Багровый парус

      За долгие, холодным одиночеством месяцы он успел уже и забыть, как пахнут благовония, дерево и шёлк, но запахи эти, хлынув на него волной тепловатого воздуха, в одно мгновение окатили таким чувством безопасности и покоя, что даже стоять и шевелиться стало ленно и бесполезно. Чувство такое, будто он, избитый дорогой и невзгодами странник, после бесконечных блужданий наконец вернулся домой.       Се Лянь с упоением зарывается в белые простыни. Пахнет ветром и Сань Ланом. Он думает, насколько раньше была пуста его жизнь, что сотни лет скитаний ощущаются словно день, а всего год без него — беспощадная вечность. От того, что прошёл целый год на мгновение почти больно. Болезненное мгновение обрывается объятиями. Твёрдые руки обхватывают со спины, и Се Лянь, ни секунды не колеблясь, разворачивается, наглухо прижавшись лицом к чужой груди. В плотной ткани алых одежд можно спрятать непреодолимую глупую улыбку. Что ещё он сейчас может? Сказать, что до смерти скучал? Что без меры благодарен? Просить не оставлять его больше? Се Лянь думает с горечью, что вовсе не в праве это небесами посланное существо просить о чём угодно, и горечь эта так сильна, что он напротив — рывком вскидывает голову, опасливо не разрывая обнимающих рук. — Сань Лан! — Прошу, не говори ничего! — Демон в своём напряжении глухо тревожно шепчет. — Только позволь так… — В его пропахших морем волосах с упоением прячут лицо, становится отчаяннее и крепче замок побелевших сцепленных пальцев, — Ещё хоть немного… — Сань Ла-а-ан… — В тон чужому голосу тянет дитя океана, в новом смущении пряча в плече глаза. Этот демон всё-таки невозможен. Се Лянь глубоко вдыхает его запах и неразборчиво шепчет на выдохе: — Я бы провёл так целую вечность. Чэнчжу не отвечает, лишь с трепетом вздрагивает в руках, прижимая его ещё ближе, и русал сухо, успокаивающе гладит по спине. — Я не знаю, как благодарить тебя за всё. — Ваше Высочество! — Хуа Чэн разрывает объятия, чтобы взять внезапно его лицо в ладони. Тепло… Демон с ним встречается благоговеющим ликом. — Ты никогда, ни за что, ничего мне не должен! — Сухой палец, едва касаясь кожи, мягко гладит по обветренной щеке. — Мне один твой взгляд заменит весь мир. Сердце, кажется, пропускает удар, и Се Ляню от таких слов внезапно жарко в глубине глаз. Сань Лан смотрит, будто Се Лянь ему — божество, что держит его жизнь в ладонях. Для него так, должно быть, и есть. — Ты волен делать всё, что захочешь. — Сань Лан опускает одну руку куда-то в ворох простыней, чтобы осторожно и ласково, прощупывая границы, переплестись с его холодными пальцами. — Волен поступить как только пожелаешь. — Ладонь у демона тёплая, и уже смелее его руку слабо сжимают в попытке согреть. Се Лянь думает со стыдом, что его руки с редкими пятнышками от осьминожьих щупалец уже, наверное, навсегда провоняли сырой рыбой. Он быстро понимает, что демона это мало заботит. — Ты можешь снова быть свободен и уйти куда угодно хоть сейчас… — Нет! — Се Лянь, вздрогнув от собственного голоса, прижимает ладонь к губам. Это… вырвалось вовсе само собой. Должно быть, громче, чем следовало бы. Он не может видеть, но отчётливо чувствует, как по самую шею заливается краской. — Прости, Сань Лан… Демон в ответ тихо беззлобно смеётся, кажется, счастливо, и, не разрывая с ним взгляда, прижимает к груди его стиснутую руку. — Не за что извиняться. — Согревающие пальцы едва ощутимо скользят по коже. — Как долго Гэгэ ни решил бы остаться, этот демон будет самым счастливым под небесами. Се Лянь мечется по чужому лицу взглядом, закусывает губы в напряжении, и всё же заставляет себя произнести, тревожно сжимая пальцы: — Этот Гэгэ мог бы остаться и навсегда. Взгляд демона, кажется, сияет летним солнцем, и прежде чем успевает что-то произнести… — Остаться с тобой, Сань Лан. Терять ему всё одно нечего. Хуа Чэн так в изумлении и молчит, и Се Лянь тогда, осмелев, заново обнимает. Чужие руки безвольно расслаблены пару мгновений, а после прижимают к себе с такой силой, как тогда, под сотнями огней, на холодных булыжниках у моря. Се Лянь закрывает глаза, и чувствует, как глухо шепчут ему в волосы. — Ваше Высочество, ты однажды меня погубишь… Се Лянь тихо смеётся то ли от смущения, то ли от счастья, да тихо ему отвечает. — Зачем же губить того, чью жизнь я однажды спас? Хуа Чэн вдруг отстраняется, глядя на него в изумлении, а затем… Прямо в его лицо смеётся. Впервые на его памяти беззаботно и счастливо, и Се Лянь сам не видит нужды сдерживаться, падает на постель, соприкоснувшись с холодным лбом, и этот один на двоих счастливый смех объединяет в общую дрожь так, что их волосы наверное перепутались. Се Лянь смотрит в чужое лицо, и по собственной коже снова вдруг разливается тёплая краска: они так близко, и он вспоминает из-за этого, как они… Как Хуа Чэн… — Сань Лан… — Он протягивает руку и кончики дрожащих пальцев гладят невесомо и скользяще. Не может же он сказать: «Я хочу поцеловать тебя!», но говорить и не нужно, демон, кажется, даже мысли его читает как книгу. Читает, смотрит неотрывно, и улыбка его из весёлой и беззаботной плавно становится заново благоговейной, просящей, особо с тихим приглушенным голосом. — Гэгэ, я могу? Се Ляню отвечать не нужно, достаточно одного долгого вожделенного взгляда, и они, не сговариваясь, почти рывком друг к другу прижимаются. Хуа Чэн с ласковым натиском сжимает губы. Ему в поцелуе тепло, щекотно где-то под рёбрами, и на вкус Се Лянь как море. Губы у него обветренные, солёные, с едва различимой толикой горечи, и от волос, так до конца и не высохших, немного пахнет сыростью. Сам Се Лянь ничего подобного и не чувствует. Хуа Чэн на вкус просто пресен, как стекло, вода или воздух, но на ощупь всё равно тёплый, мягкий как чистый песок, и кожа его чуть шершавая, не идеальная — совсем живая… Только когда его губ то ли ненароком, то ли в порыве нежности касаются языком, он понимает, что не научился совместно с поцелуем нормально дышать. Се Лянь жмурится, чувствуя лёгкую задышку, и нехотя, с глухим причмокиванием разрывает их губы. Когда он тяжело дышит демон напротив тихо по-доброму смеётся. Смех этот беззлобно, но раздражает, и Се Лянь, желая его прервать, заново рывком притягивает его к себе. Они так и лежат какое-то время, наслаждаясь общим теплом и пробуя друг друга на вкус и запах, а затем по телу сами собой, неподконтрольно поплывшему разуму, начинают скользить широкие ладони. Они гладят руки, поднимаются к плечам, сгребая складками одежду. Ладони ласково, неспешно соскальзывают на грудь, а когда бока ощутимо, но осторожно, без дискомфорта сжимают, в животе согревающей волной разливается тепло. Се Ляню приятно, и хочется, чтобы Сань Лан чувствовал то же. Он отводит от его шеи руку, пропуская волосы сквозь пальцы, и пытается вслепую зеркально повторить касания к себе. Демон лишь коротко удивлённо вытягивает воздух когда ему не нужно дышать, и сухие губы, Се Лянь чувствует, отрываются от его, чтобы невесомо коснуться шеи. Он и сам тогда вдыхает глубоко, невольно запрокидывая голову. Это приятно. Демон сжимает руки на его теле и плотнее, смелее прижимается к коже. Это приятно. Губы, что касаются его перемещаются куда-то за ухо, и при очередном таком... прицельном прикосновении к разлившемуся внутри теплу прибавляются щекотные мурашки. Это снова до того приятно… Он так и лежит, зажмурившись, и не видит, но чувствует, как горящие губы расплываются в довольной улыбке. Сань Лан с ласковым упоением гладит и сжимает его тело, и Се Ляню, конечно же, известно, к чему всё идёт, но странно… демон вовсе не продвигается дальше. — Сань Лан? — Дитя океана сжимает ладонями чужое лицо, и с негой в глазах ловит вспыхнувший взгляд. Демон напротив кажется, обеспокоен. — Гэгэ, всё в порядке? Я сделал неприятно? Перестарался? Прости, я должен был … – Сань Лан! — Это его опасение каждого вздоха почти раздражает. Разве же Се Лянь сказал хоть слово против? — Не нервничай так. — Он почти шепчет, да плавно заглаживает назад чужие свисающие волосы. — Я хотел лишь предложить помочь тебе раздеться. Теперь Се Лянь смотрит на него, любуясь, пока демон застыв в ошеломлении, бессмысленно округляет видимый ему глаз. Будь у него живая кровь, наверняка залился бы краской по самую шею. Золотые радужки внизу искрятся нежным смехом, и мягкие пальцы сами собой тянутся к смятому вороту, нащупывая петлю в складках верхнего одеяния… — Ваше Высочество! Шёпот демона нетвёрдый, чуть приглушенный и подрагивающий, и Се Лянь твёрдо знает, что ему не откажут, но всё равно опасливо останавливается. — Да? — Ты точно уверен? Проговорить всё по нескольку раз, чтобы убедить друг друга им двоим всё же придётся. Должно быть, неопределённости в их жизни и смерти было более чем достаточно. Се Лянь чуть сдвигается, чтобы их глаза были ровно напротив, и нежно сжимает белёсое лицо в ладонях. — Сань Лан. — Он приподнимается лишь немного, чтобы достать до него губами. На левую щёку клеймом ложится лёгкий поцелуй. — Я во всём как никогда уверен. — Следующий — в точке меж бровей. — Я хочу, чтобы эту ночь мы провели вместе. — Правая щека. — Мне нравится тебя целовать и нравится всё, что ты делаешь для меня. — Чуть левее подбородка. — Тебе не нужно волноваться об этом. — Правый уголок губ. — Я люблю тебя так же как и ты. — Кромка волос, левый висок, уголок глаза, переносица… По лицу капельками летнего дождя танцуют невесомые поцелуи, и других подтверждений ему не нужно. Хуа Чэн, в мгновение преодолев скольжение его ладоней, заново прижимается к губам, роняя на постель их обоих, и опирается на руки, чтобы Се Ляню удобнее было продолжить начатое. Ловкие в охоте пальцы на ощупь подцепляют тесьмы и завязки, и Сань Лан разрывает их поцелуй, чтобы сбросить через голову верхние одежды, да так и замирает, сидя на согнутых коленях пока они смотрят друг на друга, и русал, подобно ему, зеркально замирает. В голове вспыхивает внезапно ненормальная идея. — Сань Лан! — Он произносит хриплым, чуть надорванным от волнения голосом да бегло облизывает пересохшие губы. — Могу я попросить? — Всё что Гэгэ пожелает. Се Лянь коротко сглатывает, внезапно чувствуя, что не должен был… Но уже поздно отступать. Он медленно накрывает пальцами собственное правое веко. — Можешь её снять? — Гэгэ… Демон медлит, заметно мрачнея, и Се Ляню это передаётся: в душе вспыхивает неприятное колющее чувство. — Прости, Сань Лан! Если не хочешь, ты не должен... — Я сниму, если ты просишь. — Он нежно и печально улыбается. — Только боюсь, моё уродство всё испортит. От таких слов колет под рёбрами почти физически, и Се Лянь, отражая чужую улыбку, поднимается на локтях чтобы сесть на постели. Демон тихо вздрагивает, когда его обнимают. Се Лянь коротко целует щёку прямо сквозь волосы, гладит затылок, легко, едва ощутимо затрагивая пальцами тонкий ремешок повязки. Чэнчжу ощущает как тёплое дыхание склоняется к уху, а после едва не вздрагивает от внезапного мягкого шёпота. — Можно я сам? — Гэгэ… — В тон выдыхает демон, но всё же собирается с мыслями чтобы ответить «да». Ему ведь и самому хочется временами её снять. Наверняка хочется. Из того, что сделано руками Се Ляня ему хочется всё. — Конечно тебе можно. Демон в покое смеживает веки, готовый улыбаться вечность лишь за те мгновения, когда прохладные от волнения мягкие пальцы перебирают его волосы, чтобы чуть не до дрожи аккуратно расстегнуть крошечный ремешок. Дитя океана, кажется, даже не дышит, удерживая в пальцах кончики. Он разводит руки за головой, и с трепетной нежностью их опускает. Они не говорят друг другу, но у обоих вспыхивает в голове блеклое воспоминание, как тёплые руки снимали с бледного лица проклятую маску. Их маленькая, но невыразимо долгая история повторялась, и прямо сейчас они плели её собственными руками. Чёрная в полутьме пластинка кожи мягко соскальзывает с лица, бегло всколыхнув волосы, и Чэнчжу, готовый к любой реакции, открыто и преданно смотрит в глаза своего божества. «Божество» тоже на него смотрит. Смотрит нечитаемо и пронизывающе, переживая что-то ведомое ему одному. Перед ним сидит на постели… существо непостижимо великолепное. Лишившись своих алых одеяний, он лишь в лёгкой белой рубахе, чей цвет восхитительно гармонирует с белизной бескровной кожи. Под этой кожей, где она на виду —рельефные мышцы мягкими подъёмами и впадинками. Поверх неживого тела, будто преступно его скрывая необузданным вольным падением — угольные волосы. Где-то среди волос редкое серебро в проколотых мочках. С белёсого полотна лица смотрит темнеющий в сумраке провал пустой глазницы. Даже в полутьме можно различить приглушенный алый оттенок глубинной плоти. Будь в комнате больше света, где-то там, в глубине было бы, наверное, видно блеклую сеточку опустевших капилляров. Кожица век за долгие годы сморщилась и приросла к краешкам впадинки, превратившись в едва видимые нежно-розовые ниточки рубцов. В голове Се Ляня невзначай промелькнула мысль о подводном вулкане, но так и угасла, оставшись незамеченной. Ему не до мыслей. Разум ловил красоту. Красотой — странной, нелюдской, инфернальной — создание перед ним буквально дышало. Создание выдыхало красоту, а вдыхало из ночного воздуха лунный свет, что плавно полз по его телу пятнами бледного и чёрно-густого, будто услужливо напоминая: создание не мираж, сотканный тьмой — красота настоящая… Се Лянь, наверное, бесцеремонно таращился с открытым ртом, потому что демон вдруг с тёплой печалью усмехнулся. — Я же говорил, что уродлив. От этих слов почти смешно. — Не уродлив. — Се Лянь в благоговении почти бесшумно шепчет. — Совсем нет. Он долго вдыхает и выдыхает, не отрывая вожделенного взгляда. — Ты не представляешь, как сейчас красив… — Гэгэ… Настаёт очередь Чэнчжу округлять глаз в изумлении, но прежде, чем с бескровных губ сорвётся ещё хоть слово об уродстве, дитя океана спешит занять их своими. — Ничего на свете… Не красивее Его Высочества… — Шепчут ему в губы, изредка отрываясь. Кто-то из них, уже и не вспомнить, толкает обоих на постель, но падают они в бездонный омут летнего пламени. Пламени, сжигающего дотла их тайны, их прошлое, их боль и последние преграды. Кроме друг друга нет ничего и им всё на свете можно. С Се Ляня они стаскивают ветхую выцветшую одежду уже четырьмя трясущимися руками. Она, кажется, треснула несколько раз под порывистой хваткой демона когда летит куда-то в сторону, следом за его собственным нижним одеянием, но стоит им вновь посмотреть друг на друга… Страсть никуда не исчезла, но охватившие внезапно нежность и трепет слегка усмирили пламя. Се Лянь похож на сточенный морем камень: будто имел когда-то сильные острые грани, но волны все углы смягчили до лёгких округлостей ключиц, едва заметных впадинок между рёбрами, плавного, правильного абриса мышц немного ниже… Как прожилки в горной породе, его укрывают редкие росчерки давних затянувшихся шрамов. Камень смягчённый, ошлифованный водами и временем — утратил острые углы, но сохранил твёрдость камня. Всё в его облике говорит о силе телесной и духовной, и этот безмолвный язык его внешности не врёт ни на миг. Внимая ему, Хуа Чэн очарован. Сань Лан выглядит как побитая временем и невзгодами, но всё так же величественная и прекрасная божественная статуя. Бескровная кожа действительно цвета мрамора, а частые мурашки на груди — пылинки, что отбрасывают тени в рассеянном свете. Глядя на это, Се Лянь очарован. Бледную шею перечёркивает едва сияющая в темноте ниточка серебра. Демон проводит по ней самым кончиком пальца, даже не касаясь кожи, и где-то в волосах коротко сверкает, будто ему в ответ, кристальная грань кольца. — Гэгэ его сохранил… Русал печально усмехается, подцепляя алмазный ободок кончиком пальца, и совсем невесомо, с ему одному ведомой нежностью, касается драгоценности губами. На кристальных гранях остаётся призрачная испарина его дыхания. — Конечно. Я же понимаю, что Сань Лан подарил мне. — Прости, — действительно виновато шепчет Чэнчжу, искренне заглядывая в глаза, — нужно было во всём сознаться сразу, но я видел, как добра твоя душа. Зная, что носишь у сердца мою жизнь, ты не смог бы должно защищать свою. Се Ляню и ответить особо нечего. Сань Лан… Просто прав, и всё. — Да, наверное, не смог бы. — Демону улыбаются и глаза, и губы. — Твою я сберёг бы любой ценой. Они сохраняют зрительный контакт совсем недолго, прежде чем снова приникнуть друг к другу. Сань Лан всё продолжает с упоением целовать шею, а после проводит под ключицами тёплой ладонью, и Се Лянь слышит шёпот между собственными вздохами: — Гэгэ, могу я поцеловать тебя здесь? — Сань Лан… — Русал тоже хрипловато шепчет, унимая сбитое дыхание, — делай всё, что тебе хочется, хорошо? — Он поудобнее переставляет ноги и гладит демона по затылку. — Если что-то будет не так, я просто скажу об этом. Другого ответа Чэнчжу и не нужно. По груди скользят в осторожном ласковом касании, влажные от поцелуев губы впервые трогают темноватый ареол соска, и Се Лянь прикрывает глаза, отдаваясь новым ощущениям. Это… наверное, немного странно. Кожа прямо там куда чувствительнее, чем по всему остальному телу, и нежащие его губы кажутся из-за этого теплее. Странно, но определённо приятно. Демон повторяет то же движение с другой стороны тела, и Се Лянь впервые едва слышно, довольно стонет, чуть запрокинув голову. Чэнчжу от такой реакции отрывается от него, с вожделением глядя на выгнутую шею, а когда ему возвращают взгляд, на лице напротив летним солнцем сияет улыбка. — Если Сань Лан не против, я хотел бы тоже… — Что? — Демон в непонимании размыкает губы, бессмысленно глядя в золотые радужки, и Се Лянь, позволив самому себе эту маленькую наглость, опрокидывает на простыни его самого, тут же приникнув ртом к белёсой коже. Демон не шевелится пару мгновений, давясь не нужным ему воздухом, но понимает в итоге, чего любимому существу сейчас хочется. Они перекатываются на бок, оказавшись друг к другу напротив, и не вдумываясь, почти играя повторяют друг за другом каждую ласку. Хуа Чэн подтягивает его ближе, чтобы всасывать между губ кожу кожу за ухом, и лишь он отстраняется, Се Лянь делает то же. Се Лянь, гладит по животу, начиная со впадинки под рёбрами, и демон, целуя его, касается точно так же. Хуа Чэн легонько давит на низ живота, придерживая свободной рукой за поясницу, и дитя океана, лишь ощутив, как от этого уплотняется внутреннее тепло, повторяет за ним. Се Лянь танцует пальцами по груди, потирая подушечкой плоское навершие соска, и Хуа Чэн делает в точности так же, получая в ответ довольные вздохи. Избавлять друг друга от последней оставшейся одежды они начинают почти одновременно. У демона, уже неживого, нет столь острой чувствительности в обычное время, но сейчас кровь бурлит по телу буквально усилием воли, и когда ослабленная ткань с пояса скользит по бёдрами вниз, воздух, что холоднее распалённой кожи, ощущается по возбуждению лёгким ознобом. Се Лянь, лишаясь одежды, стонет, наверное, от того же. Ему, созданию, буквально от рождения не имеющему человеческих ног, эта часть собственного тела всё ещё кажется… странной. Если бы не целый круг существ с человеческим обликом, что успели стать ему друзьями, казалась бы, возможно, ещё и нелепой. Но к такому телу он за этот год вполне успел привыкнуть. Вот только видеть эту часть себя в подобном состоянии… Се Лянь и без того был покрасневшим от тепла и ласк, а глядя на их с Сань Ланом возбуждение, вовсе стал похож на закатное солнышко. Он молча вздыхает, осознавая открывшуюся картину, и демон хочет спросить разрешения коснуться его «там», но тут же вспоминает разрешение делать всё. Когда прохладная по сравнению с разгорячённой кожей ладонь обхватывает член, он впервые давится не воздухом, а собственным стоном. Сделать то же самое в ответ уже слишком. Руки почему-то не слушались… Сань Лану в пальцах уже почти совсем твёрдо, очень мягко и довольно тепло. Он осторожно ведёт рукой к низу, и от этого сквозь тепло внутри простреливают искорки настоящего жара. Демон придвигается плотнее, и, не прекращая поступательных движений, позволяет, изливая пламя, себя целовать. Се Лянь не хочет оставлять его без внимания, потому тоже протягивает руку, чтобы на ощупь его коснуться. Тихий стон в поцелуй и твёрдый корень ян в ладони ясно дают понять, что он всё делает правильно. Чтобы эту правильность не утратить, он, сосредоточившись, пытается повторять чужие ласки. Сань Лан внезапно разрывает поцелуй глуховатым стоном, и бескровный лик озаряет вдруг шальная вожделеющая улыбка. — Гэгэ, ты восхитителен! Он с короткими вздохами вздрагивает несколько раз, невольно сокращая мышцы руки, ласкает Се Ляня, а после, внезапно зажмурившись, накрывает его пальцы на себе, останавливая их движение. Голос его прерывистый и задушенный до того, что от одних слов дитя океана чувствует жаркие мурашки и вязкую капельку телесной влаги, выделяемую собственным телом. — Остановись, пожалуйста, или я не выдержу. Он что… Почти заставил его… Это слово даже мысленно ему нелегко произнести, но факт оставался фактом. Любимое существо он почти заставил кончить. Мысль об этом до того приятна, что лишь от неё впору заскулить. Сань Лан вдруг разжимает пальцы, чтобы под разочарованный стон тяжело перекатится, устроившись коленями между его бёдер. Справа от головы лежащего Се Ляня он осторожно, опасаясь ненароком потянуть волосы, опирается на локоть, и почти на него ложится: тесно, близко, кожа к коже, прижимается тазом к его, и от горячего вожделенного контакта оба они тихо выдыхают в лицо друг другу. Демон подаётся телом немного вперёд, создавая ещё и жаркое трение, но это совсем недолго. А хочется ещё и ещё. — Надеюсь, Гэгэ не против? — Хрипловато шепчут на ухо, — Так будет удобнее. Против?! Он что, ещё должен быть против?! Думать получается слабо, особо чувствуя, как возбуждённое тело почти трясёт. — Сань Лан, сделай уже что-нибудь! Демон тихо смеётся, должно быть, натурально над ним издеваясь. — Как прикажет Его Высочество. В момент, когда он, коротко переступив коленями по простыни, мажет рукой по его животу, чтобы оба их члена сжать в одной ладони, издевательство, видимо, заканчивается. Демон ведёт размерено и почти нежно вверх и вниз, большим пальцем размазывая по Се Ляню редкие капельки влаги. Он упирается лбом в подушку, пряча лицо в древесных волосах, и с упоением задыхается лишь их прогорклым запахом моря. Мертвецам не нужен воздух. Чэнчжу, к тому же, всегда было, чем дышать. Прижатый его разгорячившимся телом, и русал сейчас дышит вполне сухим и лёгким, хоть и морским воздухом. Дышит, и так восхитительно живо под ним шевелится, и где-то глубоко, под зацелованной кожей шеи музыкой биения самого мира глухо стучит ускоренное сердце.* Демон поворачивается чуть в сторону, наугад целуя то ли плавный подъём пульсирующей артерии, то ли мягкий уголок челюсти, то ли сбитую коконом прядь волос — он не разбирает, да это и не нужно. Целовать Се Ляня — правильно, а ещё пьяно, совсем по-живому жарко, солоно — невыразимо приятно, будто пьёшь чистое летнее море. Это меньшее, что демон может и определённо хочет дарить любимому существу. Его наслаждение и счастье словно делают заново живым. Мысли прерывают прохладные пальцы, обхватившие поверх его руки. От прилива огня внизу они оба останавливаются, силясь отдышаться. — Я хочу с тобой. — Уверенно, почти приказывая, произносит Се Лянь, и Чэнчжу от одного голоса чувствует внезапно, как наружу вытекает капелька влаги. Кажется, ему по нраву слышать от Его Высочества что-то похожее на приказы… Когда они в постели. Об этом они ещё не раз поговорят, но явно не сейчас. Не теряя прочности хватки, они как-то умудряются переплести пальцы, и движение рук восстанавливается, снова рассыпая по коже обоих крохотные как морские песчинки тлеющие угольки. Чэнчжу всё так же прячет в его волосах глаза, глубоко вдыхая между довольными стонами, а Се Лянь в исступлении разглядывает виднеющийся из-под чёрных прядей кончик покрасневшего уха. Он раньше не думал об этой части тела, как особо привлекательной, но то, что он видел было… Красиво, наверное. Ухо у Сань Лана плавное, ясно порозовевшее, едва заметно заострённое на кончике. В проколах мелодично позвякивают какие-то ажурные серебряные подвесы. Посчитать их сейчас невозможно, да он и не пытается — любуется лишь игрой мягкого бледного света, да тем, как тонкие металлические колечки обхватывают ровным рядом аккуратную выгнутую кромку. Это красиво, и он в исступлении целует мягкое продолжение мочки, слегка тянет зубами за одну из серёг, и остальные подвесы внезапно чаще стучат по влажным губам, мелодично сталкиваясь друг с другом, пока в собственное ухо стонут что-то глуховатое, неразборчивое, необычайно сладкое… А затем вдруг становится мокро, очень горячо внутри, и глаза, размывая ночную темноту, застилают пляшущие мушки. После всего тоже очень хорошо: тело расслабленное и лёгкое, под кожей гуляют волны остаточного тепла, дышать становится будто бы легче, и сердце так гулко и сильно бьётся в горле… Сань Лан через силу ведёт коленями и опирается уже на обе руки, опасаясь сильно придавить собой. Демон откатывается в сторону, с трудом поднимая тяжёлую голову, и крошечная серебряная подвеска выскальзывает из губ, нагретая теплотой тела и дыхания.       У них красноватые следы поцелуев, разбросанные по телу, сбитое дыхание, влага на животе и безграничная любовь в глазах. Глядя на дорогое существо, каждый с радостью и довольством понимает: хорошо им обоим. Наскоро обтеревшись чьей-то брошенной одеждой, они бессильно падают на смятую постель да придвигаются вплотную, соприкасаясь горячими лбами. Никуда не исчезло желание говорить, рассказывать друг другу всё на свете, спрашивать так же обо всём, но это будет после. Сейчас — успокоиться, отдохнуть, напиться и пропитаться счастьем воссоединения.       Засыпающему демону видится толща кристальных летних вод, куда можно упасть вдвоём и зависнуть в руках друг друга в сияющей чистой прохладе.       Се Лянь на пороге сна видит, как оживают и трепещут острые листья уверенно нарисованных чёрной тушью алых клёнов с дальнего острова.**