Багровый парус

      Сань Лан с самого начала заверил его, что не таит и капли обиды, да и сам уже, казалось, жалел о сказанном, но Се Лянь всё не мог побороть давящую тоску и тревогу. Как иначе, если любимому существу печально… пусть даже и не по его вине. От мрачных раздумий отвлекает жжение в пальцах, и он бессмысленно разглядывает тонкую струйку пара, в которой чайный запах смешивается со свежестью морского ветра. С Инь Юем они, бывало, уже сидели так, то ли втроём, в обществе Чэнчжу, то ли просто уже по привычке, наедине поделиться тревогами или скоротать скучное время. Вряд ли демон так уж искушён в непониманиях и примирениях возлюбленных, чтобы дать идеальный совет. Всё, что он мог предположить: нужно поговорить обо всём откровенно. — Я не знал капитана все века с его рождения и смерти, но когда видел, какой он с Вами… — Инь Юй замолкает на миг, будто бы думая, как яснее и проще донести то, что нужно Се Ляню сказать. — Знаете, лишь на моей памяти мы спасли жизни нескольким десяткам детей океана, и каждого он выхаживал едва ли не собственными руками. Се Лянь с душевной болью сжимает губы, вспоминая, что едва не пришлось пережить самому, но всё же смотрит с интересом в глаза сосредоточенного демона. Се Лянь не знает, но чувствует: он услышит что-то важное о любимом существе. — А ещё каждого он спрашивал о Вас. И когда Вас наконец обрёл, словно заново стал живым. Русал молчит и лишь слушает в смятении. Инь Юй с тихим стуком ставит на стол чашу. — Я веду к тому, что он просто поймёт. Поймёт, что бы Вы ни решили и определённо поверит. Всё что нужно — рассказать как есть. Демон опускает взгляд, будто в мгновение смутившись того, что слишком много на себя берёт. С другой стороны, это всего лишь называется откровенностью. У него ведь сами спросили совета, верно? — Даже если когда-нибудь в будущем Вы захотите уйти… — Никогда! Се Лянь, хоть и не имеет привычки перебивать, промолчать сейчас словно физически не способен. Как и не ответить откровенностью на откровенность. — Я его люблю. — Дело, возможно, ещё и в том, что капитан, хоть и не открыто, считает себя недостойным Вас. — Инь Юй улыбается едва заметно, и делает из чаши мелкий глоток. — Он прямо не говорит, но это бывает заметно. — Какая глупость… — Шепчет Се Лянь, глядя куда-то в дощатый пол. — Ваш капитан — лучший из всех, кого я знаю. — У него, на самом деле, немало тревог, — Инь Юй, поводя плечами, вертит в пальцах уже пустую чашу, — но они забываются, как только Ваше Высочество появляется рядом. — Демон ставит её обратно, и на краешке стола задерживаются бледные пальцы. — Когда дело касается капитана, поверьте, развеять ещё одну Вам ничего не стоит.

***

      Сидя у кадки с заново чистой водой, он соскабливает ил со своей драгоценной находки. Раковина довольно крупная, тяжёлая, заросшая мелкими полипами и зелёной мягкой водорослью. Работа монотонная, успокаивающая, способствует плавному току мыслей и почти покою. После того разговора, когда Сань Лан признался в собственном беспокойстве, он уже успел извиниться с десяток раз, завидев лишь тень смятения в золотых радужках, а после стал вести себя с ним как и прежде. Из устья он вымывает песок, и видит под завитком застрявшие наглухо несколько мелких камешков. Се Ляню казалось порой, что сердце идёт трещинами, подобно снедаемой морем вековой скале от одной мысли о том, что любимое существо чувствует печаль и тревогу. Они не ссорились из-за этого, и оба просто вели себя друг с другом как прежде, будто и не было между ними недосказанностей. Не имея ни сил, ни желания искать что-то подходящее, он просто вытаскивает длинную и тонкую шпильку из волос. Вечно влажные пряди сползают на лицо, и он безразлично заводит их за ухо. В глубине раковины тихо клацает острие заколки. С тёплой и тяжёлой внутри уверенностью, Дянься признавал, что всё же по-настоящему влюблён. Подобного не бывало с ним прежде, но он знал, интуитивно, инстинктивно, как угодно ещё: неспокойно скачущее сердце, сбитое дыхание и дрожь в теле — не любовь, а страсть. Любовь это когда спокойно. Когда присутствие дорого существа рядом не рвёт голову, а вселяет уверенность, покой и приятный уют. Из сужения завитка, сместившись, со стуком выпадает крохотная застрявшая галька. Следом льются серые склизкие останки моллюска вперемешку с песчинками и серым илом. Сань Лан действительно не виноват в том, что не уверен в самом себе. Не виноват, но так быть не должно. Се Лянь с тихим хлюпом опускает руки в остывшую воду. Вот бы он мог что-то сделать для него… Что-то такое… Такое… Он думает о том, как мог бы объясниться в истинных чувствах и успокоить любимое существо, когда ещё что-то тяжёлое и твёрдое звонко цокает о воду. Се Лянь зачерпывает пальцами песок на дне плошки, и среди морской грязи на его ладони… Две крохотных драгоценных жемчужины алого оттенка.*

***

      Цинсюань просыпается с первыми лучами утреннего солнца, что только-только исполнились яркостью. Солнце ползёт ранней лаской по волосам, лицу и шее, но воздух в комнате свежий и совсем не душный. Одеяло приятной прохладой скользит по открытым участкам кожи, и сквозь шёлк поверх подушки возможно дышать. Лишь разлепив сонные глаза, он замечает, что половина кровати пуста. Божество печально вскидывает брови. В луче солнечного света танцуют хаотичный спиральный танец белые как снег бесформенные пылинки. Он встаёт неспешно да зовёт в пустоту сумрачного храма имя друга. — Шуй-сюн! Но храм ему в ответ молчит, отстранённо сплетая в воздухе сладкие запахи благовоний и фруктов на столе подношений. В храме безлюдно и тихо, он оглядывается по сторонам, пока взгляд не цепляется за алтарь. На нём лежит в пятнышке холодной прозрачной тени ветхий сложенный веер. Странно, он точно помнит, что вчера здесь было пусто… Демон решил оставить ему подарок? Повелитель ветров протягивает руку чтобы провести кончиками пальцев по ветхому, давно поблекшему деревянному штифту. Цинсюань берёт свою находку в руки, и его людское тело внезапно пробирает холодом: стужей каменного пола — босые ноги, зябким сквозняком раннего утра — кожу под лёгким и единственным слоем одежды. Руки к этой непримечательной вещице будто бы прикипели намертво, и от кончиков пальцев, держащих дерево и старую ткань до самого сердца хлынул волной табун мурашек от внезапного озноба. Что происходит? Божество решается на движение спустя три вздоха и, кажется, около пяти ударов в грудь переполошенного сердца. Бесформенная посеревшая гарда с тихим шорохом движется в сторону, а после Цинсюань, решившись, одним махом отводит другую… С пожелтевшей от времени ткани на него смотрит поблекший символ, означающий "ветер". Он успевает заметить, что иероглиф перечёркнут грубоватым швом золотой нити, скрепляющим разрыв, что когда-то давно разделил ткань пополам, прежде чем символ давно забытого смертными, утерянного в глубине времён диалекта не вспыхнул в глубине то ли разума, то ли глаз белоснежным бесцветным пламенем.

***

      Се Лянь проводит стылое утро один. Его демон с самого рассвета пропадал за работой в портовой гавани. Сам же он занимался спросонья ленивой и неспешной уборкой разостланной постели, прокручивая в голове роящиеся идеи и трепетные мечты о будущем. Сознание едва ли не сразу было подвижным и бодрым, а вот тело всё ещё пребывало в млосной усталости и мягком плену остатков сна, пока не… — Господин! Господин! — Ваше Высочество! Дверь в их спальню отъехала с тихим гулом, и в ноги ему едва не свалился один из демонят, похожий на пушистого всклокоченного зверька. Се Лянь вздрагивает, рвано обернувшись на звук, что слишком выбивается из покоя бледного утра. Он обернулся и присел на колено, чтобы сравняться с демонёнком. — В чём дело? — Се Лянь!!! Он поднимает взгляд и… Замирает всем телом. Цинсюань на пороге совсем не похож на божество морского ветра: растрёпанный и потерянный, со взглядом полным… кажется, ужаса. Се Лянь думает на мгновение, что, должно быть, всё ещё спит. Как он покинул храм к которому привязан? Ему это навредит? Почему он в таком виде? Что вообще происходит?! Божество в два шага вбегает внутрь, и в смятении хватает за руки холодными пальцами. — Позови… Позови Чэнчжу! — Что с тобой?! — Найдите его! Умоляю, найдите скорее!!! — Успокойся, Цинсюань! — Его Высочество перехватывает удобнее дрожащие ладони, то ли стремясь успокоить, то ли согреть. — Кого найти? Его друг тяжело выдыхает несколько раз, и через сжатые ладони, русал чувствует, едва ли не искрит необузданная сила божества. — Демона по имени Шуй Гуан!

***

      Встать с постели, пока Повелитель ветров глубоко и крепко спит у него под боком, получается тихо и совсем не трудно. Ши Цинсюань не так давно в людском теле, и, видимо, всё ещё по-детски доверчив. Однако Шуй Гуан не жалеет, ни о том, что согласился остаться, ни о том, что пришёл к нему впервые. Цинсюань несомненно со временем изменится. Как и он сам. Шуй Гуан бесшумно выходит из чужой комнаты, и оглядывает сумрачное в ночной темноте помещение храма. Здесь всё ещё витает остаточный флёр благовоний, и ночной свет укрыл лунным одеялом убраный пустой алтарь. Демон смотрит пару глухих бездыханных мгновений на божественную статую в объятиях теней, и силой воли обрывает собственные мысли. У него есть давняя и болезненная тайна, которую очень хочется сбросить с прочерневшей насквозь души. Стоя перед божественным алтарём, бездыханный призрак чувствует в ладони сначала колкую вспышку маленького заклятия, а после — ветхое и пыльное дерево веерных пластин. Он кладёт его на пустой алтарь под взглядом статуй, и, ощущая в лицо холодный предрассветный воздух, выходит за двери святилища. Шуй Гуан прикрывает глаза навстречу едва заметно светлеющему небу, и за долгие дни и недели смахивает с себя ненастоящий облик да чужое несуществующее имя. Он оглядывается на тёмные окна и уже навсегда закрытые для него двери. Оглядывается, и не чувствует… Да он и не уверен.       Демон Чёрных вод не чувствовал ни смятения, ни страха, когда обретёнными в смерти силами разрушал до основания обиталище ненавистного морского бога. Как и в тот день, когда послал на помощь Чэнчжу целую армию своих водных гулей. На каждое его деяние есть своя причина, и ни об одном из них он не жалеет. Он помнит, как был ещё человеком по имени Хэ Сюань. У Хэ Сюаня была худая лодка, в которой можно выходить в море, чтобы наловить рыбы. У Хэ Сюаня была ветхая сеть, которую своими руками сплела для него единственная сердечная подруга. У Хэ Сюаня была возлюбленная невеста, с которой хотелось провести мирную дружную жизнь у уреза моря. Его людская любовь была брошенной в деревне дочерью какого-то брошенного командой пирата, что исчез с первым торговым кораблём, лишь узнал, что вдова моряка, приютившая его в своём доме, понесла от него дитя. Понесла, и, пережив позорное тяжкое одиночество, покинула смертный мир в первый же день, лишь только стала матерью, а её крохотная сирота с первого своего вздоха стала в своей деревне изгоем, покуда не встретила в раннем отрочестве такого как и она брошенного мальчика. Дети вместе, стирая в кровь замёрзшие пальчики, чистили для рыбаков устриц и прочих моллюсков, разделывали рыбу и сдирали с серой кожи чешую. Их жалели иногда, давая взамен мелкую монету, но Хэ Сюань с ранних лет прекрасно научился плавать, и сам стал ловить для них морских рачков, осьминогов и маленьких рыб на мелководье, а деньги терпеливо прятал в камнях под корнями усохшего дерева неподалёку его брошенного дома. Они мечтали когда-то, сидя ночами в одном рваном одеяле на берегу безучастного моря, как накопят однажды достаточно, чтобы купить настоящую лодку. А потом текло за горизонт безучастное время и дети вместе с тем росли. Росли, и понимали с каждым годом, что рядом друг с другом хотят провести остаток дней. Самый счастливый день в их безрадостной жизни был тот, когда Хэ Сюань всё же притащил домой собственную вымоленную обоими рыбацкую лодку. А после, когда сердечная подруга счастливо смеясь, бросилась на шею, расцеловала бесценно и безудержно, в душе живого юноши едва ли не впервые распустились цветы. Он предложил ей обручиться той же ночью, когда они жались под одним на двоих гнилым одеялом, и получил греющее сердце радостное согласие. Кроме него у брошенной сироты не было родных людей. С ним она делила последний кусок худой рыбины и ложку костного бульона, с ним она спала среди лохмотьев зимними ночами, и это он вытирал её слёзы одиночества и боли. Они ловили себе рыбу, затыкали сеном и глиной дыры в стенах покинутой хижины, стирали в море выброшенные тряпки, чтобы зашивать ими одежды и одеяло. А потом пришла зима и принесла с собой такие бури и снежные ветра, что даже подойти к полосе прибоя стало невозможным. Не только две безродные сироты, но и прежде успешные зажиточные рыбаки иной раз лишались сознания от голода. Высушенная с осени рыба закончилась скоро, а вырастить что-то съедобное в песчаной промёрзшей земле никто и мечты не лелеял. Нужно было спасаться, и единственным спасением казалась одна благосклонность небес. Люди молились о прекращении штормов, и когда молитвы не возымели ни силы, ни ответа, оставался единственный выход.       Когда млосным бессолнечным утром пришли в их покинутый дом, у обоих не было сил сопротивляться. От голода даже в покое кружилась, бывало, голова и перед глазами вспыхивали разноцветные пятна. Хэ Сюань помнил лишь бессильные страх и ярость, когда что-то удушающее железное и тяжёлое тянуло на чёрное морское дно. Что они сделали с ней… Он не помнит. И спустя века ненавидит себя за то, что забыл даже лицо и имя. Переродившись демоном, знал только одно — из его жертвы появился водный бог, успокоивший шторма, а из жертвы его возлюбленной — божество ветров, остановившее бурю. Когда демон Чёрных вод накопил достаточно сил — не задумываясь вернулся мстить. Водный храм пал достаточно скоро, но умирающий бог успел отдать последнее благословение, чтобы сохранить жизнь дорогому брату. Последняя капля его духовной силы создала вместилище для родной души — неприметный матерчатый веер с символом, означающим "ветер". Его храм Хэ Сюань тоже намеревался разрушить, но только лишь в мёртвых руках треснула разорванная ткань… Понял, что не сможет. От веера несло флёром божественной маны, но ветренный дух явно успел сбежать из своего ненадёжного убежища. Он забрал с собой сломанную вещь, и, не оглядываясь, просто покинул святилище. Оно — последнее, что осталось от единственного в жизни и смерти существа, которое верно и чисто его любило. Пусть остаётся как есть, и участь божества рассудит его судьба. А сам он просто подождёт пока люди после случившегося всё одно от него отвернутся, да спокойно дадут угаснуть. Ждал, но никак не мог помыслить, что существо это будет спать, прижимаясь к его плечу, прямо как когда-то… В тот момент он понял — пришло время уходить. В голове мелькает мысль обернуться, но он её отметает. Ему нечего больше здесь делать, сейчас спокойно и почти легко, несмотря даже на то, что придётся бесконечно и бесцельно существовать дальше, ведь месть свою он до конца не довёл, и уже не станет.       Демон Чёрных вод Хэ Сюань, так и не оглянувшись напоследок, молча уходит навстречу собственной вечности.

***

      Выслушав в объятиях Се Ляня, что демона с таким именем нет и не было никогда ни в порту, ни на острове, Цинсюань перестал дрожать, должно быть, лишь от того, что не осталось сил бояться. Да бояться ему здесь и нечего. Желай этот странный призрак причинить ему вред, сделал бы это с самого начала. Чтобы окончательно успокоиться ему, скорее всего, потребуется время. Как и на то, чтобы осознать, что ни к одному на свете храму он больше не привязан. Чэнчжу сидел рядом с ними, и, Цинсюань не видел, но знал, нечитаемо смотрел в глаза Се Ляня. Одного слова Его Высочества было достаточно, чтобы тот за время, измеряемое минутами, успел поднять на разбирательства едва ли не всех своих подчинённых, и когда все предположения и догадки оказались исчерпаны… Он выслушал историю Цинсюаня и озвучил последний единственно возможный вариант.       Хуа Чэн честно не знал, что Черновод тайно заявился на Алый остров, но это не умаляло чувства вины при взгляде на состояние божества. Хотя они с Се Лянем конечно же Сань Лана не винили. — Я распоряжусь, чтобы храм на сегодня был закрыт? Голос демона тих и почти мягок, и Повелитель ветров, отчаянно обнимая живую руку, молча и часто кивает. Ему достаточно будет нескольких дней, чтобы всё осознать, принять случившееся и вернуться в привычную колею. Сейчас просто хочется отдохнуть.

***

      Хуа Чэн наблюдает, сидя неподалёку Храма ветров, за работой в порту. Спустя пару дней с минуты последнего потрясения всем им стало тихо да как-то по-особому безразлично спокойно. Только мысли несвязным вихрем крутятся в голове, от того, как всё странно и стремительно может перевернуться, будто вечное холодное существование глупыми слепыми толчками пыталось заново стать настоящей жизнью. Чэнчжу, например, как настоящее живое существо, способен чувствовать и вину, и тревогу, и счастье. Был бы он в буквальном смысле жив, сейчас бы устало вздохнул. По Се Ляню он, казалось, скучал даже когда тот рядом. Будто само подсознание шептало, предупреждало его о будущей бесконечной скуке. Что для дитя океана его обжитая, роскошная и безопасная гора булыжников посреди холодных вод? Как бы Его Высочеству ни было сейчас хорошо, вечно удержать их рядом могла бы только общая любовь… Да разве же возможно такого как он полюбить? Облик его давно обезображен, тело — жёсткое и холодное, даже духовная энергия наверняка неприятна всему живому. Чэнчжу почти наверняка в этом уверен. А ещё уверен в том, что глядя на него, дитя океана непременно вспоминает того, кто первым стал истреблять его собратьев. Но все его домыслы даже не пустой звук — его отсутствие. Нужно просто заставить себя поговорить. Рассказать честно о каждой своей тревоге и на каждую получить честный ответ, каким бы он для него ни был. Будет наверняка непросто, но только так может исчезнуть неизвестность… — Сань Лан! Демон вздрагивает от трепета родного голоса, и с глупой счастливой улыбкой оборачивается всем телом. Это существо действительно даровано ему небесами. — Дянься! — Он поспешно сдвигается, и рядом с собой кидает на землю развёрнутую верхнюю одежду. Он всё равно снял её прежде, чтобы работать было удобнее. Да она ему и не нужна, а его возлюбленный — телесный, живой и умеющий мёрзнуть. — Садись! Се Лянь, не может видеть со стороны самого себя, но, кажется, чувствует, как краснеет где-то на скулах. Каждый незначительный жест заботы и теплоты всё ещё непривычно трепетно смущал. Он слушает, и устраивается рядом, не отказывая себе в удовольствии обнять. Так хорошо. В голове — ленно и мягко, а в теле — расслабленно и спокойно. Сань Лан улыбается, и, когда он размыкает объятия, осторожно и ласково берёт его за руку. — Гэгэ пришёл что-то мне рассказать? Се Лянь мнёт его пальцами и молча молится о спокойствии.** — Не рассказать, скорее… Поговорить. — Этот демон внимательно слушает. С бледного лица не сходит мягкая улыбка, и это, кажется, придаёт решимости. — А ещё я кое-что принёс для Сань Лана. Прежде чем демон успевает что-либо на это ответить, русал поспешно вытаскивает из рукава довольно увесистую и крупную раковину какого-то нездешнего моллюска. Ракушка действительно большая — в несколько раз больше его ладони, но яркая и чистая, явно тщательно вымыта и скромно ненавязчиво поблёскивает тонким слоем древесного лака. Конечно, Чэнчжу знает об увлечении Се Ляня, и, конечно, чисто, по-детски радуется, когда специально ему дарят что-то из находок, но это было… Наверное даже слишком. Как он вообще умудрился отыскать такое в северных водах? Демон с очарованием во взгляде проводит пальцами по мелким бугоркам тыльной стороны устья. — Она очень красива. — Сань Лан, любовно, как редчайшую драгоценность, прижимает раковину ладонью куда-то к рёбрам, и склоняется играючи коротко поцеловать в уголок бледных губ. — Сердечно благодарю Его Высочество! Сань Лан целует, и, глядя, как мнётся и смещается Се Лянь, почти беззвучно хихикает. — Когда вернёмся, Гэгэ сам найдёт для неё место в покоях. — Д-да. — Негромко лепечет Се Лянь, и, силясь успокоиться, сжимает прохладную ладонь***— Но это ещё не всё. Хуа Чэн молчит, и дитя океана, унимая нездорово ускоренное сердце, мысленно вспоминает всех, кто поддерживал его в этом решении. Вспоминает Инь Юя, который первым узнал о его замыслах, пообещав любую помощь, которая будет ему по силам. Вспоминает своего восхитительного Цинсюаня, который, кроме поддержки друга, даровал ему уже не одно благословение, лишь для того, чтобы на это решиться. Вспоминает ту звериную демоницу, с поэтичным именем Же Нанцинь****, с которой они в сражении прикрывали спины друг друга. Вспоминает возлюбленного супруга Же Нанцинь — исскуснейшего ювелира на Алом острове. Вспоминает, как демоница — вся в нежных одеждах и сверкающем золоте, будто сама став во сто крат ласковее — с радушной улыбкой пригласила Се Ляня в их дом. Он тогда попросил помощи её возлюбленного, и тот выполнил просьбу как-то даже слишком скоро… — Что же ещё подготовил Гэгэ? — Сань Лан расслабленно мягко бормочет, без волнения, но с явным интересом. Конечно, откуда ему, благопристойному, знать, каких глупостей сейчас наплетут? Се Лянь вдыхает и выдыхает глубоко, но до того бесшумно, что, кажется, прибой внизу плещется громче. — Подготовил всего лишь слова о том, что знает переживания Сань Лана. — Он видит, как демон в напряжении гасит улыбку и наполняет взгляд тревогой, но замолчать ему сейчас нельзя. — А ещё о том, что чувствует сам. — И что же… Гэгэ чувствует? Демон молчит, и, будто ощущая, как выпрыгивает его сердце, рефлекторно поглаживает кончики чужих пальцев. — Чувствует, как Сань Лан стал ему дорог. — Слава небесам, голос пока не дрожит и не сбивается. — Чувствует, что очень крепко его полюбил. — Он всё делает правильно. Это именно то, что нужно, но на что он прежде не решался. — Чувствует, что хотел бы навсегда остаться вместе с Сань Ланом… Се Лянь прикусывает язык, и тут же укоряет себя за это. Нужна передышка в пару мгновений, и он скажет до конца всё, что нужно… Обязательно скажет! — Гэгэ… — Шепчет с нечитаемыми чувствами Сань Лан, — Этот демон любит тебя, как солнце и звёзды! Его стиснутую руку целуют в костяшки, и сам Се Лянь, охотно желая дарить ласку дорогому существу, прижимается к плечу горящей щекой. Он дышит дыханием моря долго, глубоко и сосредоточенно, а после наконец решается. — Могу я задать безумный вопрос? Демон коротко, по-доброму усмехается в его руку. — Его Высочество может спрашивать всё, что пожелает. Дитя океана молчит, ощущая лишь биение сердца, одно ничтожное золотое мгновение. А когда оно проходит, сам не понимает, как решается. — Сань Лан хотел бы однажды пожениться? Он замолкает, лишь выпалив то, что собирался, и слушает, как сердце в замершем теле рвётся так, что перебивает, кажется, даже далёкие крики демонов, гул ветра и шум океана. На Сань Лана он не смотрит, но пока тот молчит, Се Лянь, кажется, чувствует, как в животе что-то больно закручивается в узел.***** Сейчас он разозлится или попросту его засмеёт. Вот точно сейчас… Уже через секунду… — Гэгэ… Да. Воздух из груди выходит долгим выдохом, и он заставляет себя обернуться, чтобы удостовериться, что ему не послышалось. Заставляет, и по спине тут же бегут табуном ни то ледяные, ни то обжигающие мурашки от одной силы вожделения и счастья, исполнивших бархатный взгляд. — Кто не хотел бы исполнения самой заветной мечты? Дитя океана попросту заставляет себя ответить, лишь бы Сань Лан услышал тревожный шёпот за стуком его выпрыгивающего сердца. — П-правда? Сань Лан в этом уверен? — Конечно уверен! — В тон ему с глупой счастливой улыбкой отвечает демон. — Этот Сань Лан очень хотел бы замуж за Гэгэ. Се Ляню сказать больше нечего, да и придумать не получается: он достаёт дрожащими пальцами крохотную шкатулку из рукава, да молча толкает едва ли не в грудь. Его демон ловит её в руки, и лишь на мгновение отрывается от янтарных глаз, чтобы открыть. А затем с тихим щелчком клацает крышка, и будто бы это в голове переключилось что-то, до сего момента сдерживающее тревогу. Се Лянь глупо, несдержанно и нервно смеётся. Чэнчжу почти не слышит его, глядя безотрывно… На две искусно выполненных серьги из обрамлённых в белое золото коралловых жемчужин. — Я нашёл… Нашёл их в этой самой ракушке, представляешь? Ха-ха, сразу две и совсем одинаковые! Он почти не видит, как его демон едва ли ни с нежностью ставит себе на колено закрытую коробку, и замолкает лишь когда почти горячие ладони обхватывают его лицо. Сань Лан не спрашивает разрешения вслух, но никому оно сейчас и не нужно. Не говоря ни слова, они молча, быстро и правильно прижимаются друг к другу губами. Се Лянь отрадно обнимает, и едва ни скулит от счастья: здесь и сейчас это значит на все его вопросы "да". Хуа Чэн, почувствовав готовность и ласку, с упоением прижимает его к себе. Неживой душе от этого спокойно и совсем ласково, по-живому тепло. Когда они прерывают поцелуй, просто молча и радостно лежат на плече друг друга. Демон чувствует свою снедающую любовь приятно и куда легче, чем несколько минут назад. Сейчас это что-то… иное и немного странное. Одно дело просто дарить друг другу телесное удовольствие, но соединить перед землёй и небесами души с любимым существом… Выше, восхитительнее, трепетнее, теплее. Се Ляню просто очень спокойно. Чувство довольства, будто только что одержал высшую победу, возможную в смертном мире, затапливает буквально всё существо. Спойствие и ясность стоили всех страхов и тревог. Определённо стоили. — Прости, что я сомневался. — Сань Лан шепчет прохладой в самое ухо, и Се Ляню хочется от того сильнее втиснуть его в своё сердце. — Посмел, убогий, думать, что Дянься меня оставит… В плечо ему печально и ласково усмехаются. — Сань Лан не во мне сомневался, правда ведь? — Се Лянь гладит по спине, со всей нежностью и без капли смущения: возможно, кто-то там, снизу смотрит на них, но ему плевать. — Думал, что это ты сам не достоин любви. — Гэгэ… — Чэнчжу и хотел бы ответить что-то о том, как поражён чужим пониманием, но… Чувствует, что за сомнения свои обязан оправдываться, и попросту сам себе это запрещает. Оправданиям между ними больше нет и не будет места. — Всё, что ты сказал мне тогда, на корабле, я мог бы искренне повторить тебе сейчас же. — Се Лянь неслышно по-доброму усмехается куда-то в плечо. — Я не мог и помыслить, что получу однажды такую удачу. А потом он молчит, и просто дышит запахом демона. Молчит, и самому Чэнчжу ответить нечего. Сань Лан думает мгновение, и произносит ему только одно. — Могу я надеть на Гэгэ его жемчужину? И получает на это единственно правильный возможный ответ. — Гэгэ будет рад всему, что бы Сань Лан ни сделал. Демон отстраняется, чтобы с трепетом поднять из шкатулки одну гладкую изящную серьгу и… Смотрит на него, чуть замявшись. Русал тихо смеётся, всё понимая, и немного смущённо отводит волосы от ушей. — У меня есть проколы. Ты же их уже видел. — Больно не будет? — Всё же тихо спрашивает Чэнчжу, ласково трогая тёплую мочку. — Совсем нет! — Бодро отвечают ему. — Твой Гэгэ носил когда-то серьги… Ну, пока они были… Чэнчжу осторожно прихватывает серьгу пальцами, примеряясь к крошечному каналу, и на пробу подталкивает подушечкой пальца золотую швензу. Подталкивает, и мягкая мочка легко подаётся. Он смотрит и не может не улыбаться: Се Ляню красиво. Мягкий красный в волосах тёмного цвета дерева, перекликающийся с янтарными глазами — так уместно и тепло… Хуа Чэн засматривается, не видя, как его любимый с тихим смехом цепляет второе украшение… за кончик небрежной косы, которую демон наскоро заплёл, чтобы волосы в работе не лезли в лицо. Они коротко смотрят друг на друга, и, не сговариваясь, внезапно звноко смеются. Смеются и заново сближаются лицами, чтобы с упоением и искренностью друг друга поцеловать. Над крутым каменным берегом и холодным северным морем скудно светило холодное солнце. Прибой где-то далеко внизу грохотал о камни, но в душе у обоих — совсем летняя тёплая лёгкость.

***

      Цинсюань смог успокоиться и вернуться в привычную колею довольно скоро, но вот пережил ли… Он не уверен. В голове, сознании, беспокойной ветренной душе что-то сломалось. Стало как-то иначе: скудно, душно, слишком светло и ярко, но в тоже время его остров и храм стали тусклыми. Две несовместимые крайности поселились внутри, и каждую тихую ночь, казалось, рвали его сущность на куски. Это тяготило, особо учитывая то, что день ото дня его бремя — облегчать тревоги и заботы других. Своими он мог бы поделиться с самым близким сердцу другом, но… Каждый раз при взгляде на него не мог себя пересилить.       Се Лянь и Чэнчжу ходили теперь повсюду вместе, кажется, не видя ничего, кроме друг друга. Они говорили без остановки, помогая друг другу с мелкими делами в порту, выходя по какой-то надобности в призрачный город, и навещая его храм, стоило Повелителю ветров на один лишь миг от них отлучиться. Имей они возможность сплести свои сознания в одно, наверняка бы просто сидели, молча и с удовольствием подкидывая друг другу какую-то из общих мыслей, понятных им одним. Цинсюань это видит, и искренне за Се Ляня радуется. Цинсюань один, и больше никто, виноват в том, что доверился кому не следовало, и лишь из-за этого не знает сейчас, как правильно поступить. Цинсюань решил, что прежде продумает сам для себя, чего хочет и что ему нужно, а уже после поделится с дорогим существом не абстрактным переживанием, а простой и взвешенной идеей. У него есть время подумать, осознать и прочувствовать себя.       Когда Повелительница ветров в своём хрупком и стихийно могучем девичьем облике приходит к дорогому другу на край обрыва, в голове всё структурировано, выверено и ясно. Се Лянь с молчаливой улыбкой наблюдает, как демоны возятся на палубе под алыми парусами недалеко от каменного пляжа у подножия крутых скал. Где-то там, на мостике среди кукольных фигурок нежити его возлюбленный почти-супруг яснеет под пасмурным небом крохотным алым пятнышком. Русал смотрит, и звонкий оклик божества звучит в задумчивости неожиданно. — Ваше Высочество! Се Лянь от неожиданности вздрагивает на мгновение, и богине ветров отвечает столь же радушной ласковой улыбкой. — Счастлив видеть прекрасную госпожу! Божество в лёгком смущении смеётся, да легко и привычно осторожно берёт за руку. Се Лянь в недоумении оборачивается, ведь сейчас должно быть… Осторожнее чем прежде. Он легко сжимает тонкие пальцы в ответ. — Если что-то тебя тревожит, только скажи. — Зная, как божеству ветров это приятно, Се Лянь заводит за спину руку, совсем аккуратно поглаживая плечо. — Ты же знаешь, я сделаю всё, что в моих силах. Цинсюань, мягко обнимая чужой локоть, кладёт на плечо подбородок. — Когда Чэнчжу уйдёт в следующее плаванье, Дянься отправиться с ним? Вопрос странный, возможно, ведь ответ и без того божеству очевиден. — Конечно, я отправлюсь. — Просто отвечает Се Лянь. "Везде отправлюсь, куда бы он ни пошёл." — Так и остаётся неозвученным. Цинсюань понимает, и молчит пару мгновений. Молчит, чтобы собраться с мыслями, и промолвить, наконец, вслух задуманную наглость. — Могла бы и я отправиться вместе с вами? Се Лянь смотрит со странной нечитаемой улыбкой, и божество почти видит, как в чужих глазах сверкают крохотные звёзды. — Ты… Действительно хочешь? — Очень сильно хочу! — Божество думает недолго.       Она лишь пару дней назад обрела полную истинную свободу, а вместе с тем, как плод раздумий, понимание: где-то там, за горизонтом сотни берегов, на которых невиданный ею мир. Цинсюань действительно этого хочет. Она теперь имеет силу слышать и благословлять каждую молитву, находясь при том так далеко от храма, как сама захочет. Божество обрело свою силу. А теперь ещё и понимание самого себя. Цинсюань действительно хочет куда-то туда, далеко, и это не бегство от проблем и страхов. Это жажда наверстать сотни лет глухого одиночества и неведения. Ей не грозит больше исчезновение, и сильный дух в настоящем теле хочет жить как живое существо среди таких же других. Может, увидев новые краски, других созданий и новые берега она поймёт, что будет правильным делать дальше… Се Лянь всё, кажется, понимает и сам. Он думал и говорил об этом немало. Что делать ему, когда цели и возможности вышли за пределы простого выживания? Сань Лан долгие годы вырывал у смерти его братьев и сестёр, защищал и заботился едва ли меньше, чем о нём самом. Он мог бы делать то же. Искоренить остатки убийц-охотников, найти выживших, чтобы дать им счастливую жизнь, которой они столетиями были лишены. Возможно, новый безопасный дом… — Конечно, ты можешь. Цинсюань в ответ светло улыбается, и тихое "спасибо" так и остаётся в голове тёплым сиянием. Се Лянь и без того знает, что она благодарна. Так они и стоят, держась друг за друга, и глядя одним на двоих взглядом куда-то за черту горизонта. Солнце, угасая в закате, напоследок гладит по лицам последним холодным лучиком, и свет разливается полосой багряного золота на стыке океана и небес. Совсем скоро и они утекут следом, куда-то за звездой в финале долгого пути, но никто не чувствует напоследок ни сомнения, ни тревоги. Не страшно покинуть каменные стены, где хранятся бездушные вещи, ведь не они создают в сердце ощущение дома. Дом просто всегда будет жить в каждом из них, пока рядом другая дорогая сердцу близкая душа.       В лицо дышало холодным ветром море, а волны, окрашенные тёплым золотом, манили куда-то вдаль, где уже следующим рассветом непременно взойдёт над миром новое тёплое солнце.

***

*Тут ещё одна моя хотелка, сколько ни искала и ни перечитывала, так и не дошло, что за бусинки были у Се Ляня, то ли камень коралл, то ли морской жемчуг кораллового цвета, так что решила описать предельно ясно — две красные жемчужины конх. Тут надо подметить: гигантский стромбус — моллюск южных широт, а в северной бухте он появился, наверное, благодаря божественной энергии Цинсюаня, которая благословляет удачей её посетителей и обитателей. К Се Ляню, как мы знаем, он питает особо тёплые чувства, так что его везение может быть просто запредельным. По секрету, если выживу и ещё заимею шанс побывать у моря, вбухаю тонну шекелей в самую большую и красивую ракушку. **Милый фактик: Се Лянь перед серьёзным разговором так нервничал, что заглянул в храм к Цинсюаню и хотел помолиться на удачу, но тот покрутил пальцем у виска с видом "Ты что, смешной, я тебе и так помогу!" ***Милый фактик два ноль: я уже где-то писала, что когда ХЧ переполняют чувства, его тело становится теплее. Здесь я пыталась прописать развитие его чувств к СЛ: сначала был страх опозориться и те самые "бабочки в животе" потом любовь и обожание, а по итогу — общее спокойствие рядом друг с другом. Примерно так влюблённость и симпатия перетекают в любовь, говорю на правах чела, который в шараге учил психологию) **** "Же" — "жар", "Нанцинь" — "Южная звезда" Решила, что всё-таки стоит дать этой мамми историю и имя. ***** Про то, что от нервного напряжения может заболеть живот — не просто мем, а, собственно, психологический факт. В качестве пруфа могу привести личный опыт, когда, будучи на летнем отдыхе, автор спонтанно надёргал пучок из полыни и сиреневого кермека, и двинул подкатывать шары на место работы объекта симпатии. Цветам объект был очень рад, а вот у меня после этого неслабо так кишки завернуло, и так как до ближайшей аптеки пол часа в маршрутке, чтобы исключить отравление, меня заставили нахлестаться солёной водки с сырыми яйцами. Тогда я и поняла, что отношения и романтика — не то, чем стоит заниматься в жизни)