Производственный роман

Обладание нарушает мир в душе. Это непроизвольная разрушительная реакция, порождающая мучение. Дугпа Ринпоче, «Жизненные наставления далай-ламы» июнь, 2030 год Анемично-бледная рука с резко очерченными костяшками и крупными суставами длинных пальцев потянулась к полке с консервами, и в продуктовую корзину, где уже лежали полкило растворимого кофе и килограмм овсянки, упала, громко звякнув о прутья, консервная банка с сайрой в масле. - Ну чего ты швыряешь? - назидательно проворчала Матвею корпулентная женщина лет тридцати в красном жилете «Пятерочки», которая расставляла неподалеку зеленый горошек. - Один утром уже швырнул и манку рассыпал, за ним подметать пришлось. Скорчив консервам гадливую гримасу, Матвей подумал, что жилет женщины мешковатостью своих очертаний напоминает ватник с отрезанными рукавами. Женщина же, проводя визуальную инспекцию, задержалась взглядом на черной футболке Матвея с двусмысленным посылом. - Хочу и швыряю, - меланхолично отозвался он, печально изогнув губы, - вам-то какое дело? Как и следовало ожидать, действие свежести закончилось в полночь, и звенящая голова, подернувшись туманом дремы, стала превращаться в тяжелую тыкву. Ближе к вечеру воскресенья, в четыре часа дня Матвей вынырнул из сна - прямиком в отходняк, неизменно следующий после радостных суббот. - Старшим не хами, машинист, - фыркнула женщина в кроваво-красном ватнике, - на фронт бы тебя, там быстро рога обламывают. Сообразив, что женщина хронологически застала не только синтетику десятых годов, но и сирийскую войну, Матвей кисло усмехнулся. Пожалуй, если бы не Вероника Николаевна, учившая его играть на баяне, он бы так и не понял, что бросает людей в патриотический угар, но объяснения непосредственных участников очень доходчивы. Впрочем, Вероника Николаевна была бывшей непосредственной участницей. В Сирию она поехала добровольно в качестве медсестры, да и вернулась тоже добровольно – с титановой пластиной в затылке. Матвей был единственным, кто пропускал музыкальный кружок редко, поэтому часто случалось, что они с Вероникой Николаевной оставались одни в кабинете, и она, сухо кашляя в изящно-нежный кулак, рассказывала Матвею вещи, которые будущим защитникам государства рассказывать уж точно не следовало. - Когда человек теряет сознание, он еще тяжелее становится. И пока я его тащила, у него совсем нога оторвалась, потерялась где-то в дыму, - медитативно, напрягшись всем телом, рассказывала Вероника Николаевна, пока Матвей вглядывался в ноты. Тон ее был сухим, как жесть. - А потом? – спросил семнадцатилетний Матвей, косясь на нее распахнутым глазом. Так же напряженно улыбнувшись, Вероника Николаевна постучала по мягким волосам, скрывающим титановую пластину в ее черепе, и раздался глухой стук, словно ударили палкой по чугунку. - Суп с котом, - хмыкнула она, - к счастью, на армию тогда тратились, постоянно был морфин. Пока шили, больно не было. Мой муж пьет, и всё ему хорошо. Любовь к родине действует примерно так же. Не найдя ответа, Матвей неуверенно растянул меха, и баян издал долгую ноту, угасшую на исходе. - Зачем тебе бряцать оружием? Это всего лишь чья-то фаллометрия, чьи-то амбиции. Оно тебе надо? Не отдавай свою жизнь в чужие руки. Вероника Николаевна была права, донельзя права, и Матвей, твердо решив никому свою жизнь не отдавать, нашел подработку: сфотографировался с паспортом и отправил заявку в магазин «Килотонна». Закладчиком Матвей пробыл недолго, чуть больше двух месяцев. В конце концов, у него была определенная цель – купить белый билет, и к концу второго месяца он успешно ее достиг, перейдя в статус ненужного армии мигренозника. Подработка прошла практически без инцидентов: флегматичная натура не давала нежелательным эмоциям проступать на лице, а находчивость помогала в неожиданных и настолько же неприятных ситуациях. Да и бегал Матвей быстро. Впрочем, ему было проще работать, чем многим его ровесникам, у которых на лбу было написано, что они имеют к наркотикам самое прямое отношение, и казачьи патрули обращали на него внимание всего три раза. Деньги, оставшиеся после приобретения белого билета, Матвей отложил на переезд в Петербург, чтобы сносно пережить хотя бы первые дни на новом месте. Захотев подстраховаться на совсем уж крайний случай, Матвей рассудил, что религиозную мать, судя по слою пыли на деревянной шкатулке, не очень-то волнует мирское, и прихватил с собой ее золотое кольцо. Как выяснилось уже через несколько месяцев жизни в Петербурге, ломбарды оценивали его примерно в пять тысяч рублей. Эти несколько месяцев Матвей работал в затрапезном кафе на Садовой, куда его взяли официантом. Свободное время он проводил в курилке, окна которой выходили на скругленную арку. За ее резными воротами виднелся сумрак тесного двора-колодца. Крупные ярко-желтые кирпичи вокруг арки пестрели розовыми объявлениями с мобильными телефонами и звучными именами: Катюша, Анжела, Лолита, Доминика… Когда поднимался влажный ветер, розовые листки дрожали, как отстающая чешуя. Часть объявлений вела на Сенную площадь, с которой соседствовала Садовая улица, и проститутку там мог снять даже бюджетник, не боящийся играть с Венерой в русскую рулетку. Мало что изменилось со времен Достоевского и Крестовского, петербургские трущобы не утратили своей внутренней сути, да и внешне остались почти такими же. Изменились лишь крой одежды, лексика и формы опьянения. Период, когда криминалом занималась организованная преступность, живущая по тюремному укладу, уже давно миновал: в начале девяностых проституция и наркоторговля стали вотчиной находчивых сотрудников МВД, а спустя тридцать лет сеть наркоторговцев попала в руки высших лиц государства, некогда служащих в ФСБ. Логистика стала более упорядоченной, масштабы увеличились, а доход, само собой, вырос – как у распространителей, так и у правительства. Большую часть действующих дилеров, исключая особенно хитрых и тех, кто пока не попал в поле зрения влиятельных лиц, контролировал невский синдикат, скрывающийся за казенным тетраграмматоном - ФСКН. Истоки ФСКН брали начало в нулевых, когда Интерпол, сотрудничая с европейскими странами и надеясь выйти на явно серьезного заказчика, отслеживал маршрут тонны кокаина. Грузовик километр за километром приближался к конечному адресату, но на российской границе пропал и больше не объявлялся, а российские власти сообщили Интерполу, что никакой кокаин через таможню не провозили. Одним из людей, давшим добро и пропустившим грузовик с «пекинской капустой», был Алексей Петров, доверенное лицо тогда еще нестарого президента, а ныне – глава ФСКН. До Матвея доходили сомнительные слухи о том, что достаточно крупные или сообразительные дилеры формально числятся в ФСКН «внешними сотрудниками», что у них даже есть корочка, которой в случае конфликта можно тыкать в недовольное лицо собеседника, явно не желающего бодаться с силовыми структурами. Новое руководство предпочитало решать конфликты с холодной вежливостью власть имущего, хватаясь за оружие лишь в тех случаях, когда вежливость не срабатывала. Матвей не знал, кто из его знакомых был «внешним сотрудником». Открыто об этом не говорили, и оставалось лишь строить предположения. Представить в этой роли можно было и Ларису, и Марата. В пользу Ларисы говорил тот факт, что она была излишне осведомленной и спокойно продавала из рук в руки – уже год. Марат же сам жаловался некоторым клиентам, что опять подходит срок платежа, а нужной суммы у него нет. Жалобы эти напоминали угрозы, и нужная сумма быстро находилась. Вспомнив, что дома нет гречки, Матвей направился обратно к крупам. Он даже остался немного доволен сдержанной перепалкой, которая позволила сбросить часть психического напряжения, поэтому собственная забывчивость его не задела. Наверное, Матвей мог купить гречку, вернуться домой и заснуть еще раз – до следующего утра. Но событиям было суждено пойти по другому маршруту, и началом их стала беседа, в рамках человеческой жизни кажущаяся бытовой и незначительной. Матвей почувствовал, как в кармане беззвучно завибрировал телефон. Матвей редко говорил по телефону, отдавая предпочтение мессенджерам, в частности, телеграму, точно так же предпочитали общаться его приятели, а звонки шли в ход лишь в том случае, если связаться нужно было срочно. И судя по тому, что Горбовский сбрасывать не собирался, дело не терпело отлагательств. По крайней мере, по мнению Горбовского. Из всех петербургских знакомых Слава Горбовский был самым близким другом Матвея. Несмотря на очевидную противоположность социальных страт: Горбовский, некогда живший в Москве и учившийся в МГИМО, был не очень любимым, но все-таки племянником влиятельной женщины из петербургского Заксобрания, которая с недавних пор всеми силами старалась скрыть от общественности их родство. Он представлял собой молодого человека со степенным лицом, фотогеничность которого портил только загнутый книзу кончик длинного носа, и пестрыми рукавами от запястий до локтей: на левой руке раскинул перламутрово-зеленый хвост павлин, увенчанный черно-синей короной гребня, а правую руку обвивали бледно-голубые бутоны цветущих лотосов. В Петербург Горбовского заставила переехать нехорошая, даже грязная история, произошедшая, когда он учился на втором курсе юрфака и нюхал слишком много кокаина. Подробностей не знал никто – об этом позаботилась хваткая тетушка, но точно было известно, что Горбовский, находясь в состоянии наркотического опьянения, сбил человека. То ли сделав его инвалидом, то ли задавив насмерть. Вердикт тетушка вынесла быстро: заставила отчисленного племянника покинуть Москву и сняла его с довольствия, оставив лишь минимальные двадцать тысяч в месяц. Стремление было благородное и даже идеалистическое: кинуть его в жизнь простых людей, чтобы до него наконец дошло, как тяжело зарабатывать деньги, которые он все это время транжирил. К сожалению, тетушка плохо знала реалии низших слоев населения, в которые она макнула племянника, а особенно реалии маргинального Петербурга. Питерский прайс приятно удивил Горбовского, привыкшего к столичным расценкам. К тому же, он оправдал ожидания тетушки и даже начал зарабатывать сам. Не совсем так, конечно, как она ожидала. Продавать Горбовский опасался и наркоторговцем не был. Его работа заключалась в том, что он создавал фальшивые аккаунты дилеров, находил излишне доверчивых покупателей и исчезал с их деньгами навсегда. С точки зрения закона его действия были мошенничеством, но уж точно не сбытом. Политические убеждения Горбовского были такими же своеобразными, как и его работа: левые считали его правым, а правые левым, поэтому он вписался в ельцинизм, который счел достаточно постироничным для своего неопределенного положения. То ли в шутку, то ли всерьез он не любил коммунистов и трезвенников, ратовал за свободный рынок и нахваливал ледовласого Ельцина, путаясь в себе и не до конца понимая, что из этого он делает искренне, а что ради забавы. - Приходи к Ладе в гости, мы тут с Асей сидим, - скороговоркой выпалил Горбовский, как только Матвей взял трубку, - будет весело. Матвей смекнул, что очевидно ускоренный Горбовский хочет разбить компанию на пары, никого при этом не обидев, и в любой другой день наверняка бы согласился, но сегодня это было для него непосильным подвигом. Мысли в голове ворочались исключительно мрачные, даже завтрак утром не влез в горло, внушив одним лишь видом позывы к тошноте. - Вчера я освежился, и сегодня мне хочется только сдохнуть, - мрачным тоном сказал Матвей. – Ася принесла тебе долг, - многозначительно произнес Горбовский и намекнул для верности еще раз, - долг, который обещала отдать. Помнишь? Естественно, Матвей помнил. Месяц назад Ася взяла у него в долг три тысячи, и Матвей, чтобы сократить маршрут, исключив из него киви-терминал и место закладки, предложил вернуть долг граммом мефедрона. Ася долго тянула с возвратом, и сегодня он пришелся как нельзя кстати. - Я примерно через два часа у вас буду. Я дома сейчас. - Как раз вовремя, Лада пока спит. Были все шансы застрять в квартире Лады до утра, если не до обеда, и Матвей, оставив продукты дома, взвалил на плечи баян и поспешил на электричку. Не то что бы его манила возможность с кем-то перепихнуться, хотя такой вариант он на всякий случай рассматривал, но предложенный мефедрон склонил его к согласию. В лучшем случае он хорошо проведет время, а в худшем просто поправит депрессивное состояние. Лада жила на улице Коллонтай, неподалеку от перекрестка с проспектом Солидарности: над шумной асфальтовой дорогой одинокой свечой возвышалась грязно-белая брежневка в шестнадцать этажей, а напротив нее располагался психоневрологический интернат. Выйдя из лифта на душную от сигаретного дыма лестничную клетку, Матвей постучал по железной двери, покрытой в углах вкраплениями ржавчины, и открыла осунувшаяся за полгода Лада. Каштаново-рыжие волосы густой волной падали на левое плечо, легкий домашний халат доходил до шишковатых колен, а под томно опущенными веками виднелись маковые зерна суженных зрачков. - Здравствуй, Матвей, - произнесла Лада с бархатными интонациями бордель-маман и степенно поцеловала его в лоб, - очень рада, что ты пришел. Но есть нюанс. - Какой еще нюанс! – не выдержал он. – Где мой меф?! - Марат пришел. Мы пытались его выгнать, но он сказал, что через час сам уйдет. - Вот как, значит… - Мы его не приглашали. Он пьяный, избитый и подозрительно молчит. Говорит, что не хочет пока уходить. - В смысле, не хочет? – вспылил Матвей. - Он у себя дома, что ли? Чего вы с ним так миндальничаете? Что он - единственный барыга в городе? В конце концов, в Питере мы или где? Их тут как собак нерезаных, выбирай не хочу! Матвей не помнил, как прошли две недели в квартире Марата, но точно знал, чего в тот период не происходило, поэтому относился к нежелательному амнезическому эпизоду с легкой досадой, лишний раз себя не накручивая. И все же это не мешало ему тихо ненавидеть Марата, особенно в такие дни. Матвей выдохнул. В голове забрезжила идея. - Если вы хотите его выгнать, но не можете, давайте это сделаю я. Мне хуже не будет, к тому же, я его терпеть не могу. Всем полегчает: и вам, и мне. Я как раз в подходящей кондиции. Вскинув подбородок, Лада заинтересованно сверкнула глазами. - Вечер перестает быть томным, - хмыкнула она и сонным взмахом руки предложила Матвею войти, - если ты так хочешь… Матвей ступил в прохладный коридор, к липкому полу которого присохла двухнедельная пыль, и разулся. Вытянув шею, он осторожно заглянул в дверной проем, за которым виднелся зал. На фоне ярких штор, скрестив ноги, сидел на полу Горбовский. Он кутался в черный флаг с портретом Ельцина, который окружали зигзаги Черного солнца. На подоконнике, возвышаясь над остальными, сидела низкорослая, но бойкая Ася, одетая в прозрачный плащ из синего пластика. Зеленые дреды были собраны в хвост, на носу косо сидели квадратные очки в синей оправе, а во лбу блестела крупная наклеенная страза. Сжимая в руке освежитель воздуха, Ася оживленно жестикулировала и так же оживленно о чем-то рассказывала. Матвей прислушался. - …распечатали листовки и пошли клеить. Нас, конечно, уже вызывали из-за абортов в центр «Э», но нигилистов в девятнадцатом веке подобные казусы не останавливали. Разве мы хуже? - И что случилось? – спросил Горбовский. - Пришлось в лучших традициях русского протестного движения убегать от казаков. Век другой, а дерьмо всё то же. Ряженые клоуны. - А освежитель откуда? – раздался тянущийся, словно резина, нетрезвый голос Марата – как раз из того угла, в который Матвей пока не мог заглянуть. - В супермаркете украла. - Зачем он тебе? – с еще большей грубостью спросил Марат, явно провоцируя Асю на ссору. Но она лишь презрительно покосилась на него с высоты подоконника и феминистского дискурса: - Это освежитель от мужиков, Маратик. Чтобы таких, как ты, отпугивать. Матвей вошел в зал, улыбнулся, не размыкая губ, и молча помахал рукой Асе и Горбовскому. Горбовский, от внимания которого не ускользнул агрессивный настрой Матвея, слегка нахмурился, а вот Ася почему-то хихикнула. Их зрачки затмевали радужку, а челюсти мелко подрагивали. Наконец Матвей повернул голову и заметил Марата, который полулежал в пухлом кресле. И без того неопрятный Марат сегодня был весь в пыли, прозрачно-водянистые глаза глядели мутно, а пахло от него перегаром. Подбитый правый глаз опух, кожа вокруг него была иссиня-фиолетовой. Когда Марат понял, что на него смотрят, и увидел, кто на него смотрит, он напрягся всем телом. Вальяжно пройдя между ними, Лада улеглась на диван. Лицо ее выражало блаженство, однако кончики губ оттягивало вниз, и в улыбку они не собирались. - Ну привет, - мрачно заворочал языком Марат. Судя по голосу, он был порядочно пьян и раскоординирован, и пришел сюда, скорее всего, на автопилоте. Не факт, что и сейчас он полностью осознавал происходящее. - Я звонил тебе, но ты не брал трубку, - уверенно произнес Матвей. Марат лишь издал хриплый смешок: - А я знаю, что ты звонил. Поставив кофр в изголовье дивана, Матвей вопросительно посмотрел на Асю, и она поняла его без слов. Сунув руку в карман шорт, она достала мятый зиплок с мефедроном, который Матвей тут же нетерпеливо выхватил. - Поехали, - пробормотал он себе под нос, вытаскивая из кармана скидочную карту «Пятерочки», прямоугольник белого пластика с красно-зеленым пищевым принтом. Уместившись между Горбовским, который молчал и чего-то ждал, и Асей, злорадно скалящей зубы, Матвей раскатал на подоконнике жирную дорожку. От беловатого порошка, в котором можно было высмотреть очень бледные оттенки серого и розового, слабо пахло фиалками. Глубоко шмыгнув, Матвей прочистил нос, втянул дорожку через скрученную десятирублевку, и выжженную слизистую колко обожгло. Он шмыгнул еще раз, пальцем собрал с карты и подоконника остатки мефедрона и втер его в десны. Марат исподлобья смотрел перед собой. Горбовский попытался встать, но Ася, еще сильнее обнажив зубы, помотала головой, и ему пришлось сесть обратно. Прошла минута. «Ну и где?» - нервно подумал Матвей, ощущая из всего набора эффектов лишь легкое жжение в носу и взвинченность, совершенно лишенную радости. Стимулятор сыграл свою роль и возбудил нервную систему, вот только она уже не реагировала на него правильно. Это было нехорошее, злое возбуждение. - Сколько вы с ней трахались? – грубо выпалил Марат, рывком подняв с кресла пошатывающееся туловище. - Месяц? Полгода? - Не твое дело, - огрызнулся Матвей, резко повернувшись к нему. Будто кто-то дернул рубильник, и уровень злости в одну секунду достиг критической отметки. Поняв, что речь идет о ней, скучающая Лада с ленцой приподняла тяжелые веки. Она смотрела на них с декадентским любопытством, как на двух половозрелых лосей, дерущихся за внимание самки. Вот только ни Марату, ни Матвею уже полгода как ничего не светило, а исход стычки на решение Лады повлиять не мог. - Провоцируешь меня? На твоем месте должен был быть я, понятно? Зачем ей вообще понадобилась такая грязь из-под ногтей? – громко выкрикнул Марат, и его голос эхом отразился от стен. - Она сама решает, с кем ей спать, а с кем нет! - Как самочувствие, Матвей? – хихикнул вдруг Марат. – Оклемался или до сих пор отходишь? Я постарался и правильно все сделал, не ошибся с пропорциями. Можешь гордиться: я тебе отдельно варил. Стиснув зубы, Матвей уставился на него - отупело, с ноткой запоздалого понимания. - Удивительно, что ты не свихнулся. У тебя крепкая психика. - Нельзя так, может ты… - робко обратился к нему Горбовский, но Марат даже не услышал его. Он заученно выдавливал из себя монолог, который уже не раз прокручивал в воображении, дожидаясь подходящего момента: - Жаль, что ты не отъехал, но так даже лучше вышло. Ты, конечно, не Эдичка, и партии у тебя нет, но писать мемуары ты уже можешь. Матвей, которого наконец охватил задор, удовлетворенно кивнул. Он читал Лимонова и более-менее понял намек, избавив Марата от унизительной необходимости объяснять слишком контркультурную остроту. - С козырей пошел? – весело процедил сквозь зубы Матвей, вовсю разогнанный мефедроном. – Ты пиздишь, Марат. И сейчас я объясню почему. Почесывая лицо, Лада залипла. Волосы разметались по обивке дивана, а боковой разрез халата оголил мягкое бледное бедро. Она слышала перепалку, но слова доходили до нее сквозь золотистую пелену полусна. Распалившийся Матвей тараторил, и остановить его в ближайшие пять минут казалось невозможным: аргументов у него накопилось много. - Круг наших общих знакомых гораздо шире, чем ты думаешь, а твоя квартира – самый настоящий проходной двор. В сутки через нее проходит человек десять. То есть, за две недели там побывало больше ста человек. И если бы что-то подобное случилось, часть наших общих знакомых была бы в курсе. Однако прошло три месяца, а я узнаю об этом только сейчас, еще и от тебя. А ты, Марат, не самый беспристрастный источник. За год систематического употребления свежести Марат несколько потерял связь с реальностью и возомнил себя божком районного масштаба. Конечно же, он ожидал совсем другой реакции. На лице у него застыло детское изумление, смешанное со злостью. - Запрета на съемку у тебя в хате нет, так что половина гостей явно что-то снимали, а самые неосторожные даже выкладывали в соцсети, - увлеченно продолжал Матвей, довольно прихохатывая, - но я проверил страницы всех наших знакомых и ничего компрометирующего не нашел. А их больше тридцати человек. У него нездорово раскраснелись щеки, пальцы и челюсть подергивало тремором, но ничего этого Матвей не замечал – слишком уж он зациклился на обвинении Марата. Готовый к худшему Горбовский встал, и на этот раз Ася не стала его останавливать: предчувствуя близость кульминации, она тоже насторожилась и зубы больше не скалила. - К тому же, ты у нас любимчик Венеры, а печень у тебя такая жирная, будто тебя откармливают на фуа-гра. А я тогда на всякий случай проверился: и в кожвене, и на вич, и на гепатит. Мало ли, с кем я спал и какими баянами кололся. У нас ведь, если ты не в курсе, эпидемия вич. И что ты думаешь? Я здоров. Что из этого следует? Что ты пиздишь, Марат, - на одном дыхании выпалил Матвей и хитро добавил, - и есть еще один, самый важный аргумент. - Какой? – удивленно спросил Марат. Матвей сжал правую руку в кулак и размашисто ударил Марата по уже подбитому глазу. Вскрикнув, тот согнулся в половину своего роста и угрожающе качнулся к полу, но чудом выпрямился. По-собачьи оскалившись, он с ловкостью пьяного, который не чувствует боли и намерен ввязаться в историю, саданул Матвея по носу. Матвей рухнул на пол, и затылок пронзило болью, разлившейся по черепу. Взвыв, он схватился за нос. Истощенная слизистая не выдержала: алая кровь марала пальцы Матвея, стекала по скулам, ее тяжелые капли терялись в светлых волосах. - Эй, Марат! – выкрикнула Ася, крепко сжав в руках освежитель воздуха. Марат обернулся, и она брызнула освежителем ему в глаза, залив их щедрой струей химиката. - А-а-а! – бессвязно взревел Марат, прижав ладони к лицу. Горбовский оборвал его вопль, ударив Марата кулаком в живот. Тот согнулся, осел на пол, как куль со старым тряпьем, и сжался, притянув к животу колени. - Я только снюхал, а ты мне нос разбил, - прогнусавил Матвей, поднявшись, - кретин… - Ты-то куда лезешь, дурак? – сдавленно шипел Марат в сторону Горбовского. – Радуйся, что тебя это не касается! Он часто моргал, из пораженных глаз бежали слезы. Очнувшись от дремы, Лада встала с дивана и с некоторым удивлением оглядела разъяренных гостей. Вздохнув полной грудью, она извлекла из-под диванной подушки носовой платок. - Прям стендап, - довольно произнесла она, вытирая Матвею лицо, - Славик, можешь вытащить его в подъезд? Пусть домой идет. Сосредоточенно кивнув, Горбовский ухватил дезориентированного Марата за руки и волоком потащил к двери. - Ты пожалеешь об этом, мразь! – кричал Марат, видя сквозь пелену слез искаженного Горбовского и дергаясь всем телом, словно дождевой червяк. - Будешь вместе с Грязевым говно разгребать! Вернулся он уже без Марата. Озадаченный, но заметно радостный Матвей топтался на месте и комкал в руках окровавленный платок, то и дело прикладывая его к носу. Лада снова лежала на диване, глаза ее были закрыты, а грудь мерно вздымалась. - Ну и хули вы ждете? – спросила Ася. – Сваливать надо: вдруг соседи полицию вызвали, пока он тут орал. - Может, к тебе? – предложил Горбовский, снова кутаясь во флаг с Ельциным. Он указал рукой на Матвея. – У него есть меф, и он уже начал его нюхать. Скоро его отпустит, и что он будет делать? На улице догоняться? Или в своей коммуналке? Слава жил неподалеку, на Дыбенко, но он снимал комнату, как и Матвей. Хозяйка квартиры проживала в одной из комнат и к Горбовскому была настроена негативно, а к его гостям уж тем более. А вот у Аси был дом в Девяткино, неподалеку от метро. По субботам там собирался политический кружок, частью которого Ася была уже год, зато сегодня дом пустовал. Когда они вышли из квартиры, Марата в подъезде уже не было. Рассудив, что он прозрел и отправился домой, они со спокойной душой пошли к метро. До Девяткино пришлось добираться час. За крепко сколоченным забором прятался поблекший на солнце домишко из красного кирпича, крыша которого была устлана сероватым шифером. Нескольких сегментов не хватало, и в крыше дома зияли черные пустоты. Слева от дома раскинулся скромный вегетарианский огород с грядками латука, сельдерея и петрушки, а в углу участка стоял железный бак, до краев наполненный водой. Ночь не принесла облегчения. Каждый час Матвей исправно нюхал по дороге, всякий раз делая ее чуть толще, однако чуда не наступало: прежняя оживленность шла на спад, уступая место утренней тоске, а накопительный эффект никак себя не проявлял. За окном мерцал острый серп луны. Горбовский бренчал на гитаре, периодически прерываясь на перекур, Ася танцевала, стряхивая пепел прямо на пол, и всё это они проделывали, не переставая беседовать: как друг с другом, так и с Матвеем. Матвей тоже курил одну за одной, наполняя окурками консервную банку. Он сидел за кухонным столом, скупо поддерживая разговоры, скачущие с одной темы на другую, и не мог присоединиться к общему празднику жизни. Если поначалу Матвей находил в происходящем нечто трогательное и умиротворяющее, то теперь он стремительно трезвел, и поведение друзей, временно отгородившихся от мира, стало казаться ему даже жутким. Они словно рассинхронизировались, и Матвей уже не в первый раз осознал, что пятый час подряд Горбовский с Асей совершают бессмысленные зацикленные действия, находя их веселыми, что случается это несколько раз в неделю и – самое удивительное - что и он нередко в этом участвует, ощущая точно такое же самое мерклое веселье. Матвей уже не видел в танцах и музыке ничего оптимистичного. Мир сдвинулся, и они приобрели неуловимый макабрический оттенок провинциальных поминок, вставший во весь рост из рассказов Мамлеева. «На отходах, трезвый в хлам, - угрюмо подумал Матвей, - сижу в сраном Девяткино…» - Эй, Грязев, - окликнул его Горбовский, - чего хмурый такой? - Я свежестью ставлюсь, не берет меня меф! – огрызнулся Матвей и осекся, поймав себя на излишней агрессии. Ускоряться дальше не было смысла: он или разозлится еще сильнее, или вовсе передознется. - Извините, - пробормотал он, - мне не по себе с самого утра. Еще и Марат… Ася, дашь дунуть? Я лучше спать пойду. Я сегодня везде не к месту. В подвале Ася прятала гроубокс, что и было причиной ее гостеприимства. Она отправила Матвея спать на чердак, а сама ушла в огород – достать из тайника гостинец. Матвей лежал на плотном матрасе и не мог сомкнуть глаз. Изнутри чердака зияющие дыры совсем не казались черными: одна из них была занавешена серой тряпкой, а сквозь другую виднелись блеклая зелень огорода и железный бак с темной массой воды. Время от времени под скосом чердака звенела музыка ветра в виде золотистых дельфинов, и тихий звон отдавался в висках Матвея досадливым отзвуком. Через пять минут на чердак поднялась Ася, прижимающая к груди свеженарезанный водник. В кулаке у нее виднелся спичечный коробок. - Больше пяти хапок не советую, - деловито сообщила она, - тебя разбудить в четыре? Пойдешь на работу? - К херам работу, - проворчал Матвей, усаживаясь и доставая зажигалку, - когда проснусь, тогда и проснусь. Ася оказалась права: уже на третьей хапке Матвей ощутил, как голова наполняется туманом. Спал он крепко. На устьях ноздрей застыли сопли, смешанные с кровью, консистенцией напоминающие мучной клейстер. Ближе к полудню Матвей проснулся от голода, который мучил его уже сутки, но не мог пробиться сквозь сломанную сигнальную систему. Рядом с водником стоял пластиковый контейнер для еды, накрытый прозрачной крышкой, под которой виднелись брокколи в сливочном соусе. Съев все без остатка, Матвей улегся на правый бок. Вода в баке сверкала под солнцем таким ярко-белым блеском, что на нее было больно смотреть. Матвей перевернулся на левый бок. Пробоина в этой части крыши была занавешена тряпкой, и свет, проникающий через нее, падал на пол дымчато-серым пологом. Матвею снился серый дым. Вдали глухо звенели колокола и лаяли собаки, а где-то за спиной горел слепящим огнем ясный свет.