Оседлать бушприт

Примерно в полдень в дверь так остервенело заколотили, что от неожиданности я опрокинула на себя чашку с остатками кофе. Я не успела даже придумать гневную отповедь наглецу, как дверь распахнулась: — Княгиня де Коттийяр! — воскликнула запыхавшаяся служанка. Услышав мужнину фамилию, я поморщилась. — Ваше превосходительство, пожалуйста. — Ваше превосходительство, ваша дочь! — Что с ней? — Сидит у ворот, рыдает и отказывается возвращаться в дом! Наплевав на пятна на платье и пообещав себе отчитать служанку позднее, я побежала вниз, к воротам. Тремя этажами ниже, перебежав двор, нашла своего ребёнка в компании нянечки, растерянного конюха и пары зевак. Не глядя, нарычала на прохожих, чтобы убирались, и протянула руку дочери: — Моё солнышко, пойдем, незачем тут сидеть. Упрямица затрясла головой. Тогда я подняла её на руки и унесла оттуда прочь. Тяжеловата уже, чтобы носить на руках, ну а что делать? — Что случилось? Кто тебя обидел? — Папа! — А что он? — Уехал! — Он скоро вернётся, родная, не грусти. — Я не хочу, чтобы он возвращался! — выпалила она. Потом подумала и добавила, — Никогда! Будь она постарше, я бы вслух согласилась. Политические браки тем крепче, чем чаще кто-то из супругов в отъезде. — Почему? — Я хотела куклу, а он сказал, что мне пора вырасти и это всё глупости! — Папа просто ничего не понимает в куклах, как и все мужчины! — наигранно весело сказала я, пытаясь её успокоить. — Давай поедем в город и сами купим тебе самую красивую куклу в мире, а? Обычно это срабатывало, но сейчас фокус не прошёл. Дочка продолжала сопеть, изо всех сил вцепившись в воротник платья, готовая снова разрыдаться. Я вошла в дом и перед лестницей села на колени, опуская её на пол. — Детка, дело не в кукле? Она стояла, даже не пытаясь утирать слёзы, и глядела куда угодно, но не на меня. — Что было потом? — я продолжала допытываться до причины несчастья. — Потом папа сказал, что лучше бы на тебе не женился! — Он не со зла… — вздохнула я. — Но ведь меня бы тогда не было! — в отчаянии выкрикнула она и заплакала горше прежнего. Это… не было похоже на обычные детские горести, которые решались новой игрушкой, а то и вовсе забывались на следующий день, не оставив и следа. Меня едва ли не разрывало, так невыносимо было смотреть, как сильно дочка переживает свалившееся на неё откровение и как отчаянно расстраивается из-за этого. Спасибо тебе, дорогой супруг, что не смог язык за зубами удержать! Сам свалил в прекрасные дали, а мне теперь утешать ребёнка, осознавшего свою… что? Не вечность? Я не была готова разговаривать о жизни и смерти. Не знала, что сейчас сказать, чтобы её успокоить. Хотя легче всего было бы сказать правду — что она бы всё равно появилась на свет. ~~~ Я поднималась на второй этаж таверны, крутя в руках ключ от комнаты, в которой мы с Васко тайно встречались с тех пор, как я стала княгиней де Котийяр. Туфли жали отёкшие ноги, но я старалась не обращать на это внимания. Об обуви посвободнее я могла бы подумать завтра. А сейчас открыла ключом дверь и с виноватой улыбкой зашла в комнату. — Мы не должны были сегодня видеться, прости, что настояла. — Я всегда рад тебе, — он подошел мне навстречу, чтобы поприветствовать и поцеловать. От касания его губ я моментально разомлела и прильнула к Васко всем телом — разлука и беременность сделали меня очень любвеобильной. Я не намеревалась таким образом сообщить новость, нет, но в таких крепких объятиях не ощутить незаметный под пышными юбками живот было попросту невозможно. — Ты... беременна? — он чуть отстранился, глядя на меня не столько озадаченно, сколько просто вопросительно, ожидая подтверждения очевидного. — Да! Это была та новость, которую я хотела тебе сообщить… пока это ещё новость, — я говорила это и чувствовала, как губы сами собой растягиваются в бессмысленной улыбке. Васко выглядел растерянным. — Это твой ребёнок, — подтвердила я. За доли секунды растерянность на его лице сменилась удивлением, радостью, огорчением и затем серьезностью: — А что твой муж? — Я сделала всё, чтобы он был уверен, что это его законный наследник. Я действительно сделала всё, чтобы не только супруг, но и проклятый дядюшка д’Орсей, и весь высший свет поверили в это. Даже закатила соответствующий случаю приём и весь вечер слушала лживые поздравления. Старый князь получит долгожданного наследника, Содружество будет чуть тише трещать по швам — с таким положено поздравлять. Должно быть, всё это время я витала в облаках. Ничем другим нельзя было объяснить то, что я оказалась так не готова к реакции Васко. За полгода я не так и не соизволила — или не решилась? — подумать об этом. С изменившимся лицом, едва похожий на себя самого, он прошептал: — Останься со мной. Тогда, в прошлом, когда я только сообщила, что должна буду выйти замуж, мы словно бы заключили безмолвный договор. Не жалеть и никогда не говорить о том, что всё могло бы сложиться иначе. Любить друг друга и верность лечить расстоянием. Жить теми немногими счастливыми часами наедине, забывая о мире, который существовал за пределами комнаты, в которой мы встречались. — Давай сбежим. Сегодня же ночью. Ни твой муж, ни сам д’Орсей тебя не найдут. Теперь Васко нарушил тот договор и всё невысказанное, все неисполненные обещания и неоплаканные мечты обрушились на меня разом, холодные и удушающие, как морская вода. Я затрясла головой; больше всего на свете я хотела согласиться, а должна была сказать «ты же знаешь, что я не могу». Старые князья меня, может быть, и не найдут. Так же, как и повода не рассторгнуть хлипкий союз между княжествами. — Пожалуйста, — он взял мою руку, поднёс к губам, касаясь ими кончиков пальцев. Я никогда не видела в нём столько нежности и отчаяния в одно мгновение. — Я хочу этого ребёнка, я хочу чтобы ты была частью моей жизни, я хочу чтобы вы были моей семьёй... Свободной рукой я зажала рот, пытаясь удержать подступающие рыдания. Но остановить усилием воли льющиеся слёзы я не могла. «...семьёй, которой у меня никогда не было...» Я не знаю, услышала ли я эту фразу на самом деле или она прозвучала в моём воображении. — Разве он любит тебя? Разве он будет любить… нашего ребёнка? Нечестный и безжалостный вопрос, последний, который Васко задал. Но было ли место чести и жалости в этот момент, когда я своим молчанием рушила всё, что ему — нам — было дорого и что между нами могло бы быть. И я убежала прочь, едва разбирая дорогу. Я не знала, увидимся ли мы вновь.