Forever Black, Forever Pure, Forever Young

21. Эван нашёптывает какие-то глупости: что-то про Орфея и Эвридику, Гвиневру и Ланселота, Тристана и Изольду, Паоло и Франческу, Ромео и Джульетту — запутывает, сыплет знаковыми именами, будто пропуская через напряжённый кулак шелковистый песок на пляжах Ривьеры, болтает, почти лепечет, едва поспевая за собственным сбивчивым дыханием, и в этом разговоре едва ли существует хотя бы намёк на благонамеренные беседы, что надлежит вести молодым людям различного пола, находящимся в обществе. Розье и вовсе не собирается облекать свои мысли в приличествующие случаю словоформы — бредовый разговорчик и затеян лишь с целью выкрасть у юной прелестницы пару поцелуев сверх дозволенного английской традицией краткого соприкосновения жаждущих губ под омелой. Между ними случилось уже достаточно благопристойных, хоть и пустых, идеальных по форме, но не имеющих никакого индивидуального содержания бесед, и ранее не происходило ничего недозволенного — Мейсса дарила ему свои улыбки и поверяла девичьи переживания под пристальным взглядом старшего брата, имевшей привычку вечерами находиться подле сестры в слизеринской гостиной или библиотеке, словно грозная дуэнья. Эван не находил в этом ничего обидного для себя, однако был расстроен пристальным надзором. Отец смотрит ему прямо в глаза, прямо через хрупкое обнажённое мраморное плечо маленькой Блэк, смотрит зло, смотрит с угрозой: не смей, отойди, дрянь, выродок, уж я тебе… Эван не может не только отойти, но и оторваться: внезапно для самого себя, за каких-то пару лет окрещённого первым распутником Хогвартса, Розье осознал себя влюблённым не далее как минувшей дымчатой осенью — мучительно, уязвимо, нежно, безумно и бесстыдно. В то же время, его поцелуи не похожи на свойственную возрасту нежность: напротив, каждое столкновение губ отчаянно и безжалостно, по-русалочьи холодные, бледные и тонкие руки Мейссы льнут так близко и путаются в золотистых волосах Эвана, каждое из девичьих прикосновений лишь распаляет, доводит до той степени раздражения, когда уединение почитается за высшее благо, и мессир Гриндевальд может отправиться хоть за океан со своими альтернативными соображениями по этому вопросу. Кого интересуют магглы, когда юный волшебник терзается огнём вожделения? Розье почти стыдно: за свою настойчивость, за наглость и бесцеремонность, с которой его левая рука придерживает девичью поясницу, даже не отделённую от горячей ладони воздушной тканью, за вкус табака и огневиски в противовес чему-то конфетному, едва оттенённому горчинкой шампанского, однако продолжает яростно целоваться на глазах у каждого, кто готов взглянуть, будь то родитель или досужая сплетница из высшего света. Извинившись, Эван ускользает, наказав приберечь в бальной книжке пару строк для него; Мейсса насмешливо фыркает, бормоча «хоть все», и тут же вероломно протягивает руку Рабастану Лестрейнджу; сгорая от едкой, истязающей ревности, Розье сбегает вниз по лестнице, в сад, дабы подставить пылающее лицо холодку зимней ночи. Эван ни на секунду не доверяет гуляке Басти: завсегдатай увеселительных заведений Лютного, даже не пытающихся прятать свою сущность домов терпимости, заядлый игрок и столь же заядлый дамский угодник, Лестрейндж производил впечатление человека, который вряд ли является подходящим кавалером для его избранницы. — Доброй ночи, — хрипло засмеялась за его спиной Беллатрикс, привалившись затем вместе с ним к балюстраде — слева, совсем близко, так, что он чувствует жар её красивого, взрослого тела через тонкую тёмную ткань. Белла, Белль, красавица, названная в честь звезды амазонок, воительница, королева воинов, неотвратимая смерть, яд белладонны в чёрных кудрях-пружинках, полных вишнёвых губах, глазах оттенка жжёного кофе — когда-то давно, жарким летом семьдесят третьего, Эван был готов умереть за один её взгляд; сейчас же он искал её общества лишь затем, чтобы узнать о грядущем: беседы о многогранности и переменчивости запрещëнных областей магической науки вылились в приглашение, на которое не следовало отвечать отказом. Регулус жаждал присоединиться к последователям Тёмного Лорда, воображая их чем-то в духе закрытого клуба чистокровных, исподволь влияющих на политическую жизнь Британии, возвращая древним родам былое могущество, и, пожалуй, своего рода научного общества, выгодно отличающегося от школьных кружков своим живым интересом к Тëмным искусствам. Для Розье уже стало очевидным, что они — наследники и главы древних чистокровных семейств — становятся армией нового политического блока, солдатами в гражданской войне, будто его семья не наигралась в эту игру с куда более убедительным лидером. Как бы то ни было, милая его сердцу кузина Беллатрикс всё ещё была первой любовью и первой женщиной Эвана, тогда как сверстники его круга связывали свои неловкие переживания полового порядка со смазливенькими и деловитыми молодыми проститутками. По этой причине Розье ещё хранил в душе то благоговейное отношение к старшей женщине, снисходительно забавлявшейся его юношеской горячкой и неловкими, постыдными движениями бёдрами. Его поступок, разрушивший стену благопристойного родственного отношения друг ко другу, очевидно, был продиктован совершенно естественными томлениями отрочества. Её — дурной кровью Блэков, помешанных на чистоте династии, извращëнных в кровосмесительных браках и вожделеющих плотских удовольствий. — Угостишь? — вопрос мадам Лестрейндж был чистой формальностью: не дожидаясь ответа, она выхватила самокрутку из пальцев кузена, со вкусом затянувшись вишнёвым табаком. — У тебя есть ко мне какое-либо дело? — сделав вид, что ничего особенного не произошло, Эван достал новую сигарету и закурил. — Вероятно, — лукаво подмигнула Белла. — Кто-то посягнул на честь моей кузины. — Твой деверь? Извини, пока обратиться стоит к Регулусу — пусть вызовет Рабастана на дуэль, — прохладно отозвался Розье. — О, нет-нет, — Беллатриса покровительственно похлопала юношу по плечу, вновь затягиваясь своей приапической сигаретой. — Пока дуэль нам не грозит, хоть ты и выразил свои чувства весьма пылко. Тем более, что, сколь мне известно, за Мейссу уже вступался старший брат, не так ли? Эван поджал губы. Интересно, откуда Белла знает о драке с Сириусом, если отныне он изгнанник? — Чего ты хочешь от меня сейчас? — сухо поинтересовался Розье. — Признания в том, чего не было? Заверений в искренности моих намерений по отношению к твоей кузине? — Лишь удостовериться, что ты отдаёшь себе отчёт в том, с кем ты связался, — голос мадам Лестрейндж звучит почти скучающе, тогда как пугающий смысл этих слов лежит на поверхности: только попробуй сделать с ней то же, что проделывал с другими старшекурсницами в Хогвартсе, не посмотрю на родство — кулаки Блэка покажутся лаской. 22. Отец исполняет свою угрозу со всей жестокостью, на которую способен. Эван боится боли не потому, что не знает её — напротив, знаком слишком хорошо. В этой семье каждый понимает, на что способен папаша, даже Феликс, его любимчик, уже познал тяжесть отцовской руки. — Я говорил тебе, чтобы ты не приближался к отродью Вальбурги Блэк. Отец ненавидит леди Вальбургу — красивую, статную, величавую, с глубоким, чарующим голосом. Ей внимают, ей подчиняются. Тётушка Элла её обожает, и это вовсе не родственные чувства. Отцу, возможно, известен этот факт, как известны и другие романы бывшей однокурсницы. Отец утверждает, что из отпрысков Вальбурги Блэк не выйдет ничего хорошего; дочь её, непременно, будет самовлюблённой шлюхой, равно как и её мать. Отец ненавидит Вальбургу Блэк за то, что она предпочитала ему герра Гриндевальда, что, по слухам, которые нынешний матриарх благороднейшего и древнейшего рода никогда не опровергала, стал её первым мужчиной, полукровку Реддла, сына обнищавшей русской княгини Долохова, собственных братьев, женщину — но только не его, только не Розье. Эван не отступится от дочери Вальбурги Блэк, кто бы ему ни угрожал. Он боится. Опускает глаза, зная, что они выдают его. Стискивает зубы. Старается оставаться неподвижным, хотя когда-то рыдал, падая на колени, в слепой и глупой надежде облегчить наказание. Глупое тело никогда не привыкает к боли, никогда не готово к ней, она забывается легко, если не чувствовать постоянно. Страх не исчезает. Эван боится боли, но больше не боится отца. Тот бьёт остервенело, изо всей силы, не делая пауз — когда-то его наказания были степенными, сопровождающимися нравоучениями, с обязательным стаканом воды и поглаживанием по голове в конце — ты больше не станешь меня расстраивать? Эван расстраивал отца вновь и вновь, как бы ни старался. Ослепительно яркие вспышки боли сливаются в удушающее море. Отец использует заклятие невидимого хлыста, а не розги, отец выплескивает всю ярость, что копилась долгие годы: он бьёт Вальбургу, а не сына. Эван тонет в своей боли, тонет в крике, всё плывёт перед глазами, но он больше не молит о пощаде. Рождественские каникулы проходят будто бы в каком-то горячечном беспамятстве. Мать отпаивает Эвана зельями, заливает раны бадьяном; папаша не появляется дома, предпочитая обществу жены и детей досуг с гетерами. Младший Розье почти ненавидит его за это: за то, как отец растоптал мать, за то, что спустя девять месяцев после каждого порядочного скандала в доме появляются младенцы, что едва ли доживут до года, за то, что кокотки его всегда одинаковы: вульгарные слепки блэковских женщин, и даже за то, что он — Эван — точно так же прибегнет к гуттаперчевым объятиям волооких и чернявых блудниц. Розье пишет Мейссе дерзкие записки, зная, что их содержание будет известно отцу, ведёт переписку с Беллатрикс, намеренно игнорирует письма от Селвинов, не глядя отправляя их в камин: alea jacta est, жребий брошен, Рубикон перейден. Теперь уже будь, что будет. Кузина посмеивается: мальчишка, тебя же хуже, чем прокляли — влюбиться в женщину из рода Блэк даже страшнее, чем поссориться с кем угодно из них — но Эван не уверен, что Белла действительно имеет в виду какую-то опасность, скорее, предостерегает в очередной раз. Это почти извращение — обсуждать свой новый роман с бывшей любовницей, если рассматривать ситуацию с такой стороны; если же вспомнить о родственной связи, стоит закрыть глаза на то, что связывает их, помимо крови. Мадам Лестрейндж была особенной: миловидной внешностью в этой семье отличалась скорее златокудрая фея Нарцисса, обольстительность Беллатрисы же объяснялась особым магнетизмом, шармом, харизмой, если угодно, резкостью черт, эксцитативность коих имела тёмную, почти магическую, неземную природу. Гнев делал её особенно прекрасной; тот крохотный миг, когда она заносила изящную ладонь для пощёчины, и вишнёвые губы кривились, ничуть не портя своей совершенной формы, Розье мог смаковать так же долго, как отличное вино. Вкрадчивая, неуловимая и переменчивая прелестность младшей из блэковских женщин и вовсе не имела никакого толкования: решительно хороши были лишь серо-зелёного, редкого, нефритового оттенка глаза с поволокой и капризный изгиб полных губ, столь ярких и чётко очерченных, будто их писал художник-самоучка, не приведя в гармонию с остальными чертами лица — точёными, аристократичными, но почти не запоминающимися, как абрис высоких острых скул или тонкий прямой нос. Тем не менее, Эван, вначале полагавший мрачную чудачку в кружевной нижней юбке неким легкомысленным увлечением, данью собственным безобидным фетишам, на исходе пьяной, благоухающей яблоками и палой листвой осени, признал, что выменял своё сердце на один-единственный взгляд. По словам Беллатрикс — Цисси в ярости, ваша histoire d'amour стала не просто достоянием общественности, но и главной сплетней, затмившей обсуждение её приёма! — едва осознанное чувство уже было тысячу раз обглодано жемчужными зубами великосветских сплетниц, имена юных отпрысков богатых родов давно смешали с грязью, но в то же время именно это пристрастие кажется Розье кристально чистым, как тихо журчащий источник в заповедном лесу. Тем оскорбительнее для самого чувства и его объекта Эвану кажутся вполне естественные плотские желания: впитавший извращённую мораль чистокровного общества, вдобавок, воспитанный на новодельных рыцарских романах, превозносящих целомудренное служение Прекрасной Даме (что, впрочем, не мешало жениться на другой и задирать юбку каждой встреченной по дороге румяной селянке), Розье привык разделять брак, любовь и удовлетворение некоторых потребностей известного толка. До определённого возраста он полагал эрекцию чем-то постыдным, а манипуляции с собственным телом — досадной слабостью характера, однако, когда отец счёл нужным разъяснить ему происходящее, запоздав на пару лет, Эван избавился от каких-либо мук совести по этому вопросу. Чистокровные браки заключаются по договору, а не по любви; подлинное значение имеет родовитость невесты, капитал, который готовы за ней дать, да способность произвести на свет хотя бы одного наследника, даже если придётся для этого прибегнуть к зельям и ритуалам. Собственный брак Эван рассматривал разве что как возможность наконец-то выстроить собственную семью без вечных указаний отца, имеющих столько же ценности, сколько растрёпанные игрушки младших братьев. Любовь никогда не имела особого значения, если помолвка уже состоялась: так, например, кого бы ни любила Беллатрикс, замуж она вышла за невыносимого зануду Лестрейнджа, хоть и была по-своему счастлива в этом браке — по крайней мере, супруги искренне уважали друг друга. Такие, как Нарцисса и Люциус, были редким исключением, которое, как известно, лишь подтверждает правило. Любовь и брак не имеют свойства сочетаться. Похоть и вовсе существует в мире, населённом недостойными женщинами, и имеет мало общего с супружеским долгом. Недостойных женщин Эван счёл отличным выбором, чтобы скрасить свой досуг на исходе рождественских каникул. 23. Ни мантия с глубоким капюшоном, ни чары, отвлекающие внимание, ни Оборотное зелье — никто не ходит в подобные места в собственном обличье — не способны скрыть его волнение. Розье разрывается от смеси брезгливости, страха и ожидания быть раскрытым, наблюдая за полуголыми, расслабленными девицами с масляными взглядами, что также ожидали — но уже своего клиента. — Мамаша, мне бы девочку, — голос чужой, неприятный, как скрежетание пера по пергаменту, усиленное в несколько раз. Бандерша окидывает его внимательным взглядом, оценивая, сколько Розье — вернее, господин, чью личину Эван позаимствовал — готов выложить за краткое свидание. — На ночь? — интересуется она, и в её водянисто-серых глазах уже отражается блеск галеонов, в которые она оценила визит незнакомца, облаченного в мантию от Твилфитт и Таттинг из добротного сукна, явно пошитую на заказ. Эван сглатывает, ощущая, как покрывается мелкими бисеринками пота шея. Он рассчитывал управиться с этим делом быстрее, не привлекая внимания к своему долгому отсутствию. — На час. Не одурманенную. Чем моложе, тем лучше. Брюнетку. Любые деньги, — коротко бросает он, стараясь показаться хоть сколько-нибудь уверенным, дабы не быть изгнанным с позором. Во рту сухо, как в пустыне, язык кажется распухшим, и Розье брезгливо кривится, когда к горлу подкатывает едкая гадость — тошнит его от нервов. Договориться о цене было просто: за каких-то полсотни галеонов нашлась весьма хорошенькая девчонка, по виду — едва ли окончившая школу, с круглым лицом и ямочками на щеках: тот сорт лиц, что позволяют долго лгать о своём возрасте. Эван был вполне удовлетворён — воронья чернота её волос, вероятно, была порождением маггловской химической промышленности, но всё же куда более приятной альтернативой рыжине хны или блеклым обесцвеченным прядям, что на ощупь, как солома. Раздевалась девчонка… Именно, как девчонка, ни капли соблазнительности — неловкие движения вчерашнего подростка. Розье уже лежал на кровати, побрезговав принимать душ в этом месте. — Как тебя зовут? — поинтересовался Эван, лениво поглаживая себя. Оборотное зелье уже закончило своё действие, и он надеялся лишь на заклинание, отвлекающее внимание от его лица. — Джейн, — пискнула проститутка. Вполне возможно, что она не назвала своего настоящего имени, воспользовавшись кличкой, но какая ему, в целом, разница? — Иди ко мне, — Розье поманил её лёгким взмахом руки, и девчонка прилегла рядом. В целом, она была весьма недурна, возможно, если бы Эван не был знаком с Мейссой Блэк, то высоко оценил бы и шелковистую бледную кожу, и округлость небольшой, но приятно упругой груди, и оленьи ножки, но блэковский яд уже давно отравил его. Розье прикрыл глаза, пытаясь представить на месте дорогой прелестницы совсем другую. — Сделай мне хорошо, — почти попросил он, указывая вниз, и даже скользящим движением ладони огладил её затылок. Ему не хотелось делать Джейн больно или быть грубым, вопреки собственным представлениям о дамах полусвета — сам Розье никогда этого не любил, как бы ни пыталась когда-то Белла получить это от него. Джейн послушно сползла вниз, обхватив его член губами, и Эван не отказал себе в удовольствии запустить пальцы в её волосы. Прищурившись, он оценил картину — с этого ракурса, глядя сквозь ресницы, ему привиделась чуть повзрослевшая Мейсса, и от этой мысли накатил новый прилив возбуждения, едва не сошедшего на нет от всей неловкости этой ситуации. Розье едва ощутимо сжал пальцы, когда девчонка задвигала головой активнее, то выпуская его член изо рта полностью, то позволяя ему погрузиться едва ли не на всю длину. — Глубже, — хрипло попросил он. Джейн расслабила горло, позволяя головке проскользнуть в подрагивающую влажную тесноту, и Розье полностью растворился в собственных ощущениях, закинув голову и зажмурившись. Кажется, он вцепился в чужие волосы, двигался резко, неразборчиво шипя сквозь зубы, и в несколько движений заполучил желаемый оргазм — когда Эван открыл глаза, хватая воздух ртом, девчонка уже приводила в порядок свою причёску. — Дашь мне пару минут? — усмехнулся он сухими губами. — Хоть сорок, — рассмеялась проститутка. — Все твои. Розье поморщился. Вместо удовлетворения, которого он ожидал, юношу передёрнуло от гадливости. Он всё ещё лежал на кровати в одном из борделей Лютного переулка, и его плотскими желаниями занималась продажная девица. Коммерческий эрзац любви не дал той сладости, которой Эван ждал; внезапное отвращение — и к этому месту, и к себе — заставили его подняться и потянуться за мантией. — Я передумал, мне достаточно, — бросил Розье, вновь натягивая капюшон так, что он скрывал половину лица. Платил он вперёд, так что никто не помешал ему покинуть весёлый дом; тесный проход между домами, захламлённый двор, вновь проход, лавка Боргина, арка — Эван почти перешёл на бег, удаляясь от скверного местечка. Его жёг стыд; уши и щёки пылали даже на зимнем ветру. Яд омерзения вновь оживил угасшую было тошноту. Розье хотелось отправиться домой и хорошенько отмыться от краткого визита в бордель, словно порочность его обитательниц и завсегдатаев могла сделать его таким же, как все те, кто с удовольствием играл в этом спектакле похоти. В среде его сверстников подобные отправления считались подобными приёму пищи или посещению туалета, тем не менее, Эван доселе бывал в домах терпимости лишь единожды, прошлым летом. Смешливая бретонка, с которой он развлекался, не опускалась до такой пошлости, как напоминание о времени, впрочем, ей было не до разговоров. Худшим откровением было для Розье то, что он осознал, насколько похож на отца в нелепой попытке выдать желаемое — желаемую — за действительное в подмене главной героини его романа безликой и пресной статисткой. Эван не желал быть похожим на отца, и отсутствие всякой оригинальности в его желании не служило поводом от него отказаться. Таков был бич его круга — подростки, что стремились отдалиться от отцов, незаметно становились ими же, занимая их места. — Эван? Чем обязана встрече? В своих размышлениях юноша не замечал прохожих, даже не считая нужным извиниться в случаях столкновений; брани, несущейся вслед, он не замечал, но этот голос узнал бы из тысячи. Розье едва заметно наклонил голову, встречаясь глазами с той, кого так сильно желал увидеть, и притом боялся встречи именно сегодня: ему казалось, что даже его одежда напиталась мерзостью того места, где он скоротал последние полчаса. — Прости, мой ангел, — Эван едва не потянулся к яркому цветку покрасневших на морозе губ, но вовремя одёрнул себя: — Ты одна? — Ах, если бы, — с кокетливой грустью произнесла никто иная, как Мейсса Блэк — в старомодном прогулочном платье и короткой мантии для фигурного катания, коньки она держала перед собой. — Ты, кажется, хотел посмеяться надо мною: я же писала тебе — сегодня я должна сопровождать Нарциссу. Что за радость быть третьей лишней при кузине и её женихе, если помолвка уже свершилась? Розье едва ли мог смотреть в её без всякого притворства печальные зелёные глаза без того, чтобы почувствовать горечь вины — действительно, писала; а он, вместо того, чтобы искать встречи, отправился… — Ты мог бы присоединиться к нам? — с робкой надеждой поинтересовалась Мейсса, указывая в сторону общественного катка, залитого в своего рода слепом червеобразном отростке Косого переулка. — Кузина отослала меня слоняться по магазинам, поскольку я мешала им с Люциусом обмениваться любезностями. Мерлин всемогущий, да на его заявления вроде «любимая уловка фей — принять обличье цветка» в качестве комплимента невозможно не задуматься о том, чтобы очистить желудок! Вместо ответа Эван взял её за руку — голую, не защищенную перчаткой, ощущая, как падает вниз сердце от одного этого прикосновения, от одного осознания близости и запаха девичьих волос. Он продолжает говорить — вновь какую-то бессмыслицу, что-то о том, как ужасны гротескные тяжеловесные комплименты Малфоя, и как глупа традиция компаньонства, пока идёт выбирать коньки напрокат — маггловские веяния, пожалуй в этот момент весьма полезны — и в сторону кабинки для переобувания. К счастью, она общая. Коньки он зашнуровывает быстро. Мейсса всё ещё возится со своими, когда Розье выпрямляется и деликатно предлагает ей свою помощь. — Ты окажешь мне большую услугу, — улыбается Блэк, и Эван опускается перед ней на одно колено. Словно в шутливой акколаде, Мейсса вытягивает вперёд длинные руки — на миг Розье касается легкий шлейф парфюма на её запястьях — и укладывает ладони на плечи юноши, глядя ему в глаза с особой, невыразимой девичьей нежностью, заставляя молодого человека замереть с нелепой полуулыбкой на губах. К жгучему стыду Эвана, один лишь этот образ — взгляд, губы, лёгкий румянец, выбившийся из-под шляпки тёмный локон, едва ощутимый вес узких ладоней на его плечах, собственная коленопреклонённая поза — вызывают у него неуместную, зазорную тяжесть в низу живота и тесноту брюк. Розье отводит глаза, разрушая наваждение, опускается ниже, к несчастным шнуркам коньков, подарившим ему эту минуту постыдного недозволенного желания, и вновь начинает ни к чему не обязывающий разговор о событиях прошедших каникул и планах на предстоящий семестр, в котором лжи больше, чем в предсказаниях Сивиллы Трелони. 24. — Розье. Блэк появляется будто бы из ниоткуда — делает шаг из тёмной ниши с доспехами, хотя Эван мог бы поклясться, что ещё секунду назад там никого не было; в любом случае, какова бы ни была тайна появления гриффиндорца, Розье не горит желанием её разгадывать, желая лишь, чтобы тот убрался с дороги. — Чего тебе? — высокомерно интересуется слизеринец. — Я предупреждал тебя насчёт своей сестры? — голос Сириуса Блэка звучит почти доброжелательно, как у сытого акромантула. — Прости? — Эван надменно вскидывает бровь. — Разве ты не являешься изгнанником из рода? Какое тебе дело до… — Заткнись, — советует гриффиндорец. — Иначе нос подправлю. Розье отвечает ему кратким и ёмким пожеланием покинуть этот коридор. Блэк на удивление спокойно засовывает руки в карманы и ухмыляется — губы разъезжаются, обнажая почти собачьи клыки. — Послушай меня, гад ползучий, — гриффиндорец паясничает, явно изображая собственного папашу, — попомни мои слова: коль скоро ты обесчестишь мою сестру, я буду готов показать тебе владения Мордреда, неотёсанная ты дубина, коей не были привиты навыки общения с равными ему по крови. — Долго придумывал? — огрызается Эван. — Пока тебя ждал, — Блэк насмешливо смотрит из-под густых, как у сестёр, ресниц, продолжая скалиться. — У Беллы поубедительнее вышло, — пожимает плечами слизеринец. — На этом всё? — Пока что, — Сириус хмыкнул, будто бы сделав какие-то выводы, и удалился в сторону гриффьего гнезда. Розье выругался. Гадючья семейка успела его достать — от белокурой феи Нарциссы, которая, проводив Люциуса, устроила визгливый разнос обоим своим кузенам, до бродячей псины с львиного факультета: его нелепый демарш был весьма своеобразным завершением и без того отвратительного дня, состоявшего из контрольной по трансфигурации — нет, определённо, все беды от Гриффиндора — и нелицеприятного разговора с Регулусом Блэком, поставившим под сомнение ту хрупкую тень дружбы, что когда-то установилась между ними. Пароль от ванной старост, однако, пятикурсник сообщил, причём, как показалось Эвану, с видимым облегчением — вероятно, по-мужски понял, для чего Розье столь необходимо уединиться во время омовения. В остальном же Хогвартс был куда приятнее, чем унылые скитания по коридорам поместья — например, возможностью безнаказанно проводить в библиотеке долгие часы, склоняясь над книгами: декан подписал ему (ему!) разрешение на посещение Запретной Секции, что не могло не заинтересовать самую младшую и самую желанную из женщин рода Блэк; в эти часы тонкие и белые руки Мейссы лежали на коленях, укрытых чёрной мантией, и Эван гнал от себя мысль о костистых лапах Смерти, что пришла за ним в обличье соблазнительнейшего из проклятий. Она двигалась плавно, вальяжно и вместе с тем грациозно, как будто несла корону на высоко поднятой голове; нервозно выпрямленная в начале осени спина вдруг обрела осанистость именитой балерины; Блэк смотрела на всех словно через какую-то пелену безразличия, всегда выглядя несколько отрешённой, редко одаривая особенно важных собеседников выражением задумчивого изумления и лёгкой, рассеянной ни к кому не обращённой полуулыбкой. Для Эвана была уготована иная манера — всё так же, как и в начале их общения, Мейсса смотрела в его глаза постоянно и прямо, ловя каждое его слово с видимым любопытством, отвечая пусть скупо и неохотно, но искренне, без всяких девичьих увёрток. Словом, проникнуться симпатией к этой новой Блэк было столь же возможно, как к портрету эпохи Возрождения, но Розье видел во снах её новую походку — походку не подростка, но молодой девушки, её голые плечи и лилейно-светлые руки, робко прижатые к тонкому стану, острые локти и высокие скулы, обнажённую вырезом платья спину и трогательно выступающую косточку в основании шеи. Если бы не оказанная Регулусом любезность, Эван задумался о посещении душевой в ночные часы, дабы не оказаться в неловком положении. Беллатрикс призывала его к отчёту о собственных планах касаемо Мейссы. Уже несколько дней Розье мучительно раздумывал над ответом: его мысли отличались от мнения отца по этому вопросу. Невесту драгоценный папаша ему пока не подобрал: мезальянсов старший Розье не признавал, а хоть сколько-нибудь подходящего возраста и происхождения девицы были либо сговорены, либо замечены в добрачных связях. Согласно его рассуждениям, будущая невеста должна быть целомудренна, богата и чистокровна не менее, чем в седьмом колене — и если бы Мейсса не была дочерью Вальбурги Блэк и Ориона Блэка, помолвку заключили бы ещё до того, как она научилась говорить. Эван решительно отвергал те немногие кандидатуры, что предлагал ему отец — кузины французских кузин виделись ему стайкой глупеньких пёстрых птичек, на одну перспективу помолвки с Кэрроу откровенно поведал отцу, что ввиду внешних данных невесты у него возникнут непреодолимые трудности с исполнением супружеских обязанностей, а Мелиссу Эйвери записал в непроходимые неряхи, с коими брезгует делить не только постель, но и дом. Отец рвал и метал, угрожая лишить наследства; Эван клялся вступить в ряды Пожирателей Смерти с условием женитьбы на младшей из рода Блэк. Надвигался февраль; в конце его Розье исполнялось семнадцать лет.