Без месяца заря

      Аполлин постоянно тянулась к волосам Корбана — они золотом лились между её пальцев. Её губы, испачканные гранатовым соком, шептали: «Милый, милый, милый Корбан».       Милый Корбан думал об Антоне. Думал он о нём не так долго и мучительно, но иногда вспоминал, будто просыпался посреди сна на пару мгновений, и снова возвращался в мир грёз. С Аполлин было хорошо, почти как во сне.       Его жизнь вместе с ней разительно отличалась от того военного времени, его первых убийств, «служения» Тёмному лорду, секса с теми, от кого он желал только оторвать то, что принадлежало ему по праву.       Влюблённость в Аполлин была крепким успокоительным зельем, тягучем моментом расслабления и хорошим стимулом, чтобы вернуть себе трезвость рассудка. Чтобы, в конце концов, не сгорать от абсолютно нерациональных эмоций к лучшему другу, болезненной привязанности, да и вообще перестать видеть в Тони своего любовника.       Корбан не хотел быть чистым гетеросексуалом с высокой должностью и большим политическим влиянием, у которого даже есть некоторая агрессия к тем, кто на него не похож. Нет, Корбану было плевать на свою ориентацию, и его полиаморность и бисексуальность не были для него проблемой. Был проблемой только выбор партнёров. Этим он страдал, да. Его ахиллесова пята.       Корбан, если не брать в расчёт любовников, с которых он имел деньги и ценности, всегда выхватывал из толпы кандидатов на ночь или на жизнь тех, кто ему были не по зубам и, честно, не особо по карману. Для Долохова, который хотел быть тем самым гетеросексуалом, Корбан был другом с привилегиями без чувств. Возможно, в юности Антона у него был секс с парнем, о котором он вспоминал ради других ощущений. Может, он отрицал свою бисексуальность только лишь потому, что общество, в котором он родился, подобное никогда бы не приняло, а значит и воспитало в нём стыд к этой части его психики. Корбан выбрал проблемного друга-любовника, к сожалению, влюбившись в него прежде, чем до него дошла вся фатальность этой ошибки и бед с бошкой у Антонина.       А Аполлин стала слишком самостоятельной и самодостаточной единицей, которую как не добивайся, она всегда окажется сверху, наденет на тебя ошейник и пристегнёт поводок. И среди таких же, как ты, влюблённых идиотов, ты будешь испытывать постоянный нервоз, задавая себе одни и те же вопросы: а лучше ли я их, выберет ли она меня, заметит ли, буду ли я с ней дальше, влюблена ли она в меня, хочет ли меня?..       Корбан был стрессоустойчивым, как пишут в резюме, и в этот тягучий момент всепоглощающей влюблённости в Аполлин, он проверял свою стрессоустойчивость на прочность, а ещё влюблял в себя её дочерей, пытаясь стать не просто любовником матери, а кем-то большим для них.       И если с Флёр Корбану удалось найти общий язык очень быстро, то с её младшей сестрой всё было плохо. Она его просто не воспринимала, как кого-то большего, чем просто «новое мамино увлечение».       Аполлин была хорошей матерью при всех своих очевидных недостатках, она вполне доходчиво доносила дочерям важность всех сфер их жизни, показывала на подводные камни и протягивала руку помощи, когда та требовалась, при этом слишком сильно их не опекала, давая им свободу выбора и действий. Поэтому её дочери были не по годам взрослыми и самостоятельными, почти такие же стервозные, как и мамочка. Флёр уже смотрела своими пронзительными голубыми глазами на своё окружение едким оценивающим и расчётливым взглядом, играя самую ласковую и утончённую девушку из всех, кого вы видели.       Иногда Корбану нравилось наблюдать за тем, как Флёр легко манипулировала своими ухажёрами, вынуждая их делать и дарить ей именно то, что она хочет, даже если ухажёры не были готовы или не могли себе это позволить. Флёр легко избавлялась от парней из своего окружения, никогда не давая им то, чего они хотят. И для Корбана она стала чуть ли не собственным воплощением в девичьем теле, они сильно сблизились и подружились. Корбан одаривал её подарками и много проводил вместе с Флёр времени, чувствуя с ней духовное родство.       А Габриэль... Что ж, признаться честно, Корбан часто о ней просто-напросто забывал, а её существование напоминало о себе, будто воспоминания об Антоне, которые возникали сквозь сон. Она была шкодливая, вредная, избалованная старшей сестрой девица, которая скоро могла впиться в Корбана, будто разъярённая фурия, видимо, от сильной ревности к сестре, словно именно он отнял всё то внимание, которое Флёр оказывала ей раньше. Но у Корбана таких планов не было. На самом деле, он посвящал сестрам ровно столько свободного времени, сколько у него оставалось после Аполлин. Обычно это происходило после того, как Аполлин сбрасывала с плеч вуаль праздности и нег высшего французского общества и шла в Министерство Магии, чтобы создать очередное предсказание или пророчество. Аполлин, правда, была одной из тех предсказательниц, невероятно одарённых, но одновременно страдающих от своего дара, поэтому она использовала его крайне редко и нехотя, когда видения становились слишком яркими и преследующими, будто обострившаяся паранойя.       Собственно, именно поэтому Корбан, которому нечем было заняться во Франции, кроме любовных утех с Аполлин и общения с её дочерями, так и проводил свою жизнь в монотонном спокойствии, прерываемом конкурентной борьбой за любовь Аполлин.       Но Аполлин очень любила Корбана, если не как мужчину, то как любовника. А любовником Корбан был очень хорошим, пылким и ненасытным, думающим в первую очередь о партнёрше и её желаниях, а потом о своих. Аполлин тоже была пылкой и ненасытной, и она любила разнообразие, и часто они менялись ролями и занимались весьма опасными и непристойными способами, включая некоторый вуайеризм, хотя многих французов подобным сложно удивить, но для Корбана это стало определённым открытием.       Когда Аполлин в первый раз не наложила защитные заклинания на двери спальни, и даже их не заперла, Корбан сильно удивился, но это обострило ощущения. Аполлин могла не закрыть дверь, начать прелюдию ещё на улице или в гостиной. В итоге Корбан настолько раскрепостился, что они занимались любовью на балконе, полностью обнажённые ранним утром после крепкого кофе и утренней сигареты, вжимая её грудью в плетённое кресло и впиваясь зубами ей в шею, слыша громкие стоны Аполлин, которые едва заглушали его собственное сердцебиение.       Корбан её обожал. Аполлин была превосходной, мягкой, гибкой, горячей, даже пылающей. Она была всегда немного влажной, и хватало всего немного, чтобы её завести. Хватало настолько мало, что они могли дни напролёт заниматься сексом до мозолей, после чего залечивали всё мазями и продолжали жить подобной жизнью день за днём, снова и снова.       В сравнении, Лондон, с его чванливыми и часто слишком уродливыми в своих сексуальных предпочтениях любовницами и любовниками, выглядел совершенно непривлекательно для Корбана. Он думал, что стоит купить дом в пригороде Парижа или в Ля Гасийи, а, может быть, виллу в Ницце. Перебраться во Францию насовсем, устроиться во французское Министерство Магии или заняться своим бизнесом. Сделать Аполлин предложение и, если она его не отклонит, жениться на ней.       И, когда всё, казалось бы, в жизни Корбана устаканилось и будущее начало обретать всё более отчётливые черты, на пороге апартаментов Аполлин оказался трезвый и до чёртиков злой Антонин, мать его, Долохов.