вновь попытался завязать разговор.       — Слушай, — сказал он, — а чего этот тип, ну, Угорь, к тебе прицепился?       — Да мы с детства с ним на ножах были, — ответил Рябой. — Так вышло. — Он помолчал и совсем глухо признался: — Не хотел я его подставлять. Он, конечно, подлюга был и до денег жадный, но всё равно свой… Если б не полез, я б его толпе не выдал. Да и мастер велел, чтоб эту информацию придержать, вдруг у него подельники есть. — Он горько вздохнул. — Но тут уж не до реверансов — или он, или мы с тобой.       Милт наконец решился:       — Рябой, а ты сам-то кто?       — Как Угорь, уличный шпион.       Тьфу ты, угораздило связаться!.. И как ему верить? Хотя без него Милт в жизни не выбрался бы из сегодняшних передряг. Но и не попал бы в них, если честно. Может, уличным шпионам такая жизнь по вкусу, а ему уже хватило за глаза.       — Не, ты честно меня не…       — Да заткнись уже! Говорил, нас с тобой одни и те же ищут. Мне проще отвести тебя куда просил и опять рвануть тоннелями до порта, чем запалиться при попытке сдать тебя страже.       Ну, во всяком случае, это звучит похоже на правду. Милт помолчал с полминуты и припомнил следующий вопрос по списку:       — А почему Восточный конец и при этом Каменка, это же улица на Западной стороне?       Несмотря на то, что в целом Краевая текла с запада на восток, в Нижнем городе она делала такой зигзаг, что поделила его бо́льшую часть не на северную и южную половины, а, скорее, на западную и восточную, поэтому так и прижилось вопреки всякой логике. Западная сторона, куда мало долетали стоны и гул растущих летучих скал, считалась престижней, но и тут попадались кварталы, населённые беднотой, и там главной улицей считалась как раз Каменка.       — Потому что не путай Восточную сторону и восточный конец Западной стороны, — плечи Рябого ссутулились и выглядел он понурым, даже озорную Стрелку с головы не прогонял. — У нас своя карта Нижнего города. У нищих, воров и шлюх всё строго поделено и здесь, и наверху, у шпионов и убийц улицы не переписаны, но на верхнем уровне канализации районы уже считаются. Я здесь чужак, наша территория — за главным южным сбросом. И дело не только в пошлине. Если б я честно сказал, кто и откуда, они б начали приставать, зачем я тут. Могли и проводника навязать. А к своим вопросов нет. Вот и соврал, что я от главного здешнего контрабандиста, а у тебя к нему дело. — Он хмыкнул. — Полезно, да, знать имена основных мастеров Лиги Отребья?       Мамочки. Милт судорожно вздохнул.       — Я думал, про Лигу Отребья — это просто детские страшилки, — пробормотал он.       — Ну, — развёл руками Рябой, — надо же как-то регулировать преступность. Иначе та-акое начнётся.       — А почему медь? — вопросы у Милта далеко не кончились, и он намеревался их прояснить прямо здесь и сейчас.       — Вообще, тебе такое знать не положено, но… Хрумхрымс с тобой. У нас ранги по металлам расписаны. Самый низший — Олово. Металл непрочный, дешёвый, но им всё паяют. А Медь — вторая по списку. Прочнее олова и такая ядовитая…       — Это верно, — неуверенно хихикнул Милт. — Тобой, наверное, даже головоног отравится. Так ты что-то вроде подмастерья?       — Старший подмастерье, если точнее. И ходить мне с медным знаком ещё лет пятнадцать или двадцать, — тут он остановился так внезапно, что Милт нечаянно в него въехал. Рябой плавно развернулся, придержав его за плечо. — Тихо.       Его лицо стало очень серьёзным, а глаза прищурились, словно пытались что-то различить в туманной мгле. Только что уши не шевелились. Милт тоже прислушался — ничего, но Рябой сделался ещё более встревоженным.       — Быстро, — прошептал он. — И постарайся не стучать ботинками.       А как? Легко ему говорить! Рябой припустил вперёд, Милт на цыпочках старался за ним успевать. Вот влип! Сколько ещё раз за сегодня придётся рисковать головой?       Пробежка немедленно дала о себе знать — усталость, голод и жажда, о которых он почти забыл на страшных плотах, внезапно решили вернуться. По лицу и спине потёк холодный пот, голова закружилась, в ушах зашумело.       Рябой дёрнул его за руку, заставляя пригнуться и свернуть:       — Сюда.       Очередная труба оказалась ужасно низкой, совершенно тёмной и заполненной вонючим илом больше, чем по щиколотку. Милт увязал, набил шишек о потолок, его шатало от усталости, ботинки окончательно промокли. Рябой безжалостно тянул его вперёд и вперёд, пока наконец не остановился:       — Цепляйся и лезь вверх. Подсажу.       Милт вслепую провёл рукой над головой и распрямил ноющую спину: колодец? А вот и скобы-ступеньки, торчащие из стены. Сил уже не было ни на что. Он жалобно всхлипнул, получил тычка от Рябого и пробормотал:       — Злой ты…       Вместо ответа Рябой повторно пихнулся — лезь без разговоров, и точка. Болтаясь, как тильдячья сосиска, хныча и ежесекундно рискуя шлёпнуться в грязь, Милт кое-как вскарабкался с его помощью на скобы. Внизу зашуршало: Рябой забрался в колодец следом, тяжело дыша. Видимо, даже он начал сдавать.       — Всё, замри и не дыши, — велел он, когда они поднялись на несколько шагов. Милт чувствовал у лодыжки его руку. Он поднял взгляд: ни лучика света. Или колодец выходит в чей-то подвал, или там глухая крышка. Так бывает во дворах.       В ушах опять шумело, голова кружилась. Отдых. И еда. Согласен даже здесь, с немытыми руками. Так немного, правда? Вот за что на него всё свалилось?! Из Санктафракса — и сразу на самое дно. Здесь плохо и жутко, и Милта совсем не устраивало такое положение дел!       Очень нескоро — Милт уже готов был обругать Рябого из-за ложной тревоги — нижнее отверстие посветлело, как будто кто-то на входе в трубу поставил яркую лампу. Рябой неподвижным силуэтом расщеперился в колодце, опираясь лопатками на холодную стену. Милт перехватился поудобнее, чтобы не сорваться. Повезло, что ступеньки крепкие и крысы не шныряют.       — Ну, чего там? — раздался далёкий голос, искажённый кирпичными сводами.       — Следы есть, но Хрумхрымс разберёт, кто здесь ходил… Гнида этот небось рванул к центральному каналу вместе с дружком. — Милт затаил дыхание и мысленно взмолился: не сюда. Пожалуйста, только не сюда! — Ничего, поймаем и ноги повыдергаем. Не сегодня, так потом.       — Всё равно проверь.       — Вот сам и лезь, коли охота. А у меня обувка не казённая.       Зачавкало. Свет заметался по трубе, стал ярче. Кто-то зашипел, поминая Хрумхрымса.       — Куда вообще этот ход ведёт?       — Без понятия… Да вылезай ты, охота ли грязь месить? Если он где-то там заныкался, то глотку перережет раньше, чем успеешь пикнуть. Говорю ж, потом подловим.       Свет опять заметался, шаги и лампа потихоньку удалились. Вскоре наступила абсолютная темнота, и Милт услышал, как Рябой перевёл дух.       — Ушли, хвала Небу. Ещё одной драки я б не выдержал, — прошептал он.       — А мне казалось, ты крут, как кипяток, — Милт нервно засмеялся.       — Спасибо. — Рябой тоже хихикнул и добавил невпопад: — Жрать охота…       — Ага, — согласился Милт. — Уже ноги не держат и в животе бурчит.       — Кишка кишке даёт по башке.       Они опять прыснули.       — А куда ведёт этот колодец? — спросил Милт через минуту.       Рябой повозился, словно устраивался поудобнее.       — Если ничего не путаю, то на задворки твоей Дубояблочковой. Только там сплошь особняки, сам же знаешь. Если готов сигать через стену от сторожевого зубоскала, то можем рискнуть вылезти прямо тут. Если не готов — то вниз, и дальше грязь месить до нужной трубы. Кстати, она у́же, — в его голосе звучала явная подначка.       Вредина.       Однако зубоскала может и не быть, а вот труба ещё у́же этой — фе-е. Ему и перелива хватило, чтоб на четвереньках наползаться. И вся голова теперь в шишках, и физиономия до сих пор в паутине.       Милт нащупал скобу повыше.       — Ты как хочешь, а я считаю, что есть смысл рискнуть, — заключил он. — Если там, конечно, не заперто и ничем не придавлено.       — Ну, смотря как заперто, может, удастся подковырнуть, — и по голосу Рябого стало ясно, что ему тоже не хочется в узкую трубу, где непонятно на кого налетишь.       Значит, решено единогласно, и Милт решительно полез наверх, через каждые две скобы проверяя, не заканчивается ли колодец. На пятой скобе пальцы наконец задели холодный металл. Он подлез выше и изо всех сил толкнул крышку люка. Та обнадёживающе приподнялась и звякнула, но сил отодвинуть диск из свинцового дерева у Милта не хватило. Лицо обдало прохладой, нос учуял приятный аромат… Ах, Хрумхрымс, да это же просто чистый воздух.       — Помоги, а? — прошептал он Рябому. Тот с трудом протиснулся мимо него, нечаянно задел по лицу, но сейчас даже высказать ему за неуклюжесть не хотелось, Милт только протестующе зашипел.       В четыре руки, толкаясь локтями, они кое-как приподняли тяжеленную крышку и убрали её в сторону.       — Воздушек!.. — Милт подтянулся и сел на краю люка, блаженно прикрыв глаза и вдыхая полной грудью свежий ветер. Вот уж не думал, что самые простые вещи могут доставлять так много счастья.       — Сдвигайся уже, — проворчал Рябой, толкая его в колено.       Рядом тихо ахнула женщина. Милт резко открыл глаза: увлеклись, задержались! И тут же подавился, закашлявшись на всю улицу.       Перед самым его лицом были ворота-решётка в виде скрещенных копий, которую он прекрасно знал. Отодвинутая крышка люка имела не менее знакомый рисунок в виде переплетённых змей. И за воротами высилась знакомая стена дома. И голос он уже догадался, чей. И бежать поздно, а единственный подходящий путь для отступления занят выбирающимся Рябым. Проводник хрумхрымсов!!! «На задворки Дубояблочковой, да я не знаю»… Надо же так привести!       Милт оглянулся на женщину, замершую одной ногой на ступеньке извозчиковой пролётки и глядящую на него во все глаза, сглотнул и выдавил самую виноватую улыбку, на которую только был способен:       — Здравствуй, мам.