сахар на лице

ветер развевает челку в разные стороны и гнёт деревья, и капюшон худи не спасает от кусачего холода мочки ушей. на высоте не слышно музыки, которая играет в парке, слышно только грохот ветряных потоков в покрасневших от страха и неловкости ушах и собственное сердцебиение — быстрое-быстрое, испуганное, загнанное. джисон с открытым в ужасе ртом хватается за перила кабины колеса обозрения и поджимает колени к груди, судорожно вздыхая. зря он храбрился. но он разве виноват? он не может удержаться, когда его берут на слабо, и теперь он трясется как хомяк в пасти змеи — ни выбраться, ни убежать, ни отмотать время вспять. а чонин так завороженно смотрит вниз, как будто лучше вида и представить себе не может, и хан про себя мысленно злится и ругается. чем тебе не вид снизу, макнэ? что, на огоньки с земли посмотреть нельзя? все равно близорукий и все одинаково размазанно было бы! и вообще, чем тебе я не вид? давай же, оторвись от своего пейзажа, посмотри на своего жалкого хёна — а это, между прочим, ты виноват, что я такой жалкий. жалким джисон чувствовал себя не потому, что его взяли на слабо. а потому что на самом деле на слабо брать не надо было — ради макнэ всё сделает, может только для виду попричитает. и за еду заплатит, и кулаки потерпит, и без поцелуйчиков как-нибудь обойдется, и будет смеяться даже на самые несмешные шутки, потому что широкая лисья улыбка на тонких губах была самым лучшим, что джисон вообще в этом мире в отношении себя видел. было приятно, когда ему так улыбались. собственно, так он и оказался почти на самой вершине колеса обозрения с зажмуренными глазами и сцепленными зубами, дрожа от ужаса и ветра и поскуливая от каждого покачивания кабинки. он даже не смог насладиться довольным лицом чонина — с открытыми глазами совсем страшно, видно, сколько метров над землёй, а в ночи ещё так пусто и серо, ни одной звёзды, только световой мусор и бледная луна. джисон пытается смириться с судьбой и потерпеть ещё несколько минут до благодатной земли под ногами, игнорируя заходящееся в панике сердце, когда на его колено приземляется чужая ладошка: она поддерживающе сжимает, но чонин никак не комментирует его позорную фобию, просто придерживает его там. колесо обозрения замирает на высшей точке на несколько секунд и у джисона желудок опускается, он жмурится ещё сильнее и нервно сглатывает. только потерпи. самое страшное уже позади. ещё немножко. чуть-чуть. кабинка снова раскачивается и джисон хныкает, посильнее перехватывая перила, и его пальцы заледенели на ветру и задеревенели от сильной хватки. влага на краешке губ — джисон не сразу соображает, что происходит, потому что отчаянно старается ничего не чувствовать, ни ветер, ни холод, ни ощущение медленного, мучительного полёта. влага двигается и мягкость прихватывает правый уголок, и джисон резко распахивает глаза, чтобы наткнуться на искрящиеся радужки чонина. чонина, что только что лизнул и щипнул губами его губы. — у тебя тут сладкая вата осталась, хён, — тихонечко шепчет, но обхватывает правое плечо, и джисон на секунду забывает о том, где он находится. — что? — джисон моргает несколько секунд, — ты отказываешь мне каждый раз, когда я тяну губы, что сейчас по-другому? чонин смеётся своим заливистым, ребячьим смехом, и потирает его плечо, тянется другой рукой к другому, и джисон отчаянно хватается за его руку, потому что кабинка снова подозрительно накреняется. — выглядишь так, будто тебе это действительно нужно, хён, — и снова двигается к губам, на этот раз не оправдываясь сахарной ватой, и с трепетом на лице соединяет их холодные губы, тут же проводя по ним тёплым языком. джисон любит целоваться. есть причина, по которой он хвостиком ходит за каждым мембером и дует губки — это одна из самых его любимых форм проявлений привязанности, его язык любви. из всех меньше всего поцелуев хан получает от цундэре-макнэ, его поцелуи всегда скрытые от других людей, уединенные, а от того редкие, и джисон хмурится и скулит уже не от страха высоты, а от того, как приятно получить что-то настолько редкое и долгожданное. как только в рот маняще проникает кончик языка, кабинка резко останавливается, и ян так же резко отстраняется, заставляя джисона ошарашенно открыть глаза и осмотреться. они уже приехали. джисон дышит частовато, но не от страха, а от спирающих дыхание поцелуев. чонин ведёт себя так, как будто ничего не произошло. но когда джисон покупает ещё палочку сладкой ваты и намеренно пачкает уголки губ и щеки, тут же ведя их на второй круг колеса обозрения, чонин закатывает глаза и не сдерживает подколки: — ради поцелуя ты готов трястись ещё целый круг? ты настолько отчаянный, хён? только джисон лишь хмурится и куксится, вытертым влажной салфеткой пальцем неловко почесывая щеку, к которой почти намертво приклеился цветной сахар. — а если и да? то что? — гордо поднимает глаза и встаёт в защитную позу, и чонин не выдерживает — смеётся до одури и тянет хёна в фото-кабинку. чтобы на выходе получить серию фотографий того, как ян слизывает сахарную вату с раскрасневшихся пухлых губ и алеющих от внимания щёк. трепетно, нежно, влажно и щекотно, так, что даже на замершем моменте можно заметить лучики улыбки на смущённом хановом лице.