Лесная дорога

Она всегда знала, кто ее настоящий отец. Виной тому небрежность отца Кеноби или просто судьба — она не задумывалась. Как он мог отследить ее в мире людей? Он, князь Неблагого двора, сам никогда не выходил к людям, это она знала точно. Увлечь, привезти, заманить, отследить — да. Но самому ему путь был заказан. Он ей снился, и уже к десяти годам она умела отличать Сны от снов. Он снился ей практически с рождения. Он представал перед ней юношей с золотыми кудрями, синими насмешливыми и чуточку (лишь чуточку) злыми глазами, иногда — одетым в черную броню с опущенным черным забралом. (Однажды ей приснилось, как забрало поднимается, а под ним — сгоревшее лицо. Она старательно забывала этот сон, пока окончательно не забыла). Он показывал свое царство: черные узорчатые башни, глубокие алые озера, диковинные цветы, бальные залы, залитые холодным светом, узкие ладьи с изгибистыми носами, могилу ее матери. Он показывал своих слуг: карлов и волков, маленьких фейри и огромных неповоротливых троллей, призраков и сов, баньши и черных всадников. — Ты моя дочь, это все твое по праву. Ты будешь нашей королевой однажды… Моя Лея… Лея смотрела сны с восторгом и не хотела по утрам просыпаться. Она замечала по краям снов, навеянных им, какие-то несоответствия: грязь на ступенях дворцов, груду костей в саду, среди которой были и человеческие черепа, резные клетки, в которых стояли не лохани для свиней, но тарелки и вилки, пользоваться которыми могли лишь люди… Ночью был он, черный князь Вейдер. Но дни Леи принадлежали ей самой. Он думал, пожалуй, что сказками и сладкими обещаниями озлобит и развратит ее сердце, но когда она выросла до своих пятнадцати лет, вдруг оказалось, что сказок мало. Чем ярче были краски снов, тем тусклее была действительность, но это не вызывало в Лее желания бежать к отцу (хотя она хотела встретится с ним наяву), но лишь сострадание и жалость к тем, для кого путь волшебства был заказан и приходилось жить земными скудными заботами и терпеливо сносить горести. Ночью ей снились балы, скрипки и менестрели, призрачные гости в разноцветных одеяниях, а днем она вставала и шла к самым слабым, самым бедным. Научившись у расположенного к ней доктора, она иногда дежурила в качестве сестры милосердия городсокм госпитале, который содержали меценаты. Она разрезала бородавки, бинтовала руки, стригла стариковские ногти, чесала вшивые детские головы, и ни единого раза брезгливость не возникала на ее лице. Такова была Лея. Отец, князь Вейдер, чуял это в ней и не звал пока что к себе. Он начал говорить другое: какая удивительная она, Лея, какая она восхитетельная, что она, царевна Неблагого двора, полукровка-фейри, так добра к людям, к непрочным, слабым людям… Он раздувал ее гордыню и тщеславие ловко и умело — и эти речи Лея слушала все чаще и все дольше, и в один бы день поверила бы в это, если бы не возвращение домой из пансионата. Дома был Люк. Лея говорила себе — я читала Спинозу, я знаю жизнь — но Люк знал, чуял жизнь куда вернее, чем она, не читав никакого Спинозы. Лея говорила — я помогаю людям, но Люк жил среди них, жил праведно, благородно, так, как никто не мог бы жить. Лея, думала порой, что если бы родилась мужчиной, то стала бы кардиналом, епископом. Но когда она думала о Люке, то понимала, что в то время, когда Лея была бы кардиналом, он бродил бы среди холмов, пася коз, и был бы святым, и его рукой совершались бы божественные чудеса, утешались плачущие, исцелялись разбитые параличом, воскрешались бы умершие дети. А Лее — Лее оставался бы лишь холод огромных залов, строгая гармония священных гимнов и тяжесть пурпурных одеяний. Вейдер утих на время. Он больше спрашивал ее о Люке, но не хотел слушать о том, как тот добр или спокоен, а задавал совсем другие вопросы. Какие у него волосы, какие у него глаза, какая у него тень, как слушаются его кони, как подчиняются ему, порой, люди, даже поставленные выше, хотя он этого и не хочет. Князь, получив ответы, не являлся несколько месяцев, а после появился, и в глазах у него было что-то насмешливое, очень хищное. Он спросил: — Как ты, принцесса? — Все хорошо, отец, — учтиво ответила Лея, как отвечала всегда: какое-то чутье подсказывало, что именно этого ответа он ждет. — Вот и славно. О чем мы говорили в прошлый раз… Ах да, о том мальчике. — Его зовут Люк. — Да, да, я теперь вспомнил. У него сильные руки, как ты думаешь? — Должно быть, он же конюх. — И он подсаживает тебя в седло? Касается этими руками? — Да. — А бывало ли еще, чтобы он держал тебя в объятьях? — Он не касается меня без позволения! — быстро сказала Лея, бросившись в краску — примерно также, как утром, при осторожном вопросе Бейла о том, что пишет ей молодой лорд-сосед. — Очень хорошо, — насмешливо продолжил Вейдер, и тут Лее показалось, что, хотя вопросы его и Бейла похожи, мотивы у них разные, — А когда ты позволяешь? Крепко ли он обнимает? Заходится ли у тебя сердце? Тут Лея поняла, о чем он спрашивает. Пока она стояла, хватая ртом воздух, пытаясь объяснит, что Люк как брат, очень близкий, очень любимый брат, может чуть больше, чем брат, Вейдер сказал: — О, Лея, моя невинная Лея, ведь королевы не бывает без короля. — Люк не король, — только и нашлась, что сказать она. — О, нет, конечно, — рассмеялся Вейдер, — он не король. Не он. И с тех пор они прекратили говорить о нем, а Люку начали снится страшные сны, в которых кто-то черный и огромный пытался найти его, нашарить, нащупать в тумане. Но Люк каждый раз оказывался сильнее. И Вейдер ходил вокруг границы и дивился, какими непохожими на него родились его дети. Лея не испугалась, когда поняла, у кого ее сережка. Вейдер встал, огромный, черный, страшный, тяжелой поступью подошел к Люку, избитому, окровавленному Люку, и остановился в нескольких метрах от него. — Что же… Непокорным ты пришел сюда, незваным, но желанным. Будешь гостем на моем пиру? Люк долго смотрел мимо него, а после покачал головой. — Вот оно что? Думаешь, ты сильнее?.. Лея змеей скользнула между чудищами, упала на колени, крепко обняла Люка, чувствуя, как колотится его сердце. — Отпусти его, — попросила ласково попросила она отца, — Не мучай его. Пожалуйста. Он мне дорог. Гнев Вейдера, только минуту назад — такой огромный и страшный — казалось, утих. — Хорошо! Будешь до полуночи моей королевой — тогда верну тебе и сережку, и этого мальчика. Лее не показалось это чем-то страшным — она хотела наяву побывать там, где сотни раз бывала во сне. — Я согласна, — сказала она просто, и услышала, как по ряду чудовищ прошла дрожь. — О, моя прекрасная Лея, — сказал он и протянул руку в перчатке из черного серебра, поднял, привлек ее к себе, прижал плотно. От его доспехов исходил жар. Лея оглянулась на Люка, и Вейдер добавил: — Но ему тоже придется тоже побывать на пиру. Раньше полуночи проход в мир людей не откроется. Что же… Отпустите, усадите его за пиршественный стол с гостями, пусть выпьет нашего золотого вина, пусть послушает наши песни, пусть потанцует с нашими красавицами, будет дорогим гостем. — Не надо мне твоего вина, — сказал Люк сквозь зубы, — И песен твоих тоже не надо. Толпа ахнула, содрогнулась, и воздух вокруг Вейдера стал сгущаться. — Ты обещал мне! — закричала Лея, ударив его ладонью по груди, — Ты поклялся! Вейдер отвернул лицо от Люка и повернулся к ней. Она видела, как страшно и пьяно глядят на нее его блестящие глаза. — Хорошо, милая. Вы уйдете отсюда в полночь, и дерзость ему я спущу, ведь ты, моя нежная, будешь моей королевой, — сказал он ей, — А что до этого… Несите ему клетку из драконьих зубов, да поставьте ее на тот край стола. Не хочет нашего угощения — пусть не ест. Не хочет наших вин — пусть не пьет. Не захочет видеть — пусть сам себе глаза закрывает, да поможет ли? Не захочет слышать, так пусть уши затыкает, только есть крик, что даже через это прорвется… Толпа загудела, зашумела, пришла в движение, скрыла от Леи Люка. Она все так и стояла на месте, и Вейдер прижимал ее к себе плотно, двумя руками. Вдруг толпа раздалась, и оказалось, что в помещении стоит длинный стол. Во главе стола стояли два кресла — золотое и серебряное. В нижнем конце стола, прямо на нем, словно диковинное блюдо, стояла клетка, закругляющаяся кверху, словно для певчих птиц. Но вместо птиц там был Люк, избитый, окровавленный Люк, сверкающий яростно и непокорно своими синими глазами. Сердце Леи дрогнуло, но она не осмелилась просить о нем еще. Вейдер выпустил ее из объятий, и церемонно предложил опереться об его руку. Лея чуть помедлила, снова оглянулась на Люка. Ей показалось, что он качает головой. Что он хочет, чтобы она навсегда бежала из этого места, бросив его. Глупости. Лея никогда не бросила бы его. Да и чего ей бояться? Здесь, с ее отцом? Она взяла Вейдера за руку. Зал содрогнулся от хлопанья крыльев, рук, улюлюканья и топота ног. Вейдер проводил ее к креслу, учтиво усадил, и сам сел рядом. Лицо его так и было скрыто маской, Лее очень хотелось под маску заглянуть. Он хлопнул в ладоши, и перед ними, как по волшебству, вдруг появились чудесные кушанья, из самых экзотических фруктов и дичи, которую прежде Лея никогда не видала. Все это было окрашено всеми цветами радуги. Лея вдруг почувствовала себя очень голодной и потянулась к какому-то сочному плоду. Но не успела она его коснуться, как почувтвовала, что все твари с неослабевающим вниманием смотрят на нее. — Нет! — это кричал Люк, и что-то такое было надсадное, страшное в его голосе, что Лея осеклась и замерла. Вейдер резко махнул рукой, и людское море вдруг заволновалось, полилась откуда-то вакхическая, рваная музыка, а двое тварей, очень похожих на людей, вскочили прямо на стол и начали отплясывать прямо на нем, мастерски не касаясь тарелок и кубков. Вскоре к ним присоединились и другие, скрыв Люка из ее поля зрения. Вейдер подцепил пальцами этот фрукт, который она не осмелилась взять, и поднес к ее губам. — Ешь, — сказал он, и прозвучало это приказом. Лея послушно укусила его зубами. Он был кисло-сладкий, и этот вкус словно заполнил ее всю, и, сама неожиданно для себя, она издала какой-то урчащий звук. Она прожевала, проглотила, и снова впилась зубами. Разлетевшиеся брызги попали на платье, на руку Вейдера, но Лея этого не видела, потому что думала только о кисло-сладком соке. Наконец, она доела. Рука Вейдера вытерла ее лицо, и Лея ему улыбнулась. Мелодии становились все более дикими. Движения тварей и людей — все более резкими. Лея хотела… танцевать, да, танцевать, но какая-то слабость, сладкая истома совсем лишила ее сил. Она только смотрела. Лея лениво наблюдала за тем, как гости бала разбиваются на пары, как они целуются, как расшнуровываются дамские корсеты, падают бездны ткани и обнажаются тела В прежнее время такие сцены вогнали бы ее в краску, но теперь почему-то вид этих тел рождал только зуд на самом кончике груди. Вдруг, неожиданно, сквозь пирамиды тел, она, как на расстрел, как на просвет, увидела белую рубашку Люка. Ей стало дурно и душно. — Пятнадцать минут до полуночи! — Скоро полночь! Вейдер повернул к ней шлем, алые глаза сверкали под ним. Лее вдруг стало очень страшно. — Ты теперь моя королева, — сказал он с урчанием. Он встал, со скрежетом отодвинув кресло. Склонился над ней, и легко поднял на руки. Толпа начала что-то скандировать, хлопать и стучать в едином ритме. Вейдер уложил ее прямо на стол, рванул платье на ней. Лея забилась, пытаясь вырваться, но чьи-то лапы держали ее руки и ноги, пока Вейдер, склонившись над ней... — Будь ты проклят! — прохрипела она, — Будьте вы все прокляты, все, все мужчины! Кто вожделеет — заслуживает смерти! Он прекратил на минуту, рассмеялся, искренне и чисто, а потом сказал с восторгом: — О, как точно ты сказала! Этого нам и надо, дочь! Я дополню, пожалуй, твое проклятье, чтобы оно сбылось: они и впрямь будут гибнуть, вожделея тебя! Его огромное железное тело нависло над ней, впечатало ее в стол. И тогда она закричала.