Оставь несчастья позади, пускай омоет их волна / Leave It All, Lock to the Tide

      Рей привыкла считать, что знала о боли практически все — ее острые, словно у лезвия, концы, жалящую поверхность, неподъёмную тяжесть и тесные границы. То, как она ощущалась телом подобно живительной силе, что основательно осела в венах, костях и мышцах.       Боль всегда и во все моменты была одинаковой — стоило только дотронуться до другого человека, как тебя сразу облекали ее холодные объятия. И тогда она чувствовала все. Незначительные порезы. Тень необъятного горя. Даже уничтожающую агонию придавленного грузом колена, которую Рей добровольно впитала себя.       Она знала боль — тяжелую, словно камень, горячую, словно огонь. Но ничто — абсолютно ничто — никогда не ощущалось как это. Чувство это было подобно выжженной земле и непроходимой стене урагана. Подобно мощнейшей волне, что из раза в раз била по голове, не позволяя всплыть на поверхность. Подобно падению с громадной высоты на скалы, о которые с хрустом разбилось ее бренное тело.       Как же она скучала по нему.       И это приводило ее в ярость. Как так получилось, что она больше не могла представить своей жизни на острове без Бена Соло? Неужели она была готова вот так просто пожертвовать всем тем, что из года в год наживалось непосильным трудом? Как она вообще допустила такое?       Ответ прост. Бен появился в ее жизни совершенно внезапно и занял значительное место благодаря своей доброте и дружелюбию. При помощи врожденной эмпатии расколол толстый панцирь ракушки ее души, что заставляло Рей впервые в жизни почувствовать себя в центре внимания.       Тоска оказалась куда хуже гнева.       Она не оставляла Рей ни на секунду, проживая с ней день за днем, от заката до рассвета. Во снах и в моменты бодрствования. В памяти то и дело всплывали яркие вспышки дорогого ее сердцу лица, не позволяя спокойно выдохнуть даже во время изнурительной домашней работы. Не в силах повлиять на это, она лишь падала на колени, выдыхая саму грусть. Дабы отвлечься от съедающего изнутри одиночества и хоть как-нибудь заставить себя питаться, потому что иначе ей просто кусок в горло не лез, Рей приходилось считать сколы на половицах. На ее памяти подобные проблемы с приемом пищи у нее были впервые.       Проходили недели, на остров пришла осень, окутывая деревья в желто-красные цвета и сухой холод. Травы завяли, небо стало ближе к земле, тяжелея под тучной массой облаков. Она полагала, что со временем печаль пройдет, но это оказалось не так.       Проходили дни, а она все так же выискивала на половицах неровности и смотрела на кружащие в чае чаинки.       Остров, что приносил неизменный покой, теперь напоминал лишь о нем.       Рей начала забывать свои старые привычки, будь то привычное движение, которым она всегда при выходе на улицу закрывала за собой дверь, или же механическая память тела, которая обычно срабатывала безошибочно, стоило ей только ступить на порог. Теперь, поднимаясь на второй этаж, она даже не снимала ботинок.       Вставать с кровати стало еще тяжелее. Вся она будто стала обладать неподъемной тяжестью, чего никогда не замечала раньше. Это чувство стало полноценной частью ее тела наравне с дыханием или же, например, костями. Просыпаясь по утрам, Рей из разу в раз приветствовал мир в приглушенных тонах, — затхлый, неподвижный — после чего она делала глубокий вдох и пыталась приподняться на кровати. Даже свесить ноги с постели стало непосильной задачей, не говоря уже о том, чтобы сделать хоть какое-то движение.       Так, она спускалась вниз по лестнице, где ее ожидал остывший за ночь очаг, который она разогревала, чтобы налить себе воду для одной кружки чая.       Старые часы в углу отмеряли время вслед за волнами.       Из хлева тонко заблеяла коза.       Она стала у окна, ожидая, пока закипит вода.       Прислонившись лбом к окну, закрыла глаза и вздохнула. Горячее дыхание оставило на стекле расплывчатые узоры.       Она провела по нему кончиком пальцев, ощущая, как на коже осталась влага.       И тогда повторила снова: дыхание, размытое окно. Подушечки пальцев очертили силуэт далекого дерева.       Что-то… изменилось. Чувство это стало каким-то другим. Будто углы его смягчились, прямо как коснувшаяся мягчайшей подушки после утомительного дня голова. Облегчение.       Рей стремительно повернулась, всматриваясь в темную тишину одинокого маленького дома, пока взгляд не остановился на заставленной книгами и пергаментом полке, россыпи ракушек, гальке и том самом морском еже. Рядом в коробке лежала стопка пустых бумажных листов, очевидно, предназначенных для писем, как если бы ей было кому писать. Она могла, конечно, послать весточку Бену, вот только совсем не знала, где именно он жил. В данном случае, ей хотелось попробовать кое-что другое.       Первый мазок перьевой ручкой по бумаге выглядел незначительнее пятна. Но после Рей поставила еще один, ощущая где-то глубоко в душе, что эти пространные кляксы были куда важнее слов, а потом еще и еще, позволяя туши на свое усмотрение заполнить пространство бумаги. Деревья, камни, берег пляжа. И вот так просто боль начала отступать.       Рей внезапно остановилась. Подождала минуту-вторую, напряженно ожидая возвращение печали.       И она возвращалась… правда, предельно медленно.       Рей снова коснулась кончиком ручки бумаги, после чего из-под пера начали медленно появляться первые тени океана под покатыми валунами и темные сосны, выстраиваясь в удивительную глубину перспективы. Верхушкам деревьев добавила еще немного пышности.       Волна в груди отступила.       Она рисовала, доставала новый лист и рисовала вновь.       Это приносило покой.

———

      Печаль не возвращалась вплоть до раннего утра, но и тогда она стала сопоставима скорее с морской пеной, чем с силой лунных приливов и отливов. Едва заметное напоминание о том, что Рей ни в коем случае нельзя было о ней забывать и обязательно заботиться, словно о ране. Прямо как однажды это делала мать со своими фруктовыми деревьями и злаками. Рей, лежа на постели рядом с малюсеньким окном, перевернулась на другой бок и уставилась на опоясанные серебряной нитью облака. Мысли о Бене всегда навевали тоску.       Она представляла, будто он спит в огромной удобной постели на четвертом этаже элегантного родительского особняка в Нью-Йорке. Его будят слуги, а мать целует в лоб. В дверь каждый день звонит доктор, дабы проверить его самочувствие. Из Вашингтона приходит письмо с извещением о почетной отставке. Он проводит свои дни за чтением у камина и разговорами с отцом о бизнесе и железнодорожной индустрии.       Скучал ли по ней? Думал ли о девушке в мальчишеских штанах, которую встретил на скалистом пляже в Майне? Лежал ли на своей огромной пуховой постели, смотря из окна в сияющую ночь и всем сердцем желая оказаться рядом с ней?       На следующий день Рей вобрала в губку остатки чая и влажной поверхностью наметила поле, после чего воспользовалась перьевой ручкой, дабы набросать стебли трав. Агония одиночества отступила на достаточное расстояние, чтобы она смогла расслабиться и почувствовать легкость в плечах.       Но она ни на секунду не переставала о нем думать. И надеяться, что, где бы он ни был и что бы не делал, боль более не мучила его. От одной только мысли об этом Рей становилось дурно.

———

      Прошло еще шесть недель, и наконец на остров прибыла лодка с припасами — мука, овес, но ни одного письма. Она надеялась, что, возможно, Бен пришлет ей письмо. Как оказалось, зря. Рей, заранее составив список, из нового внесла в него всего лишь кисточки для рисования да цветные краски, которые она даже при всем желании не смогла бы самостоятельно изготовить из подручных материалов. Выгрузившись, Б.Б. медленно погреб назад к кораблю. На душе снова стало пусто, прямо как в его шлюпке.

———

      Зима не спешила наступать. В этом сезоне не получилось так, чтобы за одно утро ударили холода, вместо этого заморозки постепенно становились все сильнее — земля от низких температур черствела, деревья пожухли, а дни все темнели. Солнце вставало не раньше семи часов утра и уходило спать уже к четырем дня, и Рей, пытаясь выжать как можно больше пользы из этого небольшого промежутка времени между рассветом и закатом, делала всю домашнюю работу, рисовала, думала о Бене, писала у огня и спала на середине теперь уже слишком большой кровати, отчаянно желая, чтобы рядом был он. Все это время ей фоном подпевали волны, что громко ударялись об обледеневшую поверхность камней.       Ей пришли краски, и теперь Рей днями напролет экспериментировала с различными цветами и формами. Она рисовала на деревянных табличках, обрывках тканей и жестких холщовых мешках из-под зерновых культур.       Так наступил февраль.

———

      Океан всегда, каждую секунду разный. Прожив всю свою сознательную жизнь на этом крошечном острове, Рей была уверена лишь в одном: она проснется утром и посмотрит в окно, а там — совершенно другой мир, который неизменно вызовет у нее удивление.       Этим утром случилось то же самое.       На горизонте замаячили паруса.       До прибытия корабля из Кол-Харбора еще четыре недели, но даже эти сроки в зимнюю пору года были весьма примерны. Всегда могло случится так, что она пробудет одна вплоть до наступления весны. Но в действительности же там, вдалеке, мелькали небольшие белые паруса, звонко бряцая на фоне темного неба и дымчатого восхода.       Рей мгновенно кинулась за ботинками, курткой, шляпой и шарфом, одеваясь с рекордной быстротой, чтобы как можно скорее спуститься по заснеженной тропинке к обледеневшему берегу пляжа. Там она и встретила его, словно чародейка призвала при помощи одной лишь силы воли, картин, боли и любви.       Он тащил за собой шлюпку чуть поодаль от высшей точки прилива, кромка темного пальто потемнела от морской воды. Руки обтянуты кожаными перчатками. Волосы его распущены, лицо гладковыбритое, а на голове — шапка с шерстяными полями, прямо как у джентльмена.       Он потянулся к ней. Рей без раздумий бросилась в его объятия.       — Рей, — из груди вырвался мягкий и глубокий вздох, после чего Бен моментально обвил ее руками. — Я совсем не планировал пробыть вдали так долго. Раны оказались сильнее, чем я полагал изначально. Мне не хотелось приносить с собой ни синяка, чтобы ни дай Бог не ранить тебя…       — Мне больше не больно, — снова и снова говорила она. — Слышишь? Мне больше не больно.       Их дыхание превратилось в морозные облака.       Она схватила его за кожаные перчатки.       — Бен, — ее голос надломился от слез. — Бен, ты можешь снять их. Я решила загадку, и теперь я не чувствую боли.       Не холод заставил его руки дрожать, когда Бен послушно снял перчатки. Они упали на снег, но он не обратил на них никакого внимания. Глаза его глубокие, пронзительные. Кончики пальцев медленно коснулись ее щеки. Рей улыбнулась.       Бен прикасался к ней прямо так, как она много месяцев назад касалась его, когда впервые забрала его боль. Он улыбнулся в ответ; ладони обнимали щеки, длинные пальцы зарылись в волосы. Он слегка опустил подбородок, а после и взгляд, отчего Рей инстинктивно стала на носочки своих мужских сапог.       Тогда их губы встретились впервые.       Она даже не думала, что они окажутся настолько мягкими. Даже не ожидала, что, распахнув рот сладостному языку, еще до самого поцелуя ощутит желание стать еще ближе, невзирая на нежные прикосновения к нижней губе. Никто не подготовил ее к тому, что ей, скорее всего, будет этого мало, потому что на самом деле так и вышло. Она изнывала, и теперь он здесь.       Мягко отстранившись друг от друга, они по-прежнему не размыкали объятий, припав друг к дружке лбами.       — Я долгие месяцы мечтал об этом, — сказал Бен, прикрыв глаза. Он будто наслаждался каждой секундой.       — А я — годы, — согласилась Рей, улыбаясь от уха до уха.       — Здесь холодно, — он приобнял ее за талию. — Пошли отсюда.       Они зашагали к дому, под ногами их хрустел снег, щеки розовели от мороза и радости.       Ее обитель изменилась с тех пор, как в ней последний раз был Бен. Повсюду расставлены деревянные квадратные доски, некоторые из них были облагорожены, а некоторые так и стались в своей первозданной форме, каковыми их и отыскала на пляже Рей. Но все они без исключения были разукрашены толстым слоем краски, а еще белым мелом и черной тушью.       — Это мои картины, — выдохнула она, когда он повернулся, смотря на нее с живым вопросом и гордостью в глазах. — Я начала с написания тушью, а после добавила и чай, древесный уголь и всякое такое. Когда сюда в ноябре приплыл корабль, я заказала еще кое-что у Б.Б. И вот… как видишь. Это заставило боль отступить.       — Почему тебе было больно? — спросил он, хотя прекрасно знал ответ заранее. Взгляд его мягок и отчаян.       — Потому что я безумно скучала по тебе, и от этого я умирала, — яростно сказала она, прижимая кулак к своему сердцу. — Это была самая ужасная боль.       Подушечки его пальцев стерли с ее щек влагу.       — Я умирал по тебе с того момента, как увидел тебя впервые на пляже, — сглотнул Бен. — И влюбился с первого взгляда.       Крепкая рука опустилась на шею, а после уверенно перешла к пуговицам воротника. Ее влажный взгляд встретился с его вопрошающим, на который она ответила согласным кивком. Пуговицы первыми вышли из петель, пояс, обхватывающий талию, ослаб, и Рей с изумлением стала наблюдать за движением его рук, что с каждым ее новым вздохом все больше обнажали тело.       Жар очага горел ярко и яростно, отбрасывая их тени на картины и полки, заставленные галькой, ракушками, высохшими цветами и книгами. На его лбу образовались бусины пота, и только тогда Рей осознала, что его рваное дыхание было напрямую связано с медленно спускающейся по плечу рубашкой. За хлопчатой тканью незамедлительно последовали штаны, и вот она предстала перед ним — обнаженная в свете камина. Теперь уже ее пальцы потянулись к его застежкам, пальто, поясу, нательной рубахе и наконец столь желанной коже.       Слова здесь были бессильны.       Он со стоном обвил Рей своими руками, прижимаясь километрами обнаженной кожи к ее собственной. Еще никогда она не ощущала такого облегчения. Чистого, лишенного всякой боли облегчения, которое в то же самое время воспринималось как что-то до ужаса идеальное.       Мягкие округлости столкнулись с твердыми грудными мышцами, огромные руки намертво обвили спину. Одна рука зарылась в неряшливый пучок волос на ее голове, а другая обхватила ягодицы, прижимая ближе и побуждая ее запрыгнуть к нему на руки. Именно так, не думая о стыде или стеснительности, Рей очутилась в плену Бена Соло.       Нервные окончания ее тела никогда в жизни не знали столько кожи. Столько сладостно-теплого давления на каждую клеточку естества. И когда его рот вновь отыскал ее губы, Рей ощутила, как эти самые нервные окончания вмиг воспрянули из глубинного сна с просто невероятным чувством принадлежности и взаимосвязанности. Она знала, что они еще не дошли до настоящего занятия любовью, но тем не менее все эти ласки заставили даже самые смелые фантазии померкнуть перед лицом действительности. Это было всем.       Вскоре они оказались на полу перед очагом, на том же ворохе из одеял, под которыми две долгих недели спал Бен, когда жил с ней. Когда он был таким же поломанным, как и она сама. От их обнаженных тел исходило невероятное тепло. И в момент, когда его рот принялся любовно выцеловывать дорожку от шеи и до тяжело вздымающейся груди, незамедлительно сомкнувшись над розовым соском, влажные поцелуи вскоре переросли в воздушные стоны-вздохи.       Рей зарылась пальцами в темные локоны, прижимая к себе ближе. Жаждущие губы с энтузиазмом стали посасывать твердую горошинку, посылая по рукам и ногам мурашки. Широкие ладони гладили бока, ноги, голени, а после широко развели колени, удобно устраиваясь между ними. А губы спускались все ниже.       — Бен, — стала умолять она, сама не зная, чего желала.       Но он знал.       Сперва это просто подушечка большого пальца, что с легкостью перышка коснулась самого сокровенного места. А после целых два пальца, которыми Бен с нежностью раскрыл ее для себя и своего рта, отыскав нечто такое, отчего ее спина прямо выгнулась дугой, а воздух за считаные секунды покинул легкие.       — О…ох! — закричала Рей, ощущая, как тело неожиданно пронзила волна удовольствия, заставляя ее всю покрыться мелкой дрожью.       Из его горла вылетел полный удовольствия стон, посылая по коже вибрации, после чего он еще сильнее зарылся в ее жар, его неустанные посасывания и полизывания пробуждали глубоко внутри что-то поистине неземное.       Рей еще никогда в жизни не была свидетельницей таких волн, потому что эта обрушилась на нее с головой, утянула с собой в воды и выбросила не берег. Его руки служили самым надежным якорем.       — Мне нужно…       — Скажи мне, Рей. Ничего не скрывай. Расскажи мне все.       — Мне нужно больше.       Внутри нее всегда жила пустота, но сейчас Рей просто не могла ее игнорировать. Отчаянно, до дрожи понимая, что все эти годы жила без двух крайностей переживания — боли и любви.       Бен обвил ее руками и усадил к себе на колени.       И тогда она почувствовала его под собой — мягкость кожи и непоколебимую твердость члена, что скользнул промеж влажных складок и направился прямо в центр, в болезненную пустоту ее изголодавшегося тела.       Опускалась она медленно. Сердце стучало в груди быстро-быстро, а он смотрел на нее, не отрывая глаз, дыбы в случае чего уловить малейший намек на дискомфорт или боль. Рей, приоткрыв рот, смотрела на него в ответ; дыхание ее горячее и рваное.       Секунда — и она уже полностью на нем. Наполнена до самых краев.       Бен прижался губами к виску и после зарылся лицом в волосы, не разрывая с ней тактильного контакта. Не двигаясь. Просто сохраняя близость.       Возможно ли было ощутить себя блаженно опустошенным? Уничтоженным самим осознанием наполненности? Каждое чувство, которое Рей долгое время держала под надёжным замком, вся ярость, боль и печаль, страх, разочарование и одиночество, все это в один миг вырвалось в воздух подобно дыму угасающей свечи. Словно порывы ветра в ночи, рассеивающие искры костра в безмолвное ничто.       И только когда Бен стал двигаться, осторожно поднимая ей навстречу бедра и одновременно удерживая в своих крепких объятиях, она наконец смогла понять, что же такое настоящее занятие любовью. Это прямо как язык между ее ног, только больше. Это ощущение неразрывного единства, что пылало изнутри.       Его руки, казалось, не могли насладиться ее телом, они жадно хватались то за бедра, то ласкали чувствительную кожу ребер и груди, в конечном итоге остановившись на лице. Они целовались жарко, сталкиваясь зубами и мокрыми языками. Утопая в ощущениях.       Он скользил настолько медленно, что Рей вскоре стало этого мало.       — Мне нужно больше, — повторила она и внезапно вскрикнула, когда Бен перебил ее, повалив на пол, мгновенно навалившись сверху.       Новый угол проникновения позволил ощутить долгожданную глубину. Бен привстал на руках, чтобы ворваться в нее с новыми силами, позволяя страсти взять над собой верх.       Между ними скользил пот, — сладкий и липкий — сияя на свету. Бен без устали выстанывал томное «Рей» прямо ей в шею, движения становились все беспорядочнее, и тогда он кончил и обомлел. Член дернулся внутри нее, заставляя внутренние мышцы принять в свой изнеможенный плен семя. Она, обвив талию Бена ногами, крепко вцепилась в него, позволяя ему расслабиться и обмякнуть.       — Я люблю тебя, — тихим шепотом прошептала она. Бен обнял ее в ответ и поцеловал шею.       — А я люблю тебя, Рей.       — Спасибо, что вернулся ко мне.       Встретившись с ней взглядом, глаза Бена посветлели, а ладонь снова припала к лицу, как будто ей там было и место.       — Это было моей единственной целью. И я более никогда тебя не брошу… но, может быть, ты захочешь уплыть со мной?       Рей оглянулась на картины, которыми она заставила все стены, и с ошеломляющей ясностью поняла, что ничто здесь больше ее не держало. Она сумела обуздать проклятие. Теперь она могла не боясь выйти в мир с ладонью в его руке.       Бен наблюдал, как на ее лице отразилась решительность, после чего он весь засиял и вновь припал к ней в поцелуе, наслаждаясь ее губами снова и снова.

———

      Это утро началось как и всякое другое, только с небольшим отличием, потому что каждое утро по своей сути было разным.       Она проснулась с криками чаек и коз, шума ветров и волн, как и в любой другой день.       Вот только на этот раз позади лежал горячий длиннорукий Бен Соло, который прижимался к ней прямо как сонный котенок.       — Доброе утро, сердце мое, — прошептал он ей в волосы.       — Доброе утро, — улыбнулась она и потянулась к нему с поцелуем, восхищаясь прикосновениями его румяной утренней кожи к ее собственной. — Может, по чашечке чаю?       — Позже, — помурлыкал Бен. Большие руки отыскали ее округлости, воскрешая в памяти события прошлой ночи. — Сперва я отведаю тебя.       Действительно, чай мог и подождать.