Дневник памяти

— Напиваешься в одиночестве? Джинни стояла в дверях кухни и ласково смотрела на него, чуть склонив голову набок и упершись стопой одной ноги в колено другой, став похожей на задумчивую рыжую цаплю. Гарри не помнил, откуда у неё появилась эта привычка, но никогда не одёргивал, в отличие от Молли, находя милой. — А есть предложения? Вместо ответа Джинни потрясла бумажным пакетом с логотипом его любимой пекарни, источающим одуряющий аромат свежих булочек с корицей. — Вы приняты в клуб, мэм! Гарри не стал пользоваться магией, чтобы подогреть чайник и достать ещё одну чашку. После видения в Абиско он чувствовал себя как после изнуряюще долгой болезни, и потому старательно заставлял себя расхаживаться, надеясь хоть так отвлечься и не провалиться в серую бездну уныния. Потому что — стыдно сказать — жутко завидовал. Самому себе — или тому, похожему на него, кто был на его месте в видении. На кого смотрели с нескрываемой нежностью в серых глазах. Кого крепко держали за руку красивые длинные пальцы, легко поглаживая по запястью. Кому дарили такие потрясающие подарки. Чувство потери чего-то невосполнимого, главного, самого дорогого так резко и сильно полоснуло по нервам, что там, на станции, он не смог сдержать слёз, почти не запомнил обратную дорогу, а вернувшись домой, рухнул на кровать и провалялся в прострации почти сутки, пока гневное тиканье будильника, умеющего выносить мозг почище Гермионы, не заставило его, поднявшись, поплестить на кухню выпить чаю, где его и нашла Джинни. Булочки, как всегда, были восхитительны, но категорически отказывались лезть в глотку. Даже чай не помогал. — Гарри, у тебя всё хорошо? — окликнула его Джинни. — Ты выглядишь уставшим. Улыбнуться получилось с великим трудом. — Да, просто не выспался. — Расскажешь, как прошло твоё путешествие? Решив остаться в Абиско, Гарри через любезно предоставленный Олофссоном камин предупредил друзей, что уехал отдохнуть в Швецию. — Конечно. И даже колдофото покажу. За них тоже стоило благодарить вездесущего Олофссона — именно он снабдил Гарри колдокамерой и плёнкой, объяснил, как обращаться с камерой, и даже взял на себя труд напечатать отснятые снимки: «Не все любят возиться с реактивами — здесь нужно особое мастерство, как в зельеварении. Чуть передержишь, ошибёшься в движении палочкой — и фото загублено. Остаётся только движущаяся картинка, без души. Я уже четверть века этим занимаюсь, от отца с дедом любовь к колдоделу перешла, да как станцию бросишь? Вот и балую туристов иногда». Гарри, поначалу хотевший обратиться к Колину Криви, ставшему профессиональным колдофотографом — его имя было широко известно не только в магической Британии, но и зарубежом, передумал и оставил плёнки Олофссону. Как раз утром через камин прилетел плотный коричневый конверт (на этом моменте будильник перестал ворчать и начал соблазнять его просмотром колдофото), и можно было совместить приятное — разговор с Джинни — с ещё более приятным — рассказом о путешествии по глубоко запавшему в душу краю. Уходить с кухни, пропитанной запахами корицы и травяного чая, не хотелось, поэтому Гарри предложил остаться там. Он брал верхнее колдофото, подолгу замирал над ним, будто снова, теперь уже мысленно, возвращался в Швецию, но в какой-то момент вздрагивал, «выплывая» на поверхность, и передавал колдо Джинни, кратко объясняя, что на нём. Та не торопила его и ни о чём не спрашивала. Они просмотрели уже почти половину снимков, когда Гарри пришла в голову идея. — Поможешь разложить их в альбом? — Может, в другой раз? — неуверенно улыбнулась Джинни. — Я обещала братьям заглянуть в магазин. Они хотели похвастаться новым изобретением. А я вечером уезжаю на сборы и вернусь ближе к Рождеству. — А, хорошо, ладно, — китайским болванчиком закивал Гарри. — Тогда передавай им привет. Или, если хочешь, пойдём вместе. — Не думаю, что это удобно. Рон предупреждал о какой-то особой секретности и конкурентах. Он, конечно, так и не научился накладывать летучемышиный сглаз, но, поверь, с тем арсеналом, что у них есть в магазине, этого и не требуется. — Ты права, — хохотнул Гарри, надеясь, что улыбка вышла не слишком натянутой: от мысли, что Джинни, никогда прежде не лгавшая ему, сейчас старательно отводит взгляд, придумывая нелепые отговорки, на душе было тошно. Когда они успели так отдалиться друг от друга? — Пойдём я тебя провожу. Уже около камина он неожиданно вспомнил про резинку. — Прости, давно уже хочу отдать, да всё забываю. — Гарри, — уже вполне искренне рассмеялась Джинни, — куда мне её нацепить, на нос? Гарри вскинул глаза на её покрытый веснушками носик, потом поднял взгляд выше, на задорно топорщащуюся чёлку и стильно уложенные короткие волосы, и смущённо хмыкнул. — О не-э-эт! — простонала Джинни. — Только не говори мне, что и тебя завербовали в армию «наставь блудную дочь на истинный путь, убеди снова отрастить волосы, выйти замуж и вернуться на кухню». Чем мама соблазнила тебя? Ей мало десяти внуков? Даже Рон, предатель, начал брюзжать о семейных ценностях. Этот дом — единственное место в Лондоне, где меня не достают нравоучениями. Теперь в следующий приезд придётся заселяться в гостиницу? — Ни в коем случае! — по-настоящему испугался Гарри — кто будет печь ему его любимые блинчики, пусть и пару раз в год? — Всё в силе! Просто… не знаю, почему подумал, что она твоя. Может, так и не привык к твоей короткой стрижке? — Что ж, у тебя будет почти пять месяцев, чтобы смириться с этой мыслью, прежде чем ты снова меня увидишь. Джинни звонко чмокнула его в щёку и шагнула в камин. Когда рёв пламени затих, Гарри медленно побрёл на кухню, по пути рассматривая резинку. Чёрная, плотная, тугая. Больше похожая на напульсник, чем на обычную резинку для волос. И как он раньше этого не замечал? Повинуясь внутреннему чутью, Гарри надел напульсник на левое запястье. Тот мгновенно ожил, пустив по телу острые иголочки сканирующего заклинания. По тёмной ткани, переплетаясь, шустро проползли две змейки — изумрудная и серебристая, вспыхнули ярко и исчезли, окутав с головы до ног мягким тёплым коконом быстро впитавшейся под кожу чужой, странно знакомой магии. — Выходит, ты не просто… эм… предмет гардероба, а защитный артефакт с индивидуальными настройками, — задумчиво хмыкнул Гарри, обращаясь к напульснику. — Сделан специально для меня, раз активировался при надевании. Причём сделан весьма искусно, раз не резонируешь с моей магией и не вызываешь отторжения, а значит, стоишь недёшево. Кто же такой щедрый? И как такое чудо чьей-то магической мысли попало в мой дом? Напульсник не ответил, лишь польщённо мигнул изумрудно-серебристыми искорками. Гарри так и не смог снять его до вечера: постоянно касался, отчего по телу снова пробегало тепло, сворачиваясь мурчащим комочком в подреберье; рассказывал байки из аврорской жизни; даже познакомил, стараясь не думать, насколько это отдаёт идиотизмом, с чайником и диваном. Тяжёлая горькая тоска потихоньку отступила, но всё же не ушла совсем, затаилась в уголке сознания, напоминая о себе время от времени, как попавший в обувь камушек. Поэтому оказавшийся на кровати дневник Гарри стойко решил проигнорировать, небрежно сунув его под подушку. Напульснику такое пренебрежение, видимо, не понравилось, и он пребольно куснул руку чем-то, похожим на Жалящее заклинание. — Хорошо, хорошо! — воскликнул Гарри, потирая неприятно зудящую, чуть порозовевшую кожу. — Я прочитаю следующую запись. Но потом мы будем спать! Напульсник удовлетворённо пыхнул бело-зелёным фейерверком. Гарри рассмеялся и потянулся за дневником.