Шестьдесят секунд

Сукуна находится на другом конце города, когда чувствует это. Что-то внутри с грохотом обрывается. Ускорившись, он сворачивает в ближайший безлюдный переулок, еще несколько секунд – и взгляд вмазывается в окровавленного и бессознательного, привалившегося к стене Мегуми. Мир разливается на куски. Разлетается атомным взрывом. Реальность перед глазами темнеет, бликует смазанной чернотой и руки сжимаются в кулаки так, что почти рвется кожа, до предела натянутая; определенно рвется что-то, до предела натянутое внутри. Секунду Сукуна не может дышать. Но потом он слышит это. Сквозь шум в ушах. Сквозь грохочущие внутри войны. Дыхание. Слабое – но отчетливое. Жив. Жив, мать его. Вдох. Выдох. Блядь. Скрипнув зубами, Сукуна усилием гребаной воли собирает гнилые обломки себя во что-то относительно функционирующее и тут же ломится вперед – но путь ему преграждают. А вот и причина того, что Мегуми в таком состоянии. Заставить себя сконцентрироваться, заставить себя мыслить рационально и здраво никогда еще не было так до пиздеца сложно. На мгновение Сукуну швыряет обратно в Сибуя. Тогда он был хладнокровен и расчетлив. Тогда Мегуми казался для него лишь средством. Тогда очень просто было игнорировать то, как что-то слабо, но беспокойно ворочалось внутри от одного только вида крови Мегуми. Тогда вообще все казалось таким до пиздеца простым. Быть жаждущим власти и крови тысячелетним демоном без сердца вообще охерительно просто. Но когда сердцем становится человек – любая возможная трактовка «просто» рушится до самого своего ебучего основания. Мегуми – сталь. Мегуми – сила. Мегуми – Бог. Но еще Мегуми – всего лишь человек. А люди хрупкие. Легко разрушимые. Пергаментная кожа. Ватные кости. Тысячелетнему демону достаточно было бы всего лишь нажать ладонью на его грудную клетку чуть крепче – и осталась бы только рваная плоть. Тысячелетний демон смотрит на своего человека, залитого кровью, изломанного как кукла – он и сам когда-то как кукол ломал людей. И тысячелетний демон ломается сам. Но ему нельзя. Не сейчас. Рано. Сейчас нужно зацепиться за звук слабого дыхания Мегуми. Зацепиться за его рваное сердцебиение. Якорь. Опора. Его Бог и его вселенная. Не нужно было слушать Мегуми. Не нужно было им разделяться. Не нужно было. Но сейчас думать об этом – бессмысленно. Время – константа нерушимая, оно не подлежит перемотке назад, изменению переменных и вычислений. Вместо того, чтобы жалеть – бесполезная человеческая херня, – Сукуна делает глубокий вдох. Он разрешил себе то, на что права не имел. Разрешил себе забыть. Забыть, кто они есть. Забыть, кто есть Мегуми – хрупкий человек. Забыть, кто есть он сам – тысячелетний демон. Но сейчас Сукуна вспоминает. Вспоминает – и дает ярости вскипеть в своей крови, дает ей оторваться ревом в грудной клетке. Эта ярость копилась глубоко внутри него так долго, слишком долго. Копилась все те месяцы, когда они с Мегуми играли в нежность, играли в улыбки, играли в личную тихую гавань. Играли в возможный счастливый конец для двоих. Когда строили вокруг себя карточный дом, в который Сукуна, мать его, поверил – и сейчас карты рассыпаются под его ногами, не давая прочно стоять на ногах. Но ярость всегда была его оружием – тем самым, которое Сукуна вытаскивал, когда было нужно, подчинял своей воле и использовал по назначению. Ярость – спасение. Потому что никто не причинит боль Мегуми. Потому что никто не отберет у него Мегуми. Никто, мать вашу. И в приливе этой ярости так легко утопить панику и страх, приглушая их – в голове наконец немного проясняется. Мысли наконец начинают структурироваться. Наконец. Сукуна принимается анализировать то, что видит. Проклятие сильное – сильнее шикигами, которого Мегуми призвал в Сибуя. И Мегуми сейчас под его контролем, из-за чего слабеет куда быстрее, чем должен, из-за чего едва дышит, из-за чего… Блядь. Сил Сукуны более чем достаточно, чтобы проклятие победить – но у этого будут последствия. И последствия эти будут куда масштабнее, чем в Сибуя. Если же он ничего не сделает. Если не доберется до Мегуми в ближайшее время – то Мегуми... Сукуна отказывается заканчивать это предложение даже мысленно. Отказывается, сука, даже допускать возможность подобного исхода. «Поклянись», – сипит в его голове знакомый голос. Уверенный, властный, требовательный. «Поклянись», – сипит в его голове знакомый голос. Отчаянный. Безнадежный. Обреченный «Поклянись...» Сукуна стискивает зубы сильнее. И прогоняет призрак той клятвы из своей головы. Если бы Мегуми был сейчас в сознании, он бы наверняка только отмахнулся и сказал, что все его раны – всего лишь царапина. Вот только это нихуя не царапина. А действие проклятья на Мегуми ускоряет процесс и оставляет Сукуне совсем немного времени. Одна только мысль о том, чтобы потерять Мегуми... Одна только гребаная мысль... Сукуна ощущает ярость и отчаяние такой силы, что их смесь могла бы рушить галактики и вселенные одним выдохом. Он не может потерять Мегуми. Не может. И не потеряет. Проходят меньше, чем доли секунды, пока Сукуна анализирует обстановку – но на принятие решения ему время не требуется. Весь мир – или Мегуми? Очевидно. Решение принято уже давно. Не нужно было слушать, не нужно было отпускать от себя сегодня Мегуми – но это ничего. Это не страшно. Потому что больше Сукуна не отпустит его от себя никогда. Сила вливается в вены огнем и адреналином, полыхает под кожей и скалится абсолютной яростью – впервые с тех пор, как получил тело, он перестает эту силу сдерживать. Дарит ей полную свободу. «Ты должен понять, Мегуми». И разъяренный тысячелетний демон бросается в битву.