Смертельный роман

       — Я не очень хороший, поверь, — спокойно ответил Санс, но тут же вздрогнул от слова «богов». Незаметно глянул на Папируса, но тот тоже стоял позади Аз с недоумевающим лицом. Он ничего ей не рассказывал.        — Я не могла выжить после такого, — шёпот стал громче. — К тому же… откуда у людей или монстров крылья и косы, м? Даже если вы врёте, правда всё равно всплывёт наружу рано… или же поздно.       Плечи девушки неправдоподобно опустились.        — Деточка, ты пересекаешь черту, — грозно предупредил Санс. — Не стоит делать это раньше времени. Пока не имеет значения, кто мы. Важно, что мы хотим тебе помочь избавиться от твоей… болезни. И всё.        — Возможно, и пересекаю, — она подняла голову и стала смотреть на него. — Но любой бы отметил, что что-то здесь не так, согласитесь. Скажу честно: я не боюсь вас. Уже давно ничего не боюсь. Достаточно пережила, — она накинула на голову плед.        — Все чего-то боятся. Даже ты. Просто ты не знаешь, либо скрываешь. Бесстрашных не существует.        — Давайте не будем устраивать… скандал, — между ними встал младший, пытаясь успокоить, достучаться. — Давайте сядем, попьём чайку, молока или чего-то ещё и… успокоимся. Санс?..        — Погодите, Папирус! — послышался голос Аз. Папс замолчал, с тревогой глядя на неё и брата. — Я понимаю, вас не будут волновать слова, что я скажу сейчас, но… — взгляд девушки из-под одеяла был злобным, но при этом живым и пронзительным. — Если ты с самого рождения несправедливо осуждён на вечное бремя… тщетно пытаясь найти множество вариантов выхода из него… Если ты боролся в течение долгих лет… и уже позади вездесущие страхи, за спиной пережиты и пройдены… станешь ли ты бояться чего-то ещё? Может, даже самой смерти перестанешь бояться, как знать?       И вновь самоконтроль был потерян. Несносные слёзы… Эта таящаяся везде и всюду несправедливость…        — Многие боятся смерти. Даже вроде говорят, что нет, но как только с ней встречаются, то пытаются сдать позиции, пойти обратно. о это невозможно, — ответил Санс. — Страшно, когда ты не можешь выйти из временной петли, когда не можешь что-то изменить. Кто-то боится потери, кто-то предательств. Кому-то трудно доверять… А кто-то боится иного мнения о себе. Такие вбивают в голову стереотип и не могут от него уйти. И всё это страшно.       Пока Санс говорил, Папирус подошёл к девушке и, заглянув той в лицо, стал мягко пытаться вытереть слёзы, при том стараясь особо не касаться чужого лица. Слезинки слегка поблёскивали на свету, словно кристаллики. Они были так видны сейчас, особенно внимательному взору.        — Н-не трогайте меня, Папирус!.. — Аз слегка оттолкнула от себя высокого скелета, просто потому что не привыкла к проявлению заботы с чьей-то стороны.        — Извини… — произнёс скелет, потирая нервно ладони. Он ведь не хотел ей навредить. Старший с напряжением наблюдал за этим.       Опершись ладонями на тонкие, как две палки, ноги, девочка переводила дыхание. Душа, пережившая в реанимации две смерти и два чудесных возрождения, потерпела очередную трещину. На тонких губках образовалась улыбка.        — Я же говорю… вы меня не послушаете, Санс.        — Ну почему же? Я просто объяснил. Ты имеешь право оставаться при своём мнении, — отозвался старший немного хладнокровно и грубо.        — Да потому что… Я уже дважды была мертва, — она закрыла руками лицо, хотела было убежать, но ноги предательски подкосились. Послышался хлопок об пол. — Я не удивлена… Состояние тела ужасно… Хех… Живой мертвец по имени Азера. Синее небо, что погрязло в унынии…        — Да конечно… Если бы ты была мертва, то была бы… не совсем здесь.        — Может, я могу помочь?.. — наклонился младший. — И ты не мертвец. Они не так выглядят, если существуют.        — Я сама… сама… — девочка старательно приподнялась на локти, а затем присела на пол. — Вы не верите, да?.. В мире людей это явление называют «клинической смертью». Когда сердце перестаёт биться в течение некоторого времени, дыхание пропадает… Кровь стынет… А ты задыхаешься в собственном отчаянии.        — Верим, — ответил Папирус, крутясь около девушки. Слишком сильно беспокоился. — Но это не совсем смерть. Скорее… впадение в состояние, когда за тебя решают судьбу. Дать жить или нет. Это от многого зависит. Да, это страшно, жутко, но… всё-таки это не смерть. Это суд.       Девочка взяла и окинула взором свои запястья. Похоже, богиня жизни ошиблась, наивно полагая на невинность девушки.        — Хватит меня успокаивать, Па… Любая правда горька. Но это единственное, чему можно верить. Всё равно я одна из миллионов людей, у которых гораздо более труднее судьба. Одна из миллионов… одна, и самая бесполезная… Ставила цель, а достигнуть её не смогла…        — И какая у тебя была цель? — поинтересовался Папирус. — Возможно, ты просто шла не тем путём?        — Цели у человека могут быть совершенно разные. Точно так же, как и принципы. Так же, как и причина боязни смерти. Зачем спрашивать того, у кого всего лишь цель, состоящая из мелочного желания добиться любви собственных родителей? При достижении цели я уже множество раз уже успела попрощаться с верой в свою цель…       Папирус грустно взглянул на девушку. Он ничего не мог сказать толкового на это. Санс тоже молчал. Он просто смотрел за всем этим действом. Вмешиваться пока не стоило.        — Разве стоит ли брать и бояться смерти после всего пережитого? — послышался тихий вопрос девушки.        — Стоит, — тихо, но твёрдо произнёс старший. — Поверь на слово. После смерти вернуться нельзя. Совсем. А пока у тебя есть время, силы и возможности.       Девушка стёрла оставшиеся капельки воды с уголков глаз. Душа пропустила удар. Её никто и никогда не поддерживал в прошлом, если это были, конечно, слова моральной поддержки.        — Даже если у меня есть… возможность… Какова вероятность того, что кто-то ждёт меня там, на земле?        — Наверняка кто-то ждёт, — ответил Папс. — Ведь. в конце концов, после жизни тебя и подавно не ждут. Кому?        — Некому ждать, в том-то и дело, — Голос стал металлическим и колким. Похоже, что её задели слова младшего.        — Любого кто-то ждёт. Родные, близкие, знакомые… даже животные. Вещи любимые ждут, — стал перечислять младший.       Едва встав на ноги, Аз продолжала пошатываться, но, несмотря на плохое состояние здоровья, с лёгкой отдышкой направилась в сторону ванной. Нервы шалили.        — Никто и ничто не ждёт.       Где здесь лезвие?.. Я… должна… избавиться от боли на душе!..       Папирус, взволнованный таким поведением, последовал за девушкой. Мало ли, упадёт ещё. Санс же постоял немного, а потом, задумчивый, отошёл к дивану. Присел на него.       А девочка, закрыв перед самым носом Папируса дверь на замок, начала рыться в шкафчике, судорожно ища что-то. Уже вскоре она отыскала острые ножницы. Присев на кафель, со слезами на глазах Азера стала смотреть на белоснежный потолок.       В действительности у неё был один потайной страх, который гложил русоволосую на протяжении всей жизни. Страх возвращения в больницу. Страх пережить то, что было в прошлом.        — Эй, всё хорошо? — спросил Папс, а потом, чуть помедлив, решил, что та просто пошла помыться, умыться и не хочет, чтобы мешали. Скелет отошёл от двери. Хмуро глянул на брата.        — Что?.. — чуть изогнул надбровную дугу тот.       Именно в этот момент, не обращая ни на что внимание, девушка тихо поднесла лезвие к коже запястья и сделала несколько ровных порезов возле вены. Из них тут же выступила кровь. Однако ни писка, ни плача не было слышно. Она молчала.        — Никто не ждёт ничего… — лишь тихо произнесла. Совсем неслышно.       Да её вряд ли бы и услышали. За дверью слышался лёгкий шум. Вероятно, Папс говорил свои возмущения Сансу. Тот же вставлял свои короткие, но меткие, точные реплики, отражая удары брата. Он был единственным, кто незаметно своим пустым взглядом смотрел на дверь.       И пока братья устроили перепалку, они не могли увидеть, что творится в ванной. Там капли крови окрашивали кафель. Одна за другой. Они сделали какой-то хаотичный узор, словно суровый художник разрисовывал картину. Азера не понимала, где и почему стала так делать. Слёзы высохли, боль на душе стала совсем глухой. Лишь только чуть язвительной и острой. Так и прошёл целый час, в течение которого в ванной стояла гробовая тишина. Лишь сердце слабо билось. Глаза прикрыты отяжелевшими веками.       «Хочу исчезнуть… Стать действительно… «ничем»… »