Дневник памяти

Сознание вернулось рывком. Гарри привычно просканировал своё состояние, стараясь ничем не выдать, что очнулся, чтобы разведать обстановку и выиграть то, что, возможно, спасёт ему жизнь — время, информацию, любую зацепку. Чуть приподнял веки, чтобы осмотреться. Картинка перед глазами расплывалась — с него услужливо сняли очки. Зудит и чешется локоть — вероятно, ударился, когда падал, и кто-то уже позаботился, наложив исцеляющее заклинание, оно всегда себя так ведёт, что хочется, как перенюхавшему валерианы книлзу, тереться о любую поверхность. Руки свободны — ни верёвок, ни сдерживающих заклинаний. Более того, устроили его с максимальным комфортом: голова лежала на чьих-то коленях, в волосах, нежно перебирая пряди, копошились чьи-то пальцы. Выдрессированные многолетней муштрой аврорские инстинкты вопили в голос: отскочить, уйти с линии атаки, накладывая невербальную связку из щитовых и обездвиживающих чар! — но Гарри проигнорировал их. Он узнал и эти колени, и пальцы, и перекрывающий аромат трав запах кедра с тонкой бергамотовой ноткой, и голос, который в ответ на его неожиданно дрогнувшее «Как… как долго?» негромко сказал: — Чуть больше года. Недели за три до твоего дня рождения вы решили, как ты выражаешься, обкатать молодняк — отправить группу молодых авроров одних, без старших. Их там не должно было ждать ничего серьёзного — обычная рутинная проверка заброшенного дома, который авроры уже раз триста облазили вдоль и поперёк. Соседям показалось, что они там видели нечто… странное. Но в последний момент тебя будто дёрнуло что-то, наверное, твоя хвалёная интуиция, и ты сорвался с ними. Это всех и спасло в итоге. Там оказалась какая-то хитрая ловушка, скрытая раньше чарами, которые от времени стали потихоньку разрушаться, вот её и не замечали — до тех пор, пока вы не угодили в неё всем скопом. — Мальчишки?.. — Живы. Отделались лёгким испугом да парой царапин: ты успел выставить щит, потом и другие пришли в себя, подключились, кто-то даже догадался активировать амулеты и вызвать подмогу. Ты, как обычно, уходил последним; к тому времени ловушка поглотила достаточно твоей магии, чтобы щит истончился и пропустил проклятие. — А напульсник, он не помог, да? — Если бы он не помог, — ядовито передразнили его, не больно, но довольно чувствительно потянув за волосы, — мы бы сейчас не разговаривали, господин главный аврор. Ты вообще бы ни с кем говорить не мог, валялся бы в Мунго и пускал слюни. И это в лучшем случае. Там столько всего намешано было, вплоть до некромантии, Волдеморт с его доморощенным Круцио удавился бы от зависти, если бы увидел. — И что это было за проклятие? — поспешил вернуть разговор в прежнее русло Гарри. Ему совершенно не хотелось говорить о Волдеморте, да к тому же он чувствовал угрызения совести от того, что усомнился в сделанном с любовью уникальном подарке. — Silentium Cordis — Молчание Сердца. Его придумала лет триста назад ведьма, которую бросил муж, сбежав с молоденькой любовницей, — она так сильно его любила, что едва не сошла с ума от горя. Видимо, у хозяев дома было довольно эксцентричное чувство юмора, потому что это проклятие не убивает и не насылает страшную болезнь, оно просто стирает из памяти того, кто тебе особенно дорог — друг, возлюбленный, ребёнок, да хоть любимая канарейка. Ты их больше не видишь и не слышишь, не чувствуешь, когда они тебя обнимают, не замечаешь общих колдофото, не пользуешься подаренной кружкой. Их нет в твоей памяти — с того момента, как они начали для тебя что-то значить. — Поэтому я помнил нас в школе только до конца седьмого курса и не дальше? — Точно. И знаешь, что самое отвратительное в нём? Его нельзя обнаружить, пока оно не начало действовать: колдомедики проверили тебя с головы до пят, но ничего не нашли — у тебя даже голова не болела, хотя ты, как говорили, чувствительно приложился затылком о стену! — и отпустили домой. А в твой день рождения… Накануне мы поссорились: ты стал просто одержим своей работой, словно ничего другого… меня… в твоей жизни не существовало. Я лишь хотел напомнить тебе про вечеринку, а получил в ответ список своих грехов от разговора в магазине мадам Малкин до Волдеморта. Потом, много позже, мы узнали, что это действие проклятия — твоя раздражительность, то, что ты отдалился, ушёл с головой в работу, но мне всё равно стоило быть внимательнее, догадаться, что что-то не так. Прости. Гарри примирительно потёрся щекой о чужое колено. Он не сердился, ни капли, если только на себя — за жестокие и несдержанные слова, пусть и не помнил, что тогда наговорил: те три недели были как в тумане, даже пришлось заново просматривать собственные распоряжения и приказы — ни один не остался в памяти. — Что было потом? После того, как я… — Ты ушёл. Дома не ночевал. Игнорировал мои патронусы, а когда вечером появился в Норе, уже после напоминания Рона, и меня. Я решил не давить, дать тебе время остыть, но ничего не менялось, и тогда уже мы заподозрили неладное. Гермиона под надуманным предлогом осмотрела тебя и обнаружила наконец проклятие. — Кингсли знал? — Ты главный аврор, мы не могли скрывать от него такое. Но на твоей работе проклятие не отражалось, оно вообще не затронуло ничего, кроме… Прерывистый вздох, минута тишины. Гарри не торопил, стараясь даже дышать через раз, чтобы не вспугнуть. — Мы довольно быстро нашли описание проклятия, а после началось самое сложное — придумать, как его снять. Оно не убиралось Обливиэйтом или отменяющими заклинаниями, зелья оказались бессильны, даже Легилименция не помогла. Видимо, вспомнить меня ты должен был сам. Мы много что перепробовали и… Не знаю, может, проклятие от наших настойчивых попыток потеряло часть своей силы или сказалась твоя невероятная везучесть, но ты стал что-то замечать — я понял это по тому, что ты снова стал пользоваться моими подарками и разговаривать со мной. — Разговаривать? — нахмурился Гарри. — Я такого не припомню, кроме пары случаев, когда слышал тебя: в ювелирной лавке Аттвуда и после последнего разговора с Гермионой, когда она попросила сжечь дневник. Ах, да, и здесь, прежде чем грохнулся в обморок. Голос над головой беззлобно хохотнул: — Я, конечно, понимаю, что мы живём в волшебном мире, где есть говорящие портреты и Распределяющая шляпа, но желающая приятного аппетита посуда — это всё-таки немного перебор. У маглов подобное вообще считается началом шизофрении — серьёзного психического заболевания. Это не натолкнуло тебя ни на какие мысли? — Ну-у-у… — задумчиво протянул Гарри, почёсывая кончик носа. — Мне показалось это милым. И он даже ни капли не солгал. Весь прошедший год у него, как Гарри думал, была любимая работа, друзья и близкие люди, ему нравилась его жизнь и ничего не хотелось в ней менять, но иногда, как дежавю, накатывало чувство острого одиночества. Поэтому вдруг заговорившие предметы и животные подарили приятное чувство, что рядом постоянно есть кто-то, понимающий и поддерживающий. Теперь знать, что этим кем-то был Драко, стало большим облегчением, несмотря на то, что это грозило превратиться в неиссякаемую идею для шуток, прежде всего над ним. Впрочем, он и сам не прочь пошутить. — И знаешь, я буду скучать по ворчащему будильнику — он прекрасно умел поднимать мне настроение. — Если тебе для лучшей работоспособности так необходимо, чтобы кто-то недовольно бурчал у тебя над ухом по утрам, так и быть, могу помочь, — с изрядной долей скептицизма в голосе откликнулись сверху. Гарри перехватил перебирающую волосы руку, подтянул к лицу, поцеловал в середину ладони: — Всегда. В любое время. Залетевший на поляну ветерок пошуршал кронами деревьев, сильнее подчёркивая воцарившуюся тишину. Где-то далеко щебетала невидимая птичка, по телу медленно расползалась приятная тёплая нега — хотелось поддаться искушению и позволить сну окончательно окутать себя, но аврорская привычка добираться до развязки не давала бросить объяснения на середине. Гарри ещё раз коснулся чужой ладони губами и попросил: — Расскажи о дневнике. — Это была идея Гермионы, вернее, наша общая. Она как-то рассказала о магловском фильме про девушку, которая после аварии каждый день забывает всю свою прошлую жизнь, и её сначала парень, потом муж записывает на магловскую видеокамеру краткий рассказ о них. И мы подумали, почему бы не сделать нечто похожее, только в виде дневника: мои изображения ты пока не видел, в отличие от надписи на кружке и кактусе. — Поэтому Джинни так быстро сбежала, когда я предложил разложить колдофото в альбом? — А что ей оставалось делать? Ты был так подавлен с утра, что я попросил Джиневру срочно приехать, надеясь, что её визит отвлечёт тебя, но мы не предполагали, чем это может закончиться. Как бы она объяснила пустые страницы в альбоме? Пришлось импровизировать. Собственно, поэтому рассказывать в дневнике что-то из нашей постхогвартской жизни смысла не было — ты бы вряд ли смог прочитать, не стоило напрасно тратить этот шанс. Я решил, что будет лучше написать о своём детстве, подобрав события, которые вызывали у меня те же чувства, что вызовут у тебя места, куда ты потом отправлялся. Оставалось надеяться, что такое совпадение сработает. — Ещё как сработало! Гарри ощутимо передёрнуло от воспоминаний: среди них нашлись и приятные, но все они были, как его любимый пирог с патокой, пропитаны горечью оттого, что, как он думал тогда, были ненастоящими. Гарри так отчаянно завидовал самому себе из видений! Сейчас он знал, что это всё о нём, это его, и дышать становилось ощутимо легче. — Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти. Надо было придумать что-то другое… — Нет-нет! — Гарри торопливо сжал чужие пальцы в ладони, чувствуя, как сердце срывается в галоп. Пусть лучше так, да он выдержал бы ещё с десяток таких путешествий, лишь бы поскорее вернуться и не мучить больше дорогих людей. — Всё хорошо. Вы всё сделали правильно. Только не опасно ли было привлекать посторонних? — В Гарри снова заговорил аврор, просчитывающий возможные риски при составлении плана операции. — Сам знаешь — прессе такая сенсация, как спятивший начальник аврората в лице Национального героя, что сахарная косточка, вцепились бы почище бульдога и потрепали бы всех. — Ты про Марка Аттвуда и Юхана Олофссона? Не волнуйся, там не было чужих. Лонгботтом и без Непреложного будет держать язык за зубами, маглы бы ничего не поняли, а этих двоих с разрешения Шеклболта заменил под оборотным Рон. Ну и память слегка подтёрли. И не кривись так! Это был приказ министра. — А Маришка и Александр? — испуганно охнул Гарри, делая мысленную зарубку поговорить с Кингсли — вот уж интриган стал, почище Дамблдора. Политика, чтоб её! — Шеклболт не настолько идиот, чтобы ссориться с русскими, особенно после их помощи в поимке Долохова и его свиты, в отличие от тех же шведов, которые своим нейтралитетом в этом вопросе заработали себе дурную славу. Министру пришлось любезно попросить. Мы думали, что нам просто снова дадут волосы для оборотного, но… Помнишь Михаила Горного? Гарри кивнул. Они познакомились весной две тысячи первого. Им, тогда ещё курсантам Академий, пришлось участвовать в совместной операции по задержанию волдемордовских недобитков, пытающихся своим ходом через Россию уйти в Китай и Индию, а там — чем, как говорят русские, чёрт не шутит — и в Австралию. Последняя облава, словно в насмешку, была второго мая и едва не стоила Михаилу жизни: Гарри успел прикрыть его щитом, от которого, впрочем, через секунду ничего не осталось, так что роль щита пришлось взять на себя самому Гарри. В результате оба оказались на больничной койке, что и положило начало тёплым приятельским отношениям, а заодно и увлечению Драко артефактологией — нужно же хоть кому-то задуматься о безопасности прыгающего под проклятия будущего аврора. Разные страны и ненормированные рабочие графики не позволяли им видеться, но на редкие письма время хватало. Гарри знал, что Михаил женился и у него двое детей — сын и дочь. Неужели?.. — Сейчас он далёко не последний человек в русской Думе — аналоге нашего Министерства, поэтому мы и обратились за содействием именно к нему. Мария и Алексей — его дети-близнецы; пришлось немного изменить им имена и внешность магловским способом, чтобы ты их не узнал и не почувствовал чары. Ребята так прониклись возложенной на них миссией, что без устали тренировались всё время, даже биографию твою выучили наизусть. Ну и для подстраховки я всегда был рядом. И не только в Петербурге. Гарри словно окатило ледяной волной. Перед глазами, словно снятая на колдокамеру, встала небольшая уютная кухня, освещённая тёплым жёлтым светом, фарфоровая чашка с остатками ромашкового чая и горько плачущая Гермиона, без конца повторяющая: «Ты должен сжечь дневник, Гарри! Сожги его!» Если бы он тогда не услышал Драко, не внял его хитрым слизеринским увещеваниям… Гарри был уверен — ему не дали бы совершить глупость и нашли бы способ убедить прочесть последнюю запись, но сколько времени они бы ещё потеряли! — Проклятие оказалось коварнее, чем мы думали, — раздался сверху усталый вздох. — Оно очень сильно влияло не только на твой разум, но и, начав активно разрушаться, на физическое состояние: после Петербурга всё едва не кончилось магической комой, пришлось постоянно тебя тормошить и отпаивать зельями. А про то, что оно искажало твоё восприятие и чужие слова, ты уже знаешь. — Слова Нарциссы, что ты якобы умер год назад, мне тоже послышались неправильно? — уточнил Гарри. — Нет, их ты как раз услышал верно. Они не противоречили проклятию: по твоим изменённым воспоминаниям я уже давно исчез из твоей жизни, и время, когда я якобы умер, значения не имело. Кроме того, это отчасти объяснило её приход — последняя просьба умершего. А вот с тем, как для тебя менялись слова Гермионы, всё не так однозначно. Я имею в виду Сектумсемпру. Мы заметили, что чем ближе человек к проклятому, чем больше он знает о его жизни, тем сильнее искажаются его слова. Поэтому ты услышал, что убил меня на шестом курсе. И что должен уничтожить дневник, вместо того, чтобы прочесть последнюю запись. Я предупреждал её, что это не сработает, но она не могла не попытаться — мы были так близко к успеху. Судя по твоей реакции, услышал ты что-то весьма неприятное. — Даже не представляешь насколько, — поморщился Гарри. — Хорошо, что Тедди вырос и больше не надо читать ему магловские сказки. — Хм, я заинтригован. От игривых ноток в чужом голосе по спине пробежали мурашки. Гарри зажмурился, чувствуя тёплую тяжесть в паху. Как же он скучал по всему этому! Не помня, не осознавая своей потери, тянулся к чему-то важному, жизненно необходимому: заботе, надёжному плечу рядом и вот этому лёгкому, кружащему голову, как молодое вино, флирту. — Потом, не хочу два раза повторять, — отмахнулся Гарри, даже не пытаясь скрыть предательскую хрипоту в голосе. — Вы же с Гермионой всё равно с меня не слезете, пока всё не услышите. Лучше скажи — ты уверен, что проклятие полностью снято? — Так давай проверим. В руку легли очки. Гарри сел, нацепил их на нос и, резко выдохнув, обернулся. Драко был такой, как он его помнил, если не считать едва заметных изменений: скрывающая усталость усмешка, напряжённый взгляд, залегшие у рта тревожные складки. — Привет. Гарри качнулся вперёд, прижался на миг своей щекой к чужой, прохладной и, как всегда, идеально выбритой, осторожно коснулся губами виска. — Привет. Я жутко соскучился. Надеюсь, мы никуда не торопимся? Драко, судорожно вздохнув, отстранился, улыбнулся уже по-настоящему: — Гермионе с Роном я уже отослал патронус, они навестят нас завтра. Мама будет рада выпить с нами чаю, но это может подождать. У тебя есть предложение? Вместо ответа Гарри переплёл их пальцы и потянул Драко на траву. Тот понятливо хмыкнул и лёг рядом, так, чтобы они соприкасались плечами. — Если по твоей милости у меня прострелит поясницу, будешь спать на диване. — Не волнуйся, у меня есть чудесная мазь. Поставит на ноги в два счёта! — Это та, что воняет, как дерьмо гиппогрифа? Нет уж, спасибо, я лучше буду страдать и изводить тебя постоянным нытьём. — Жду не дождусь, — счастливо рассмеялся Гарри. — Я не слышал его больше года! Они долго лежали, смотря в синее августовское небо, а над ними медленно плыли большие белые облака.