Беспросветное солнце Бажен

А потом он просто пропал. В среду, возвращаясь домой после рабочего дня, я увидел только пустой закуток, где обычно Женька расставлял свой столик. Постояв с полчаса на одном месте, я продрог до костей и только в очередной раз поразился, как мальчишка проводит на холоде почти без движения несколько часов подряд. Не дождавшись ровным счётом ничего, я покружил ещё немного и пошёл домой. Планы утащить Женьку к себе, чтобы поужинать в его компании, с треском провалились. Я старался не накручивать себя, но мысли о зарождающейся простуде фокусника не выходили у меня из головы. Вдруг он всё-таки заболел, а потому не вышел на свою работу? Но я старался не паниковать и решил дождаться следующего дня. Мало ли какие у Женьки могли быть дела. В четверг я с самого утра ëрзал в кресле, беспокойно посматривая на часы. Ближе к обеду у меня родилась гениальная идея съездить домой в перерыв, но адекватно посчитав потраченное время, от этой мысли пришлось отказаться, чтобы не заработать выговор. Зато вечером я стартанул с работы первым, ещë в холле подрезав на повороте экономистов, которые всегда норовили улизнуть раньше всех. Каково же было моё разочарование, когда вместо привычной небольшой толпы перед мальчишкой в солнечных очках, я увидел по-прежнему пустой закоулок. Ещë надеясь на что-то, я оглянулся вокруг и обошёл ближайшую территорию, пока на меня не начал подозрительно коситься патруль. Я понял, что Женьку я сегодня снова не увижу. Более того, я даже не знаю его фамилию, адрес или колледж, в котором он учится. Да как так-то? Столько раз была возможность спросить хоть что-то, но мне вполне хватало имени. На какой-то момент я почувствовал себя потерявшимся щенком — очень неприятное ощущение, надо сказать. И пока я думал, как найти свою иголку в стоге сена, меня поразила одна очень простая мысль. Женя знает, где я живу. Он может прийти. Но не идёт. Значит, или не может, или не хочет. Надеясь на лучшее, я поспешил домой. Вдруг он сидит на лестничной площадке? Или мнется у подъезда, засовывая руки в карманы? Но везде было пусто. Ощущая странную дезориентированность, я чем-то занял свой вечер, чутко прислушиваясь к звукам в подъезде. В пятницу, когда провидение проигнорировало все мои просьбы, и я снова смотрел на пустующее место, в моей голове было уже чистое, высококонцентрированное беспокойство. Чëрт, я просто хотел знать, что случилось, и куда пропал мой фокусник? Даже если он испугался, неважно, меня или себя, даже если он больше не хочет видеться — я просто обязан узнать, что с ним всё в порядке. А потом, если что, я уйду. Решив так, я развернулся и направился в метро. Ближайшие часы прошли в бесконечных путешествиях по станциям. Приезжая, я осматривал толпу, выходил наверх и, не получив никакого результата, спускался и ехал дальше. На пятой станции я подумал, что занимаюсь ерундой. На восьмой я убедился в этом окончательно. Но так как других зацепок не было, я продолжал убивать время, надеясь на лучшее. Не нанимать же частного детектива, в самом деле… Хотя, это мысль. Решив отложить такие меры на крайний случай, я продолжил мониторить метро, изредка подходя к тем, кто просил милостыню. Но никто из них не слышал о фокуснике по имени Женя, а некоторые просто убегали от меня, вероятно, не желая привлекать внимание начальства или опасаясь странного интереса. Домой я вернулся поздно и просто валился с ног от усталости, разочарования и беспокойства. Попытаюсь завтра поговорить с этим Кареном, что ли. Может, хоть он знает, куда пропал Женька. Правда, общаться с крышей беспризорников не особо хочется. В ду́ше я пытался смыть этот день и все эти равнодушные и тяжёлые взгляды, которые люди почему-то приобретают в метро. Хотя, наверняка я и сам выглядел не лучше, и прохожие видели во мне беспокойно оглядывающегося всклокоченного мужчину. От таких подозрительных личностей обычно отодвигаются подальше. От какой-то документалки меня оторвал звонок мобильного. Бросив беглый взгляд на цифры, я увидел стационарный номер и злобно прищурился. Если это по работе, какой-нибудь заказчик, то я выскажу ему всё, что думаю о полуночных звонках. — Алло, — максимально холодным голосом ответил я, ожидая услышать: «Максим Викторович, добрый вечер! Это ООО «Рога и Копыта»! Простите за поздний звонок, но нам срочно нужно уточнить…», но в трубке слышалось только шуршание и неприятный треск. — Макс? — это он! Я узнаю тембр его голоса за любыми помехами. Но почему-то я не мог сказать ни слова и только крепче вжимал мобильник в ухо, пытаясь преодолеть оцепенение. — Э-э… Алло? Вы слышите меня? Могу я услышать Максима Викторовича? — кажется, Женька подумал, что перепутал номер с рабочим, или что я потерял телефон, или оставил у знакомых, или… да какая разница! — Женя! Это я! Ты слышишь меня? С тобой всё хорошо? Ты где? — скинув паралич заорал я, вскакивая с дивана. — Привет! Всё хорошо, я дома. Тут… и пришлось… вот, — к трескам добавились паузы, словно Женька звонил со сломанного телефона с неисправным динамиком. — Я не слышу тебя! Жень? — Подожди минутку! — я услышал, как трубку положили, и воцарилась тишина, прерываемая только тресками. Через минуту голос мальчишки раздался относительно чëтко, если не обращать внимания на эхо. — Макс, слышишь меня? Так лучше? — Да! Что случилось? Где ты? — Я дома. Бабуле стало хуже и мне пришлось остаться. Я не выходил на работу. Вообще из дома никуда не выходил. Сейчас бабуле лучше, но завтра я тоже буду тут, не хочу пока оставлять её без помощи. — Почему ты не позвонил сразу? Может, нужна какая-то помощь? — Нет, всё есть, спасибо. Я сначала не хотел… ну, навязываться. Не думал, что ты ждёшь, — зашибись! Мой внутренний голос смачно шлëпнул себя ладонью по лбу. — А потом линию оборвали и только сегодня отремонтировали. Я уже не первый раз звоню, но ты был недоступен. А рабочий не брал. — Я в метро был. Искал тебя по ближайшим станциям. Подумал, может, тебя переставили в другое место. — Макс… прости, что не предупредил, — судя по приглушëнному звуку, Женька прикрыл трубку ладонью. — Откуда ты звонишь? Это твой номер? — Это общий, общажный. Тот аппарат, что в коридоре — барахлит, ты сам слышал. А сейчас я от соседей попросился поговорить с тобой недолго, чтобы звук без помех был. Макс, я тут подумал… Ну, если хочешь, конечно, хотя я пойму, если не захочешь… Всё-таки общага, и бабуля лежит, а памперсы мы не покупаем, так что небольшой запах, хотя я мою часто… — Женька мялся, явно решаясь на что-то. — В общем, если хочешь, приходи в гости. Повторю, только если хочешь. — Хочу. — Правда? — радость в голосе мальчишки смешалась с облегчением, — тогда записывай адрес. Я буду ждать тебя. — Я черкнул пару строк на форзаце блокнота. — Тогда до завтра? А то мне нужно освободить телефон. — Жень? Ещë одно. — Да? — Скажи мне свою фамилию. — Краснов. А что? — Ничего. Просто мне так спокойнее, — я улыбнулся, представляя улыбку своего фокусника за несколько десятков километров. *** Я стоял перед обшарпанной дверью и смотрел на давно забытую картину: три разномастные кнопки звонков, закреплëнные на одной планке. Рядом, прямо к стене, скотчем приклеены кусочки бумаги с надписями «Симонова», «Красновы», «Яковлевы». Я ткнул в нужную мне кнопку и услышал заливистую трель где-то вдалеке и торопливый звук лëгких шагов. — Привет! — Привет! Проходи! Я тебя уже жду. Держи тапки, — Женька засуетился, но смотреть мне в глаза избегал. Он забрал куртку, бросил к ногам резиновые шлëпки и запер дверь. А я смотрел на него и не мог поверить, что Женька тут. Что он тёплый и настоящий. Хотелось прижать его крепко и никуда не отпускать. Да, вот я и докатился до всей этой романтической ерунды. Но, если честно, пофиг. — Пойдём в мою комнату. Сюда. Ну, вот как-то так я и живу, — с напускной небрежностью произнес Женька, пропуская меня к себе и прикрывая за нами дверь. Я осмотрел небольшую комнатушку. Простенькие бумажные обои, поклеенные лет тридцать назад, демонстрировали ржавые разводы — наверное, соседи сверху неоднократно топили. Небольшое окно было прикрыто плотным тюлем, свисавшим с железной гардины в виде квадратного бруска. Разномастная мебель советских времён была расставлена вдоль стен, в том числе древний диван с узкими деревянными подлокотниками, который был застелен старым плюшевым покрывалом. Рядом стоял письменный стол, на котором лежали несколько учебников, карандашница и жëлтая папка. У стены напротив располагался массивный трëхстворчатый шкаф с торчащим в створке ключом, который явно был старше меня. Этот шкаф занимал значительную часть комнаты и мешал двери открываться полностью. Или Женька тщательно убрался перед моим приходом, стараясь сделать своё скромное жилище безупречно чистым, или он прирождëнный перфекционист. Ни одной криво лежащей вещи. Даже ручки, карандаши и другая канцелярка в большой карандашнице рассортированы по отделениям. Интересно, зачем ему столько пишущих принадлежностей? Я присел на скрипнувший диван, чувствуя, как в мягкое место впилась пружина. Пришлось поëрзать, чтобы найти более комфортное положение. Женька заторможенно присел рядом, словно всё ещё не мог поверить, что я пришёл. — А где твоя бабушка? — Она в соседней комнате, там, дальше по коридору. Я недавно накормил еë, поэтому сейчас она спит. Чуть позже нужно принять таблетки, но я уже завел будильник. — Может, требуется какая-то помощь? — Нет, всё нормально. Сегодня бабуля уже сама ходила в туалет, так что завтра, думаю, уже совсем всё наладится, — наконец-то Женька отбросил своё смущение и немного расслабился. Разговор потëк более непринуждённо, и мальчишка даже начал улыбаться. Я рассказал ему, как высматривал его эти дни, приставая к побирушкам с расспросами и заглядывая в каждый закоулок, а Женька хихикал, подкалывал меня и строил абсурдные версии о том, что же думали обо мне другие. Но при этом я видел, что он был польщëн таким вниманием и беспокойством. В его комнате больше не было телевизора, ведь мальчишка его продал, и только кронштейн сиротливо торчал из стены. Но нам и вдвоём было нескучно, так что никаких неловких пауз не возникало. — Ой! А чай-то… Погоди, я сейчас заварю и вернусь, ладно? Кухня общая, поэтому… в общем, я быстро! — Женька улизнул на кухню и до меня донеслось звяканье посуды. Я встал, разминая шею, и прошёлся по комнате. Над письменным столом иголками был закреплëн постер с каким-то комиксом. Нет, наверное, мне никогда не понять эти корейские направления, будь то фильмы, мульты или музыка. Мой взгляд скользнул по столу и уцепился за паспорт. Не успев подумать о корректности своих действий, я открыл бордовую книжечку. С фотографии на меня смотрел ещё совсем ребëнок, четырнадцатилетний Женька. А точнее, Краснов Бажен Михайлович. Бажен… никогда не встречал такое имя. Красивое… Как-то сразу появились ассоциации со сказкой «Хозяйка медной горы», которую написал Павел Бажов. А день рождения у мальчишки, кстати, будет через одиннадцать дней. Я вернул паспорт на место и взял со стола папку. Блин, я знаю, что шариться по чужим вещам нехорошо, но очень уж хотелось посмотреть, как и чем живёт фокусник. В папке наверняка конспекты по учёбе или какой-нибудь проект. Интересно, какой у него почерк? Я перевернул тонкий пластик и моё лицо в удивлении вытянулось. С альбомного листа на меня смотрел… я. Нет, серьёзно. Конечно, фотографического сходства и особой реалистичности нет, но портрет простым карандашом был нарисован довольно неплохо. В нижнем правом углу размашисто написана вчерашняя дата. Я перевернул страницу и увидел второй свой портрет, уже в полный рост. И третий — лицо крупным планом. Захотелось провести по рисунку пальцем, но следы грифеля наверняка смажутся, а портить работу не хотелось. Меня затопила какая-то нереальная нежность. Значит, сидя дома, Женька думал обо мне и даже нарисовал. Никто раньше не рисовал мои портреты, насколько я знаю. Я пролистал рисунки дальше. Если судить по датам, то папка пополнялась уже несколько месяцев. Я продолжил бегло перелистывать работы. Сухопарая старушка, наверное, его бабушка. Какая-то женщина в строгих очках и с указкой в руках, лица детей, чьи-то руки, лохматая собака или медведь — всё-таки, людей у Женьки рисовать получалось лучше. Одна из последних, точнее первых, работ — портрет Джонни Деппа в роли пирата. Я ощутил тонкий укол ревности, рассматривая тщательно прорисованные детали. Неужели этот паяц нравится Женьке? Я пролистал рисунки до конца и ухмыльнулся. Моих портретов три, а у пирата — один. Выкуси, Джек Воробей! Дверь скрипнула, пропуская Женьку с подносом, а я машинально захлопнул папку. — Не открывай еë! — испуганно вскрикнул мальчишка, и даже несмотря на чёрные очки я увидел, как он смущëн. Блин, неловкая ситуация. — Жень, прости. Я сунул нос в твои личные вещи и уже открыл. Я думал, там конспекты, хотел просто увидеть твой почерк, — надеюсь, хотя бы со стороны выглядит не как жалкое оправдание. — Если бы я знал, что там рисунки, я бы не полез, а попросил показать. Ну правда, извини. Не злись. — Да я не злюсь, — пробормотал мальчишка, опуская поднос на письменный стол. — Но в следующий раз правда просто попроси. Ну, и что теперь? Смеяться будешь? — Нет, конечно, нет! Отличные рисунки! Особенно первые. Или последние, смотря с какой стороны посмотреть. У тебя хорошо получается. — Я ходил раньше заниматься. Ну, когда ещё отец с нами жил, — Женька подтащил к столу ещё один стул — для меня. — Правда, тогда мы рисовали маслом на льняных холстах. Но эти расходники очень дорого стоят. Поэтому сейчас я обхожусь бумагой и простыми карандашами. Пей чай. Остынет. Я опустил ложечку в сахарницу и прибор с неприятным звуком царапнул по донышку. Сахара было насыпано совсем немного. Что-то мне подсказывало, что чай в этом доме пьют несладким в целях экономии, но для гостя высыпали последнее. Я мысленно отвесил себе пинка. Идиот, пришёл с пустыми руками! Нет, конечно, у меня была мысль накупить продуктов и прийти увешанный сумками, как дед Мороз подарками. Но я помню негативную реакцию Женьки на подобного рода благотворительность. И я решил просто захватить торт из вежливости. А потом, если честно, в предвкушении нашей встречи я просто забыл о сладостях. Я-то сюда не есть пришёл, а увидеть его, и убедиться, что всё в порядке. Я прихлëбывал горячий чай и, витая в своих мыслях, думал о рисунках. А Женька рассказывал какой-то забавный случай про масляные краски, что-то про смешение цветов и почему-то про хозяйственное мыло и уайт-спирит. — А как ты вообще решил рисовать? Это же не спонтанные работы, судя по датам, — мне и правда интересно. — Всë-то ты заметил, внимательный какой, — проворчал мальчишка. — После последнего обследования. Когда понял, что реально могу ослепнуть. Захотелось… ну, знаешь… оставить что-то после себя, пока могу, — он постарался скрыть эмоции, перехватившие спазмом горло, а у меня что-то болезненно сжалось внутри. — И теперь у меня есть твой портрет. — Три. — Да, три, — эхом откликнулся Женька. — А вообще, я всегда мечтал научиться лепить. — Лепить? В смысле, из пластилина? — Ну, и это тоже, — рассмеялся Женька. — Но в идеале я бы хотел лепить из полимерной глины. Знаешь, какие крутые статуэтки делают? Вот и я хотел бы попробовать. Я бы… я бы слепил тебя. Чтобы у меня была твоя фигурка, когда… когда все случится. И тогда я смогу прикоснуться к тебе хотя бы так, — и он опустил голову. — Жень… — давай, Макс, скажи ему про эти чертовы деньги! Ты же уже всё решил! Нужно один раз поговорить, убедить его принять их, и все! — Я хочу попросить тебя об одолжении, — перебил меня мальчишка и вскинул лицо. — Когда я… ну, то есть, если я ослепну, мне придется чувствовать этот мир через прикосновения. Я хочу попробовать притронуться к твоему лицу. Ты же знаешь, как слепые ощупывают лица, знакомясь с кем-то. Я хочу попробовать, каково это. Можно? — я только кивнул. Выдавить из себя хоть слово не получалось. — Тогда поднимись, пожалуйста. Я встал на ноги, наблюдая, как Женька оказывается прямо передо мной. Наверное, он уже закрыл в этот момент глаза, чтобы сосредоточится. Но у самого лица я перехватил его за запястье и почувствовал, что он вскинул на меня вопросительный взгляд. — Сними очки, — мой голос охрип. — Желание за желание. — Макс, не надо. Поверь, ничего интересного там не… — Сними. Женька вздохнул, взялся за дужку, на секунду замерев, и стянул свои чëрные очки. Но я только тихо рассмеялся. — Глаза-то открой, хитрюга. — Ты просил снять очки. Про глаза ничего не говорил, — упëрся мальчишка, крепко зажмурившись. — Жень? — в ответ он только тяжело вздохнул. — Ты точно не убежишь, увидев меня? — Нет. Открывай, — как в замедленной съёмке я увидел, как его лоб и брови расслабляются и он медленно поднимает веки.