Кошмар, следующий за ним по пятам

      Издавна уж люд песни слагает о чарующем небе. Сколько уж веков рассвет встречают, ночью светило провожают, любуясь красотой возвышенной. Утренняя заря, яркая и живая, синим дымом окружает леса и озёра, в кронах деревьев золото просыпая да воду поглаживая, рябь пуская. Хлад отступает, теплей становится, лучи светила тело и душу греет, треплет по волосам будто наседка птенцов — ласково и столь доверительно, до самого конца дня. После закатного марева пусть светило и уходит, наступает новая, прекрасная в своём очаровательном облике ночь.       Тьма клубится на деревьях, запутывая облака тёмные в их верхушках. Проводит когтистыми лапами по листьям, пуская их почти бесшумно шевелится, звёздами и луной покрывая серебром и изумрудным сиянием округу. День заглядывает в каждый угол, заискивающе и выманивающе, ночь же гуляет по тропам, по-хозяйски укрывая дома и леса тёмной завесой. Она всюду, но и как солнце с клочками теней у корней деревьев — и во мгле сохраняет верную, строгую границу со светом. Звёзды выглядят особенно ярко средь прекрасной, оберегающей, живой тьмы. Они сияют холодным светом, притягивая, зовя ввысь, бьясь будто сердца, подрагивая-подмигивая. Луна, пусть и острая на вид порой, полна нежности, она порой как мать проводит до дома тонким лучом света заплутавших. Острая дужка схожа с колыбелью, быть может для дитя её — лунного принца, и полная луна, похожая на вырезанное кем-то в тёмном полотне оконце, в котором видно ему все земли.       Но, как издавна было известно, ночь — время для свершения колдовства. Утренняя заря гонит нечисть прочь, люд от них оберегая. Но лишь опустится одеялом тьма — все иные тут же шабаши устраивают. Ведьмы огонь разводят да песни ритуальные исполняют, иной раз зовя заплутавших к себе в хижины огнями в окнах, будто мотылей на факел приманивая. Ундины в реках плещутся, будто рыбины хвостами машут в тёмной воде, рыбаков к себе зовя. Вурдалаки из могил восстают, дабы отыскать кости людские да пир кровавый свершить. Такие ночи, в коих свершаются большие злодеяния — луна полная встаёт, дабы свет пролить на все земли, люд от беды защитить и существ ночных уличить. Да создания ночи не боятся порой его лучей, коль жажда вкусить крови и плоти сильнее будет страха.       В ту ночь и сияла полная луна, когда Азур вновь ушёл в патруль. После разговора с Лордом он, по приходу в избушку был невесел, голову повесил и словом едва обмолвился с рыцарем. Лишь, едва слышно сказал, собирая оружие, что этой ночью выйдет он охранять улицу от ночных чудовищ, и что Крузар может оставаться в его доме столько, сколько пожелает. Будто осознавал, чуял, что беда настигнет — не торопился избу покидать, оглядывая гостя взглядом пугливым, расставание оттягивая. — Мне совестно, что помочь ничем тебе я не смогу, что сокрыл от тебя то, что идём мы к вампиру на встречу, пусть и безвреден он. Прости меня, Крузар, что столь отвратное то сегодня произошло — в голосе слышно было раскаяние, вина плескалась в душе, на неё давя. И, не в силах больше глаза прятать, решился посмотреть на рыцаря.       В ответ так же холодно, как на лесной поляне, смерили взглядом. Но, произнёс нечто иное, отличительное от тех чувств, что должен был испытывать от предательства доверия: — Я прощаю тебя, Азур — видя искреннее раскаяние, держа в голове мысли о том, что все жители околдованы, с фальшью улыбнулся, пусть и несколько сдержанней привычного — сегодняшняя ночь будет последний, на рассвете я покину вас. — Что ты, оставайся — вдруг запротестовали, вольно за руку схватив, с боязнью на ставни взгляд кинув — ты можешь оставаться здесь и без метки, но не уходи! В лесу тебя опасность поджидает. — То моё решение. Благодарю тебя за то, что разрешаешь мне переночевать сегодня, но эта ночь будет последней.       Охотник теперь уж выглядел ещё печальнее. Но протестовать и отговаривать не стал. Лишь, оглядывая его, вышел из спален, оставив, в насмешку казалось, пиалу с сонным отваром на виду. Будто после отказа от метки Крузар столь глуп, чтобы и далее пить принесённое усыпляющее и кроветворное зелье. И в который раз жалел, что не вспомнить ему — какие травы помочь могут охотникам и простому люду от напасти, в которую сами же и угодили. От морока великого.       Жители этой деревушки околдованы вампиром, не иначе. Слыхал он легенду о знахарке, что столь же поступала, и к ней люд приходил с дальних краёв на закланье.       «В некоей деревне, что была на лесной окраине, жила старуха. Столь дряблая и кошмарная на вид, что душа в пятки всяк раз убегала. Её кожа — будто расплавленный воск, её пальцы — будто серпы остры и длины, нос с кочергу да зубы гнилые торчат из огромного рта. И глаза — злые и жадные. Ведьмой её все кликали, смиряя иной раз взглядом опасливым. Но была она и знахаркой — лечила от недугов вопреки завету церковному. Коль старость близка — могли у неё годы жизни выпросить. Гангрены, коклюш иль же гной — всё у неё проходит, стоит лишь отвару её выпить. В деревушках подле её хижины оттого все зажили счастливо, со своим хозяйством. Улыбались при встрече, здороваясь и ведая о жизни своей, друзей и врагов принимая в свой дом с теплом. Они были вечно молоды, не старея ни на день за столетия. Лишь было одно чудно — их кожа бела, точно снег, их прикосновения веют льдом, и их сердца — не бьются. Все, кто обращался за лечением к знахарке — поправлялся, не болея уж никогда. Ибо мертвецы не могут захворать.»       Деревушка та — лишь быль. Но размышляя о том, что вокруг видал да слыхивал — Крузар верил в сказание. Что, если от метки Лорда жители лишались душ и тела их двигались, дабы кровь не застыла, дожидаясь своего часа смертного, будто миски с кровью? И не могли они покинуть эти земли, ибо проклятие и морок в мгновенье их жизни лишит? Метки — то, что не отпустит их из леса, от границ недалеко уйти позволят, как козам на привязи. Фаллаций сообщил, что не все метки получили — да где же те, кто отказался? Не видать! Кривду говорит, не иначе!       Решено! Лишь рассвет забрезжит — и Крузар сбежит! Исчезнет из этого загона, и доберётся до иных земель! Как помнил он — Азур показывал ему карту… Стоит её на камень или ткань перенести, дабы не заплутать в лесу. В корчме на столе, подле большой лавки, видал то… Но выйдет рыцарь из деревни не раньше рассвета — ибо Фаллаций обещался проследить за ним. А в дом, как уж известно стало — вампирам, да и иной нечисти, хода нет. Освящённая земля тропу в дом может дать им, лишь если крещённый её хозяин даст разрешение войти. Дверь откроет им, ставни распахнёт, за порог их вещь пронесёт — и нечисти будет дозволено то. Но если без дозволения посмеет на землю живых вступить — сгорит в мгновенье, будто от огня праведного. Слыхивал рыцарь, что в народах дальних мертвеца под порог закапывали — и тот злым духам прохода не давал, хозяина оберегал. Кривда то иль же правда страшащая — не знал он. Но коль вампир войти в дом не сумеет — лишь здесь он будет цел и невредим.       Лишь бы околдованный Азур не разрешил Лорду войти… Но и на то есть у него оружие.       Но пусть и сбежит из проклятой деревни, в лесу окажется, по карте новые тропы найдёт… Куда же ему направляться? Куда поддаться, кого искать?       Воин гнал мрачные мысли прочь весь день, лишь когда оставшись в единении улыбка спала, все чувства явились пред ним. Его брат, Папайрус, с которым пусть и не были они близки как было в детстве, ибо разлука долгая их судьбы разделила, был его семьёй. Это он чувствовал и знал — младший брат был для него последним членом семьи. Чарльз, старший брат, погиб при пожаре с матерью, отец от старости скончался вдали, за морем, матери уж давно не было, ибо её сожгли как ведьму, что принесла Дьяволу своё дитя в услужение. Папирус лишь был у него из всей семьи. И, что пугало самого Крузара — он не знал, что должен ощущать.       От осознания того, что брат его погиб — он чувствовал тоску и скорбь. Плутая по лесу, вспоминал он, как рыцарь, ещё будучи новорождённым дитя, было очаровательно. Тогда в душе разжёгся тёплый огонь неподобающей для воина нежности. После разлука, вид того, как младшего суровый отец уводит за руку, разделив жизни своих детей. И после, заместо доброго и светлого скелета приехал суровый и холодный. Он был добр, несомненно, но не мог позволить себе проявить любовь к брату. Но вернулся, нашёл Крузара и продолжал приходить. Но между ними была пропасть, что не позволяла делиться своими мыслями друг с другом, уже не позволительно столь беззаботное общение. Они всё ещё чувствовали родство крови, но не были уж более близки.       Теперь остался лишь леший. Но и за него рыцарь опасался, подолгу на ставни смотря, на ветви древа, покуда ночь на землю не опустилась. Где же он вновь? Вампир, по словам Азура, же три ночи как к нему ломится, отчего же леший его не прогнал? Всё ли хорошо с его другом, иль нечисть иная… Причинила ему боль?       Встряхнув головой, мысли тёмные отгоняя, вздохнул ночную прохладу. Ему следовало бы проспать до первых лучей солнца, и после отправляться в тяжёлый путь. Быть может… Друг встретит его на границе с другими землями? Лорд Фаллаций мог его не пускать на свою землю, оттого леший и держится в стороне, но желая к нему пробиться? Вампир… Он могуществен, в действительности силён, и он не оставит рыцаря без метки, будет стучаться в окна и ставни, желая выманить к себе, пугая. Стало быть, Крузар должен подготовиться к бою с чудовищем. Он непременно ляжет, сон у воина чуткий, и мышь скребущуюся услышит, и на скрип половиц в мгновенье фальшион вонзит в сердце нападающего.       Завесив дверь входную и ведро святой воды умостив над ней — начал готовиться к недолгому сну. Если уж и проникнет кто в дом — его окатит святой водой, иль же попадёт он в чеснок, что поставлен у порога и подле ставни.       Ложась на ставшую ему столь же родной, как и прогнивший пол в старом доме, кровать, заморенный от сегодняшних мыслей тяжёлых, скелет закрыл глаза, желая до рассвета время скоротать. Положил подле себя фальшион да миску святой воды, готовясь в любой миг атаковать незваных гостей, как велел натренированный разум воина.       Не услыхал однако он того, как когти сжались на дереве, что росло подле окна. Не ощущал он чужую разгорающуюся страсть и жажду. И не замечал жадных глаз, наблюдавших за его снятием рубахи и шоссов, оглядывающих тело.       Некто, умостившись подле окна, сокрытый в тени листвы дерева, по-обыдию на ветвь сел. И, едва мигая, глазами золотыми на рыцаря смотрел. За тем, как юноша, выросший и окрепший, ведро с водой на порог уставил. Как фальшион, столь грозно, из ножен вытащил да подле кровати положил — остриё в пол упиралось, рукоять на кровать облокотилась. Это заставило на миг ощутить гордость — юноша не позабыл ничего из того, чему обучили — всегда будь начеку. Приготовления подошли к концу, и рыцарь приготовился лечь. Столь долгожданное им, началось свершение каждоночного ритуала.       Тонкие, чёрные, будто смолью покрытые, пальцы сжались на коре до слышимого хруста. Глаза замигали алым, свет в них зажёгся новым пламенем. Некто подобрался, вытянулся, едва не коснувшись ставень.       Белые, будто сама луна их выковала из своего покрова, пальцы вцепились в край льняной рубахи.       К ставням, сокрытым в тени, прижались лицом, шумно вдыхая ночной воздух, принюхиваясь. Тело нечисти заколыхалось, будто трава на ветру. И, удовлетворённо осматривая тело смертное, в восхищении сощурившись, позволил себе провести языком по клыкам, уж предвкушая, как кровь, столь манящая и ароматная, прольётся, он вкусит её, будет наслаждаться каждой каплей драгоценности. Как белую шею пометят клыки, на сей раз видно для любого, и тот, кто столь долго бередил его сердце, окажется в его руках. Глазами обводил желанное тело, столь хрупкое на вид, манящее своей невинной красотой, дрожа от ликования, от сдерживаемого порыва ворваться в избу.       Но не суждено было вампиру любоваться да мыслям постыдным предаваться — услыхал, как дверь неподалёку о стену чьего-то дома ударилась. Как ставни, скрипучие, некто закрыл. В свете луны, опасливо оглядываясь, показалась девушка. К нему сама вышла жертва, что может подсобить в его деле хитром. Пора уж настала.       Сощурившиеся златые глаза, что сияли огнями в темноте ночной, окрасились алым. В последний раз, будто готовясь расстаться навеки, прижал ладонь к ставням, ощущая жар от освященного дерева. И тихо, будто напеваюче, произнёс сомкнувшему очи смертному своё напутствие-предостережение. — Какой восхитительно-привлекательный, мой свет. И наконец никто не сумеет тебя укрыть от моих объятий, мой славный, бравый рыцарь — произнёс с нежностью и хитростью, будто увещевая. Последующее же произнёс, будто извиняясь, но истинная жажда порывалась через нежное безумство — и видит Дьявол, я старался держать себя в уздах. Но не могу более быть не с тобой.       С превеликой неохотой вампир поспешно, но тихо, не нарушая ночной покой, спрыгнул с ветви. По-звериному колени согнулись на миг, ладонь коснулась земли. Алые глаза полыхали кровью. Звериный оскал заиграл на устах.        В мгновенье спрятался за дуб, наблюдая за тем, как неосмотрительная жертва, та, что решилась ночью по улицам бродить, оглядываясь пугливо, шла подле стен, в тени прячась. Нечисть втянула воздух, с некой брезгливостью от душка можжевельника, что смешался с запахом девичьим, сладковатым и томящим. Сейчас же и выпить её кровь омерзительно от горечи прелой.       И пусть. Не столь он голоден по крови, сколь… Судьба девицы, в рубахе ночной до пят, что столь неосторожно и самозабвенно вышла на улицу, стать приманкой. Не слышно, будто плывя по воздуху, к смертной подобрался охотник.       Предсмертный крик боли и ужаса раздался в ночи.

***

      Крузар, что едва успел глаза сомкнуть, покуда мысли нспокойные его одолевали, услыхал боли вой. Вмиг насторожившись, угадав, что то был девичий крик, поднялся. Фальшион, сквозь сон за рукоять удерживаемый, вперёд его в бой рвался — поднялся легко, качнувшись к ставням оконным.       Дверь Азур запер, то слышно было, и охотник делал это каждую ночь, дабы никто не смел зайти к гостю. На сей раз то помешало бы уйти на помощь. Но рыцаря не остановит и запертая дверь, коль житель в беде.       Оглянулся вокруг себя лишь, шире ставни распахнул. Заметил древо подле, что раскинуло свои ветви. Представил на миг, как леший бы возмутился его горячным решениям. Сжал зубы, готовясь.       И прыгнул.       В ствол дуба воткнулось лезвие, на миг остановив падение рыцаря. Затрещало дерево, едва не сломавшись от удара и прилетевшего на него тела. Крузар на оружии повис, осмотрев, сколько до земли ему осталось. Следом ноги скелета оттолкнулись, голова вниз запрокинулась, глаза блеснули на миг в ночной мгле. Тело в воздухе перевернулось, по-змеиному изящно спина изогнулась. Бравый воин упал на колено, второй же ногой успев о землю опереться. Всё то не заняло и пары мгновений, а он уж готов к бою, с фальшионом в руке и с разгорающейся решимостью в груди.       Сейчас же, на земле оказавшись, сквозь сонные мысли он понял — что-то не так.       Он слыхал крик, но где же та, что в беде? Да и кому столь поздно понадобилось во двор выходить, уж если вампирами славятся здешние края? Охотникам должно улицы стеречь да люд о нечисти предупреждать — но где же они?       Разноцветные глаза осмотрели представшую улочку. И мигом заприметили стоящего в длинном плаще незнакомца.       Мужчина, что видно было по плечам широким, стоял подле двери одной из избушек, и держал девицу, в одной лишь ночной рубахе над землей за талию, вероятно, совершая один из тех чувственных поцелуев, что одаривали друг друга супруги в моменты милования. Про то поведал ему излишне многословный дру… Азур. После предательства, того, что на заклание его бы повёл — охотник уж более не является его приятелем.       Смутился вмиг, поняв, что напрасно перепугался, и лишь прервал их. Уж если б в опасности те были — не позволяли бы себе вольностей и нежностей, крик бы услыхали и тревогу бы подняли. А уж если бы кричала девица от того, что напали на неё — не стала бы безвольно в руках сильных висеть, за плечо чужое держась. Быть может, юноша решил напугать возлюбленную, подкравшись во тьме, оттого и вскрикнула барышня? Иначе если б не желала поцелуя — билась бы в чужой хватке, не правда ли?       Крузар, осознав, что оружие всё так же направлено в сторону пары, опустил взгляд, дабы не стыдить возлюбленных. Движений не увидел он — значит то, что его заметили. Быть может и молчанье хранят оттого, что напугались его прыти, когда он с дерева спрыгнул? И застыли, в желании сокрыться в тени от лунных лучей? — Мне совестно, что помешал. Услыхал я крик, подумал, что в опасности вы. Прошу прощения, я сейчас же вас покину — спешно изъяснился, в стремлении гнев на себя не навлечь, ощущая себя поистине большим глупцом.       В смятении ладонь прижав к щеке и глазам, закрывшись от чужого взора, сжал крепче рукоять. Холодная сталь блеснула в ночи, тихой и безбрежной. Его не окликнули, не сделали шаг навстречу, насторожившись — а значит крик тот был от изумления. «Что же с тобой, Крузар? Не раз ты слыхивал, как девушки верещат, когда юнцы их поднимают, а ты уж напридумывал… Как можно скорее нужно деревушку покинуть, покуда разума не лишился. Немудрено, ибо все жители столь чудны… В избу уж не возвратиться, так, быть может, дабы ночь не терять… В харчевню зайти за картой?».       Но тишину, что продлилась лишь мгновенья, прервал короткий смешок. — Ох, в этом нет необходимости — раздался бархатный, чуть шипящий голос, смутно-знакомый ему, скрытого под плащом с капюшоном незнакомца. Развернулся к нему лицом, от девушки оторвавшись. Алые глаза пылали в ночи, капюшон от плаща закрыл его лицо. Но он с видной усмешкой чуть отпустил девицу. Её рука безвольно свесилась вниз с его плеча. Голос отчего-то после будто задрожал, напоминая собой неприкрытое вожделение — мне нужны были Вы.       Барышню в ночной рубахе скинули на землю, столь отвратно, будто чернь в руках держали с брезгливостью. Она не встала, не издала ни звука. Белая кожа сияла под светом луны, златые локоны рассыпались по земле. В глазах её застыл ужас, алые губы раскрыты в крике.        Ночной странец потянулся к капюшону, лёгким движением, будто зверь дикий перед нападением когти выпускает, скинув его.       Крузара пробил ужас.       Глаза цвета крови сверкали во тьме, золото в глубине глаз, будто зрачок, пульсировал сердцем со скоростью загнанной лани. Длинный палец игриво прикрывает уста, будто скрывая смешок, глаза прищурены и смотрят изучающе. И при свете серебряной луны на устах рыцарь разглядел то, что напугало больше, чем дьявольские глаза — по подбородку, тонкими полосами, стекала кровь. Он бы не понял, что это, если бы не брошенная на землю будто ненужная тушка девушки, чей облик осветила луна. На её шее были рванные раны, а глаза, широко открытые, мёртвые, смотрели сквозь него.       Глаза нечисти, что сияли в ночи нечеловеческим блеском, иным, пугающим и холодным, заставили сердце застучать громче. И вид мёртвого, обескровленного тела был дик и страшен ему. Как бы многого не видел на иных землях в битвах — столь новое, потустороннее было отвратным. Теперь уж доподлинно знал он, что монстр стоящий пред ним не добра желает, и что сказания Азура о вампире правдивы.       Пришло запоздало осознание того, что ночью выходить на улицу было строго-настрого запрещено охотниками, и барышня, в деревушке живущая, уж явно знала о том, и не осмелилась бы отвлечься на поцелуй под луной с возлюбленным. Кругом кишат вампиры, одаривание любовным милованиям на улице к погибели приведёт. А он, глупец, крик услыхал — да безо всякого нужного оружия вышел из избы. Осиновый кол, освящённая вода, серебренный стилет — привыкший к боям со смертными воинами, позабыл он о тех, кто в окрестностях обитает. И набрёл на пугающих хозяев деревушки этой тихой, безмолвной ночью.       Пред ним стоял вампир, заправский вампир, монстр, что похож был на скелета. Без шерсти на голове, с белыми костями и круглым черепом, в котором огоньками адского пламени сияют глаза. Силён, бессмертен, кровью питается да убивает люд простой. Против такого врага у Крузара не было и зубчика чеснока. Хотя спасёт ли он? Графы, высшие из кровопьющих, должны быть куда сильнее простых вурдалаков, сумеет ли чеснок защитить? Азур уверен в том, ибо ему сказал это вампир. Но мог ли Граф слукавить?       В силу серебра Крузар верил, леший ему наказывал брать с собой монету серебряную (но и та быстро обменялась в порту за еду для голодающих жителей), ибо феи, оборотни и духи боятся металла драгоценного. Оно чистое, будто луч солнца или луны, его к ранам прижимают дабы болезни из них уходили, и серебряная вода, освящённая, может обратить мертвецов в ничто. Осиновый кол — осина энергию забирает. Из неё домов не делают, дабы беду не накликать и не захворать, и от нечисти она спасает тем, что всю их силу отбирает, лечить раны мешает. Но чеснок… Опасен ли он для вампиров, или же Фаллаций сообщил это охотникам да страх перед ними от растения разыграл. Стал бы он говорить о том, что может его убить, охотникам?       И может ли он Графов погубить, коль они сильнее остальных вампиров? Навряд ли… Да и то значение не имеет, ибо стоящий перед ним был явно уж не из простого рода.       Пред ним же был, если на одежду взгляд лёгкий кинуть, всё было осознано. Шоссы, тёмные будто уголь, были сшиты по подобию нарядов для балов. Сапоги были схожи с рыцарскими, из тёмной ткани дорогой, да золотыми нитями расшитые. Рубаха цвета снега была вычурной, с рукавами широкими, на плечи спускалась ткань полукругом, делая их шире. И алое жабо под шеей из вычурной, ажурной ткани, расшитой мастерицей швеёй. Граф, без малого граф, один из сильнейших, как слыхал он от Эстерны.       Остаётся лишь дожидаться либо своей кончины от клыков нечистого, иль биться, покуда не дождётся подмоги?       Пальцы сжались на рукояти, глаза зажглись решимостью. Воин не опустит меч, покуда последняя капля своей или чужой крови на землю не прольётся. Сражайся до конца, коль ещё можешь держать оружие. Нечисть ему руку мира протянуть не вздумает — леший учил его, что никто иной не будет к нему добр, не поколеблется их жажда вкусить плоть и души смертных.       Увидев то, что вначале опасливо сделали шаг, и спустя лишь миг с упрямством скинули слабость с чужого взора, явив воспылавшую решимость, с которой вцепились в меч, вампир усмехнулся, выставив белоснежные, острые клыки на обозрение. Крузар вытянул вперёд оружие, поспешно сурово нахмурившись. Но бежать не смел. Чувствовал — догонят.       Нечисть, глумливо склонив голову, не прерывая взора, сделала шаг. Усмешка исказила уста в длинную линию. Чёрные, длинные пальцы-когти опустились вниз, перебирая воздух. Шли прямо, через холодное тело приманки переступая, с безразличием. Остановился в шаге лишь, когда лезвие уткнулось в тело. — Мой свет, вы правда намеревались убить меня этим? Быть может, дабы позором не прослыть среди охотников от поступка, опустите фальшион, и мы с вами — певуче протянул, обдумывая нечто — побеседуем? — Изыди — не уступая, надавил на чужую грудь, ощущая, как кости скелета напротив не вздымаются от дыхания, не отступают от возможного удара, от острия. И содрогаясь от ощущения того, что голос показался ему знакомым. Может ли нечисть чужой голос как свой выставлять, разум путая? — Как бесстыдно, не так вы были обучены — будто дитя пожурил, с тем же усмешку обратив в улыбку — имя моё Дриамэр, и негоже старому другу оружие в грудь направлять — но лезвие всё также его рубаху цепляло, упрямо в сердце направляясь — так будь по-вашему. Прискорбно.       Вампир оскалил клыки. Глаза его блеснули алым, предупреждающем о неминуемом ужасе. И сделал шаг вперёд.       Остро наточенное лезвие стремительно, по мере приближения, проникало в его грудь. С отвратным хрустом, будто ветви под ногой прогинаются, кости нечисти ломались под натиском. Раздался звук, будто ткань льняную потянули в стороны, шов обрезая — то звук проткнутого сердца. Фальшион с каждым шагом дрожал всё сильнее, Крузар ощущал, с какой силой чужое тело проткнулось, будто лань на ветви, и видя то зрелище кошмарное — едва меч не отпустил. На белоснежной рубахе появились чёрные, будто смоль, подтёки, но движение не прекратили.       Липкий ужас подступил с новой силой. Что это за существо? Рыцарь желал бы сделать шаг назад, убрать оружие да, пусть и запоздало, скрыться с его глаз, бросившись наутёк, покуда цел ещё. Но за навершие схватилась ладонь с длинными, чёрными, будто в саже измазанными, когтями. — Жаль вас разочаровывать, мой свет — глаза будто ярче стали, золотой дугой на миг засияв. Он не ощущал и толику боли? Как может монстр оставаться на ногах после того, как его сердце проткнули насквозь? И отчего сам не может пошевелиться, будто сковывали его кандалы, к земле прижимая? — но вы не сумеете меня одолеть. Поддайтесь, или худо будет.       Уста торопливо начали проговаривать молитвы, что вспомнились из лагерей военных, юноша сделал шаг назад, уж было думая оставить в нечисти оружие своё да бежать, быть может и скрыться сумеет, чеснок иль же серебряный стилет найдёт для боя. Но пальцы чужие вмиг пробежались по рукояти, а после и впились в плечи, уйти не позволяя. К груди, столь бескаружно, прильнули, опалив отвратным запахом крови. Сейчас лишь осознал Крузар всю силу, о которой охотники твердили — удерживаемый лишь кончиками пальцев за плечи, едва мог пошевелиться, будто тяжёлые булыжники на них опустили. Ноги его будто к земле приросли подобно корням, глаза нечисти безотрывно на него смотрели, сияя алой кровью и золотом. Как же желал рыцарь фальшион поднять, вытянуть из тела, и угрозой обезглавливания отвадить от себя. Нечисть глаза на миг отвела, на шею белую засмотревшись, не иначе как место для укуса выбирая. Теперь уж то странное безволие ослабло, позволив начать бой.       Крузар, извернувшись из цепких когтей, назад откинулся, будто падая на спину. С тем же скрежетом меч, кроша кости, начал чужое тело покидать. Дриамэр, как представился ему вампир, лишь надменно усмехнулся, озорно блеснув глазами. Ему понравилась игра с этой жертвой, нравилась показная суровость и смелость, расчётливость, с которой его оглядывали, решимость и непокорность. По плечам игриво напоследок прошлись ладонями, удержав от удара о землю, покуда из рук вновь не выскользнули, позволив оружие из груди достать, но от головы не отводя.       Лезвие коснулось шеи вампира. И тогда лишь он, бровь приподняв, насмешливо, с хладом во взгляде пытался вновь в очи чужие заглянуть. Рыцарь, быть может вспомнив наконец о мороке, свои отвёл, в хватке стальной едва в силах извернуться. Спина земли коснулась в бесславных попытках сбежать от касаний. Его руку с фальшионом сжали, нечеловеческой силой удерживая. Вампир, рокоча и дрожа от жажды, от запаха добычи, склонился над шеей, обдав ту воздухом ночным. — Прости, мой свет, за мою вольность. Я столь долго ждал, томил в душе желание тебя коснуться. Позволь мне — «мой свет»… Пугающая мысль о том, что лишь один на всём свете один лишь монстр его называл похожим образом, казалась ему отвратной.       В руках забились, будто птица, что попала в сети, шею вытягивая в сторону, ногами в землю упираясь, меч приподнять пытаясь. Но голову поднять опасался — чего хуже, сам коснётся ненароком клыков острых.       Чужое могильное дыхание казалось холоднее льда. Когти острее всех кинжалов в их королевстве, пылающие златом и кровью глаза отвратно излучали благовейность, искреннее желание. Так смотрят рыцари грешные на девиц юных, так смотрит король на богатство своё. И это страшило сильнее, чем привычный в бою взгляд хищника на добычу.       Едва сдерживая в себе соблазнительную мыслью испить живительного для него нектара, ощущая дрожь тела под собой, провёл клыками по шее, ощущая то, как она бьётся, полнится жизнью. Прокусить бы тонкую кость, вынуждая её обладателя сорваться на глухой вздох, вкусить поистине прекрасную сладость.       Забившись под чудовищем, рыцарь лишь услышал хруст собственных костей, сдавленных в хватке, с которой кровожадный мясник сжимает тушу лани, вознамериваясь срезать добротный кусок плоти с еще живой туши, крепко и болезненно. Уж будто ощущал, как кровь выжимается острыми клыками вместе с жизнью. Он обратиться, как в сказаниях Азура, в подобное существо? Меч был зажат и едва пальцы рукояти касались, сверху была слишком тяжёлое тело, от чего и дышал он через раз. Клинок, что всегда был на поясе, и тот исчез — он в рубахе на улицу выбежал, не мудрено то, что оружие лишь одно. Когда пнули с такой силой, что и дух можно выбить, вампир и глазом не моргнул, в шею носом уткнувшись, дыша тяжело, готовясь клыки вонзить. Он сильнее. И сейчас сможет как следует испить крови, осушить. Страх, как бы его не гнали, подступил к воину.        Но тут чудище громко взревело, с тела рыцаря приподнявшись. Клыки едва коснулись кости, тонкую борозду оставив. В руке его была стрела из освещённого осинового дерева, что начала выжигать его плоть подобно солнцу, обращая верхнюю часть кости в труху. Но подаренное ему самой луной он оставлять не желал.       Азур, вытащив другую стрелу, уж к ним бежал со всех ног, целясь в нечисть. Глаза, вмиг заполыхавшие алым, нисколько не испугали охотника. Новая стрела едва не вонзилась в череп, но успели вовремя опустить его, вжавшись в тело смертного. В следующий миг лежащего на земле Крузара, собрав в охапку, подняли и в лес, быстро как ветер, унесли.       Юноша, ощутив в мгновение то, как подняли его — фальшион хотел было схватить с земли, в руках удержать. Но то не успел свершить, ещё от морока не оправившись, ощущая слабость безвольную — руки чёрные подхватили, сомкнувшись за спиной и под коленями, и в следующее мгновение он увидел лишь лес.       Вампир нёс его, стремительно скользя мимо деревьев. Изворачивался в мгновенья, неся его так, будто лист в руках, будто и не чувствовал он тяжести чужой. Охотничьи инстинкты Крузара оттого были напряжёнными — невозможная сила, скорость пылала в вампире. Плащ развевался позади, жабо с высохшей кровью девицы напоминал ком земли. Глаза стали алыми, как солнце закатное, наполненные злобой на то, что их прервали, золотой блеск в глазах сердолика исчез. Он рычал, страшно и по-звериному, того гляди — добычу до логова не донесёт и на месте в клочья разорвёт. — Леший! — не помня себя от страха, звал Крузар верного товарища, моля лишь о том, чтобы его услыхали. Они мчались быстрее ветра, лишь бы за ними поспели. Сердце от каждого обойдённого дерева билось сильнее. Ветви низких деревьев хлестали по оголённым костям, рубаха покрылась листьями — леший!       Где же был его друг, что всякий раз в лесу его встречал, стоило лишь на окраине показаться? Отчего он не спас его от…       Крузар в миг перестал звать на помощь. От ночного ветра щипало глаза, тело покрылось испариной, ледяные касания пускали мороз по костям. Но всё то стало уже не важным, стоило лишь разглядеть столь знакомую ему, виданную лишь у доброго друга, корону золотую. Теперь уж, покуда отвлёкся он от глаз его и морок спал, виден стал символ королевский. До сей поры он разумевал, что это знак принца леса, что у лешего это знак власти над дарования ему чащей. Но на голове вампира… Тот, на кого ратовал, к чему вниманию и дружбе стремился, кто был ему роднее его почившего брата… Нет. Не мог же… Быть может, их короны лишь схожи? Два круга, будто солнце сходились на лбу. — И ты теперь принц — леший, покуда дитя было в тени дерева, играя с листьями и брусьями из дерева, стоял подле, в плаще своём чёрном и тёмном. Глаза златые сияли как солнце, в голосе слышалась улыбка.       Крузар, ещё дитя, получив необычного вида корону, без камней драгоценных, как было то у их короля, и без герба, прикоснулся к опущенному на голову златому украшению. И снял, рассматривая. Видя, как переливается золота на солнце, лучи пуская на зелень листов. На сей раз, когда они были на поляне в лесу и отдыхали вместе, ведя беседу, леший попросил его глаза закрыть. И умостил на голове корону, что носил на своей голове. Отдать готов был… Свою фамильную реликвию? Оттого лишь, что захотелось?       Юнец, подумав всего с мгновенье, снял с головы корону. И, закрыв глаза ладонью, протянул лешему его дар. — Тебе корона больше нужна будет. Ты принц и король лесов и озёр, так пусть же власть останется твоей. Это история твоей семьи, никто не должен отбирать её.       Тогда реликвию, бережно, забрали в руки. И ладони, холодные, он навсегда запомнит это, подняли его, в воздухе закружив.       Поляну огласил задорный смех. Дитя отказалось от сокровища. Могло как власть всем показывать, могло в порту продать и богатым стать, но оно вернуло её. Ибо никто не должен лишать семейных ценностей.       Рыцарь вспомнил то, как глаза пылали золотом ранее, увидал, что чёрные ладони, ледяные, сжимали его крепко, пусть и уж не так сильно, осторожно. Уже привыкшие к хрупкости тела смертного. Ибо они…       Дриамэр, увидав его взгляд, в мгновенье остановился. На сей раз скелет из рук не рвался, смотря на него испуганно. В глазах цвета белого жемчуга и алого рубина был виден лишь… Страх. Он смотрел на корону, безотрывно, не веря в то, что ранит.       Вампир, нахмурившись печально, остановил свой бег. На сей раз из рук не вырывались. Найдя дерево с корнями над землёй, он медленно отпустил подле них свою драгоценность. Теперь на лице он увидел неверие, желание, чтобы догадки кривдой оказались, чтобы он не перестал верить в доброту того, кто был с ним рядом и спасал не раз, чудовищем оказавшись. Он мог стерпеть ненависть и ужас от других, мог выдержать удары в душу за свою суть ибо не раз был преданным. Но видеть то же в глазах того, кто совсем недавно прижимал его к себе, даря тепло… Это было неправильно. — Свет мой — урчаще протянул, в попытке успокоить, но от знакомого голоса из этого уже осквернённого жестокостью образа стало лишь хуже. Его рыцарь, светлый и прекрасный, прижался к корням спиной, не позволяя себя коснуться — Крузар, не бойся, я не причиню тебе вреда. — Нет, это лишь морок — качал головой, не в силах вынести жуткую правду — леший бы никогда… Он бы не причинил ей вреда. Он добр, никогда бы не желал мне смерти, он… — Свет мой, прошу тебя — едва не взмолившись, проурчал граф, опасаясь касаться безутешного.       Стремительно, нечто схватило вампира. Чёрный плащ лишь мелькнул, хлопки огромных крыльев услыхал, звериный рык раздался подле — и воин остался один. Ни кошмарного перевоплощения лешего в жуткого вампира, ни угрозы мучительной смерти — он остался один. Безутешный, не понимающий, что за грех лежит на его душе, коль всё, во что он верил, разрушено, он сжимал в руках ветви и листья.       Лишь когда рассвет был близок — услыхал он, как по лесной тропе к нему идут, едва слышно. Обернувшись устало, глаза едва держа открытыми — увидал уж знакомого ему монстра.       Чёрные кости, синие полосы, вихри над головой. Граф Фаллаций, не иначе как пришедший его убить. Вдали от деревушки никто не станет искать Крузара, некому будет осудить «защитника» леса, ибо охотник видел сам, как его унесла другая нечисть. Но усталая обречённость не позволила ему встать на ноги. Лишь смиренно, без оружия, смотрел на приближающегося, взглядом отыскивая то, чем мог бы защититься.       Лорд, остановившись в паре шагов подле, смерил его взглядом изучающим. И, подумав, руки протянул. — Я отведу вас в деревушку. Должно нам поговорить с вами о совершившимся сегодня. Нынешним утром мы были на совете с охотниками о вашем… Наблюдателе. На сей раз… — Примите бой, ибо я живым не сдамся вашей воле — чуть опираясь о корни, приподнялся воин. Ноги его держали с трудом, голова шла кругом от ночи бессонной и тревожных мыслей, но он был готов.       В ответ раздался тот же смех, вампир нахально глумился над ним! — Полно вам в бой стремиться, покуда оружия при вас нет. Было рассказано вам, что я защищаю всех попавших на мои земли. Вы стали другом охотников, не я вправе вас жизни лишать. — Что вы… О чём вы говорите? — Крузар нахмурился, ища глазами ветвь для возможной битвы. Но последнее обрушилось на него новым непониманием и сомнением. Ему пытаются пригрозить расправой, иль всё же уберечь желают? Отчего нечисть так причудлива? — О том, что не мне ваша жизнь предназначена, не мне ею распоряжаться. Не будете ли вы возражать, если я подниму вас? Путь к деревне неблизкий, устанете вы быстро, и рассвет забрезжит. А истолковать нам надобно.       Рыцарь, не видя уж выхода иного, дал согласие. И руки, на сей раз, подхватили осторожнее, не сжимая в крепкой звериной хватке. По воздуху Фаллаций будто плыл, между деревьями проходя с ловкостью лани. И начал говорить, не останавливаясь. Не прерываясь на дыхание, как все живые существа. — Вы уже, как вижу, о вампирах осведомлены. Вы знаете наши обычаи с метками, вы знаете, как мы сильны и чего опасаемся. Но расскажу вам о том, как мы пары заводим. И нет нужды кривиться — заметив в мгновенье приподнятую верхнюю губу, пожурил, однако же голос не повысив — вам это может пригодиться в свете новых… Происшествий. Вампиры испокон веков, отличительно от смертных, не отказывались от партнёра из-за титула. И мы, в отличии от смертных, никогда не отступают от того, кто был нами помечен. Про метку защиты я вам рассказал — мы ставим её тем, кого защитить желаем. Их кровь для других вампиров и нечисти — яд, даже если они покинут мои владения, и лишь другой Граф может противостоять моей силе и вашей крови испить. Мне совестно, что этой ночью Элинор не сумел спасти от участи быть обескровленной. Есть укус подчинения, когда мы создаём себе слуг — вурдалаков, вливая часть своей крови в их жилы. Но есть ещё одна метка — метка избранного. Есть предназначенные нам самой судьбой, что наш яд преобразуют в нечто прекрасное — метки помолвленности — увидав возросший ужас в глазах, он продолжил, пусть и стараясь скрыть ухмылку — их кровь иная, для нас слаще всех нектаров, и в их крови мы может создать свою метку. Не столь много нашего яда для её создания используется, однако же это помогает всегда находить помеченных, лишь окажутся они вдали. Где бы они не прятались, их запах приводит к нам. И избранного всегда душа ведёт к хозяину метки. Метка — это обет свадебный, это то что поможет влюблённым находить друг друга, и это способно исцелить от любых болезней. Морок других вампиров на них не действует, это даёт им большее лечение, и со смертельными ранениями они будут жить долго. — Но… У меня ведь нет метки? Целитель бы заметила, ибо она и святой водой всего полила, и никакой вампир в любви не признавался! — Однако же, она у вас есть — холодно остудили, вкрадчиво поясняя — я осознал это ещё тогда, когда мы были на поляне. Мой морок на вас не подействовал, как бы в глаза не заглядывал, вы лишь отходили к свету. Я не могу поставить вам метку охранную, ибо сила избранных сильнее моей воли защитить. Не вправе другого вампира обрекать на существование без избранного, таков наш закон. В эту ночь я прогнал его с своей земли, дабы вам всё разъяснить, но последующее уже причинит боль нашему роду — все вампиры рождаются с обещаниями, расскажу о них коль пожелаете позже. Вы уже отмечены были много лун назад, Крузар. И куда бы выне отправились, что бы вы не сделали — Дриамэр всегда будет следовать за вами по пятам, покуда вас не получит.       Рыцарь, будто чувствуя, как нечто сжимается внутри, прижал ладонь к груди.       На тонкой ключице, запрятавшись среди множества шрамов, едва различимая, поставленная крохотными клыками, в виде двух крохотных укусов, сияла яркой звездой для вампиров вечная брачная метка.