Вишни в ликёре

      Корбан задумчиво курил; горький табачный дым свивался тонкими кольцами в воздухе и рассеивался серым облаком где-то вверху, путаясь тугими шёлковыми нитками в голых острых ветвях полумёртвых деревьев. Промозглая дымчатая осень тускнела каждым оттенком серого и желтого; широкие кленовые листья оранжевыми шапками усеивали влажную после дождя землю; чахлые цветы и дряхлые кустарники покорно гнулись вниз, потрясая изувеченными лепестками и листочками.       Он пнул носком ботинка ближайшую кучу полусгнивших листьев, и та тут же взметнулась в воздух, но быстро осела обратно.       Корбан всем своим сердцем ненавидел осень. Она в воспоминаниях горчила шёлком пряных кудрей, запахом сладких тыкв, дребезжала колёсами Хогвартс-экспресса и колотилась холодом тюремной камере. Корбан в Азкабане провёл несколько месяцев, Беллатрикс — просидела безвылазно тринадцать лет с пожизненным сроком.       Яксли всегда был счастливчиком. Даже в таких мелочах.       Он докурил сигарету и швырнул её на землю, даже не собираясь тушить окурок; на самом-то деле он был бы и рад спалить здесь всё к чертям собачьим, но не мог. Рука не поднималась, а палочка была плотно упрятана во внутренний карман пальто. До неё было не только лень добираться, но ещё больше лень разбираться с целой кучей следящих заклятий — Министерство прощает, но бдит.       Беллатрикс никогда и никого не прощала. Кроме него, конечно же. Корбану она простила бы всё, если бы только была в здравом уме. Он знал, что она любила его. Может, не сейчас и не тогда, во время своего безумия, но раньше… Раньше она его любила. Сильнее, чем кого-либо. Может, не так сильно, как Тёмного Лорда, но любила. Он знал, и она знала, что он знает.       Но это было очень давно.       Корбан устало потёр лицо ладонями и медленно опустился вниз, пачкая подол длинного молочно-белого пальто, поставил локти на колени, прижал костяшки пальцев к губам, чтобы не заорать от бессилия. Вокруг было так тихо, что он слышал собственное нервное дыхание и малейшее колыхание ветра.       — Привет, Белла. Соскучилась?       Он помолчал немного, а потом иронично усмехнулся.       Она, конечно же, ему не ответила.       У Беллатрикс всегда было туго с приветствиями, но он не жаловался. Единственным минусом их отношений на данный момент была та простая мысль, которая подтверждала, что она, Мерлин побери, мертва.       Беллатрикс Лестрейндж лежала там — под черной грудой земли в запертом душном гробу, увитая белыми лилиями и терпко пропахшая увядшими цветами; и он точно знал, что её черное похоронное платье обветшало и истрепалось, обнажая гниющую плоть и крошащиеся кости. Корбан был уверен на сто процентов, нет, на целых двести, что черви уже как следуют обглодали её измождённое красивое лицо, оставив после себя лишь гладкие белые куски черепа и куски разорванных тряпок на прежде покатых белых плечах.       Более того, Корбан сам выбирал платье, в котором её похоронят. Это же, в конце концов, было его обязанностью. Ну, как лучшего друга.       Ныне же Белла была мертва. Она лежала в гробу, а он стоял у её могилы почти на коленях, хотя на самом деле предпочел бы стоять на коленях перед ней, живой и здоровой, пускай и свихнувшейся окончательно. Он предпочел хотя бы возможность прикоснуться к ней. Хотя бы… Увидеть.       Вместо этого приходилось смотреть на чёрно-белую колдографию — Белла там была молодой и улыбающейся, в строгой белой шляпке и с распущенными волосами. Корбан сунул руку в карман, выудил тонкий атласный платок и тщательно счистил налипшую пыль и грязь. Пальцами нежно скользнул по табличке, гласящей идеальными каллиграфическими буквами: «Беллатрикс Лестрейндж: 23.10.1951—02.05.1998».       У него внутри была точно такая же табличка. Прямо на сердце. Только вместо даты там стоял прочерк.