В голове ветер

Раскаленный воздух из натопленной бани пах незнакомыми, непривычными травами и сухим деревом. После долгой дороги по холодным, колючим от ветра просторам Снежной уставшее, продрогшее тело Люмин требовало этот жар так же жадно как мондштадские выпивохи — вино в Доле Ангелов. — А что, в бане правда только совсем-совсем голышом парятся? — в маленькой, обшитой деревом комнатке перед вожделенным жаром бросила она на Аякса подозрительный взгляд. — В Ли Юэ, между прочим, тоже городские бани есть — и там всем дают полотенца. Тот лишь широко и игриво улыбнулся, наливая в стакан что-то прозрачно-красное из оставленного на столе кувшина. — В Снежной бани совсем другие. Не как в Инадзуме, Натлане и Ли Юэ. Под его пальцами ловкими, ее застывшим даже в теплых перчатках не в пример, застежки ее теплого костюма распускались легко и привычно. За последнее время ему стало привычно ее раздевать — только вот обоим за это не поплатиться бы. Жадный взгляд обжег Люмин прикосновением, полыхнул; но послушный данному обещанию он отвернулся, отвел глаза от ее обнаженного тела, и с одной стороны это наполнило ее странной радостью от того, что самоуверенный, вспыльчивый, шальной, он все равно подчинялся ей, а с другой… Нагота настойчиво заставляла ее саму думать о поцелуях — настойчивых, требовательных, алчных; о прикосновениях незатянутых в перчатки рук. И солгала бы, сказав что не хочет сама, не тянется — но здесь под крышей его семьи делить одну спальню, одну постель казалось неправильным, неуместным. На время союзники, после долгой войны — любовники. Не больше. Не меньше. Жесткой ладонью Аякс коснулся ее голого бедра, подталкивая в сторону бани, задержался на лишнюю долю мгновения. Прежде чем решительно шагнуть в эту их странную баню — перед драконами и монстрами же не пасовала, — Люмин отняла у него стакан с странным напитком, называемым морсом, отхлебнула и тут же скривилась. — Кисло! — Клюква, — рассмеялся он от вида ее недовольной мордашки и подмигнул. — Тебе понравится, обещаю. Ей и впрямь понравился жар, раскаленный, напитанный травами и чем-то хвойным, смолистым. С наслаждением Люмин дышала им, пока угнездившийся внутри холод не начал истаивать, и только когда в руках у Аякса не появились откуда-то мокрые, шелестящие ветки, как ошпаренная подскочила с деревянных ступенек. — Ты это что, меня выпороть хочешь? — Каждый день, царевна, — озорно сверкнул он синими глазами из-под челки. — Иногда даже не по разу. Да ладно, ладно тебе, не ершись! Больно не будет. С шелестящих размокшими, душистыми листьями веток на Люмин полетели жгучие капли воды; больно и правда не было — жар через кожу проникал прямо в мышцы, изгоняя долгую, застарелую усталость, и даже привычно уже ноющие на погоду старые раны утихли, растаяли не хуже чем от лечения Барбары. Каждая клеточка приятно горела, напитанная этим душистым жаром. А потом Аякс зашвырнул ее, накаленную, голую и визжащую, в рыхлый, свежевыпавший снаружи снег, и это было как разом попасть под перекрестье огненных вспышек Беннета и мороза Кэйи. Получив пинка по коленке, сам рухнул следом. — Дуралей! — задергалась Люмин, забилась как подстреленный хиличурл, поднимая вокруг целый вихрь колкого, пушистого снега. — А если придет кто? К примеру, малыши?! Или старшие? Вечерело, и в небе уже вспыхивали звезды, такие же холодные, колкие. — А ты не кричи на все село! — беззаботно хмыкнул Аякс, растянувшись под ней прямо на снегу. — Мать и отец не придут, мелкие терзают Паймон. Раскрасневшийся, мокрый, смешной… Дома словно разом скинувший с себя десяток фальшивых шкур до уязвимой, чувствительной обнаженности. Холод Снежной, жар его кожи одинаково жгли ей ладони. Внезапно все тело свело дрожью — не той, о которой подумал он, тут же с обеспокоенным видом потащив ее обратно, в благословенный, травяной жар. После жара и холода, и снова жара усталость истаяла окончательно. Нахлестанная ветками, обожженная снегом кожа приятно ныла; расслабленная, размякшая, Люмин словно стала одним чувствительным, жадным до ощущений телом, и колючие мысли словно выжгло и выморозило разом. Даже самая мягкая, самая чистая одежда сейчас была бы противной на чистой, распаренной коже. А кислое, вяжущее питье из красных ягод стало приятным, и наверное, ее рот тоже был от него кислым, когда она прижалась к едва натянувшему штаны Аяксу с настойчивым поцелуем. В первый момент его губы тут же разомкнулись, он тихо охнул, сгреб ее в охапку. — Тебе не кажется это уж слишком жесткой пыткой? — пробормотал он хрипло, уже пытаясь высвободиться из плена ее обхвативших его шею рук. — Ты сказала «не в доме твоих родителей», и я дал слово, но… С наслаждением Люмин прильнула еще теснее; грудью, бедрами, животом — всем телом словно превратившись в бездумное, чувствительное желе из воздушных слаймов, наподобие как делала Сян Лин. Только грубая ткань его штанов неприятно царапала кожу и была совершенно лишней сейчас. — А мы и не в доме, — беззаботно рассмеялась она. — Мы в бане. Ее смех он поймал пересохшим, настойчивым ртом. — Не у госпожи Янь Фэй ли ты училась этакому крючкотворству? И последнее о чем Люмин успела подумать вместо ответа — может, в том чтоб по обычаям Снежной париться в бане нагишом все же есть смысл. ******** Позже, когда с ужином было покончено, а потешная маленькая фея со странным именем Паймон и дети, сонные, уставшие от переизбытка впечатлений отправились спать, Анна заварила еще чая, терпкого, смолистого с запахом лесных ягод и трав. Полусонно уже отпивая глоток за глотком, светловолосая, порозовевшая после бани гостья потянулась было за последним блином со сметаной и сладким вареньем, который не влез в Паймон, но тоже сдалась. Полусонная, усталая, тихая… Совсем девочка еще с виду, ненамного старше, кажется, ее Тони, и льдистые дороги Снежной не были к ней добры. — Совсем этот мальчишка тебя загонял, — склонившись над ней, Анна накинула на ее плечи теплый, уютный платок, в который та охотно, с блаженной улыбкой закуталась. — Путь неблизкий, а потом еще и так надолго в баню, с непривычки-то… Куда это годится. — Нагишом было париться поначалу странно, — призналась ей Люмин, разморенно и бездумно наматывая на палец пушистые кисточки платка. — но потом… Традиция так традиция, ничего не поделать. — Я же оставила чистые простыни в предбаннике чтобы в них завернуться. — на мгновение Анна опешила, и внезапно вдруг смущенно осеклась, прикусила изнутри щеку чтоб не рассмеяться немудреной хитрости сына. — Ох, этот мальчишка!.. Раскаленный как банные угли жар пополз по щекам Люмин и по шее. Допив последний глоток пахнущего травами чая, она медленно покатала его на языке и отставила чашку. — Что ж, — с трудом подняла она на Анну большие карие глаза. — Может, это плохая благодарность за гостеприимство, но я надеюсь что он был не самый ваш любимый ребенок. Поплотнее завернувшись в платок, она тенью выскользнула из комнаты, и только тогда Анна позволила себе усмехнуться негромко. Эта странная, тихая девочка Люмин слишком хрупкой была, слишком нежной что бы не говорили о ней, что бы с горящим взглядом не рассказывал сам Аякс; большеглазая, тоненькая — цветочек среди снегов или на сером, песчаном морском берегу. Того и гляди снесет, изломает волнами и не заметит потери. Он ведь совсем не злой, ее мальчик, ее Аякс… Никогда не был злым по-настоящему. Только то что его забрало, изломало и после вышвырнуло обратно с драгоценной побрякушкой от Селестии, в обмен на жизнь почти отняло у него всю прежнюю мягкость, всю жалость к другим… Нарочно или нет словно ледяная волна прилива он сминал теперь и крушил все хрупкое, непрочное вокруг себя, пока, наконец, не врезался в чужую силу как в гранитные скалы… Нежная, тихая девочка из теплых земель — разве хватит сил выдержать? Смутная тревога холодными льдинками покалывала сердце. — Это, надо думать, смотрины? — с едва заметной усмешкой заметил неслышно вошедший на кухню муж. Отодвинув расшитую занавеску, хмыкнул, пристально глядя на заснеженный двор, где Аякс чистил снег и после колол дрова. Теперь же маленькая, похожая на щуплую птичку чужеземка гоняла по двору их здоровенного, известного всей Снежной воинскими умениями сына тяжелым, суковатым бревном, взметая кругом вихри снега и не слушая торопливые, громкие извинения. Переглянувшись, они с мужем примолкли, невольно вспоминая что-то схожее, давнее, заметенное поземкой давно, на двоих общее, и его рука, теплая, тяжелая, с той же самой скупой нежностью как и много лет назад легла на ее плечо. На душе вдруг немного спокойней и легче стало. Стало теплей.