Игра в себя

Отчётным спектаклем первокурсники во главе с Константином Викторовичем выбрали «Семь нот молчания» - постановку, которую бы испортили лишние слова. На главные роли – немой танцовщицы и слепого пианиста пригласили Алесю с Игнатом. И дело было даже не в том, что они верные и неизменные союзники режиссёра. Просто как будто сюжет прям под них писался. И наша органичная пара, воссоединившаяся вновь не благодаря киндерам, а скорее вопреки – у фем-версии Малого наметился гастрит, и её парень проводил дни и ночи в обнимку с благоверной и пароваркой, исправно посещала все репетиции. Мастер всё никак не мог нарадоваться. А ещё перестал держать Сашу на длинном поводке (не в том смысле, в котором вы подумали, маленькие любители БДСМа!). Пушкин в субординацию особо не верил, точнее, был скорее агностиком по этому поводу. Но в стенах вуза играл в ту версию себя, которая истошно молчала о потребности в тепле и участии. Раковских, хтонь эта мелкая, прибился к мужчине, а режиссёр демонстрировал ему весь арсенал испытующих взглядов, потому что больше и некому. Кто-то боялся, кто-то уважал настолько, что не смел лишний раз дышать рядом. А Саша по итогу оказался не инфантилом без понятия о личных границах, а смелым человеком, не боящимся источать непосредственность и рассылать её по открытым сердцам-почтовым ящикам. И вот они стоят рядом, ведущий и…ведущий, учитель и ученик, который, сам того не ведая, преподал мужчине урок. Один, но из тех, остающихся в памяти надолго, после того, как истлеют все конспекты. Они стоят рядом. На грани понимания. На грани принятия. На грани искренности. На грани любви. Алеся не пришла на премьеру: живот мертвецки скрутило. Игнат принёс Константину Викторовичу письменные извинения и уснул, положив голову на девушкины колени. Давайте оставим их, пусть играют в семью. Косте хочется, подражая Игнату, вплести Саше в волосы цветы. Но пока к этому нет предпосылок, зато есть предпосылки к тому, чтобы взять парня за руку, бросив тихое «пойдём». Немая роль идеальна для того, чтобы никто не заметил подмены. Раковских нервно теребит ворот асфальтово-чёрной водолазки, но эта дёрганность идеально ложится на его подачу. Снявший для аутентичности очки Пушкин нежно проводит тростью по его ноге. Нащупывает, нажимает на какую-то точку в нём. Но ничего не исчезает. Наоборот: костины губы появляются в двух миллиметрах от лица студента. Шаг – вдох. Память высасывает из чертогов разума язык Квашонкина и проспиртованное дыхание с запахом лайма. Вдох и оцепенение. К подошвам как будто прилипла жвачка габаритная и липкая такая, мешающая ступить. «Я не могу поднять ногу». Пушкинская трость притягивает его ближе за спину. Старший наклоняется и целует в одно касание. Пива нет. Кожанки нет. Есть тонкие водолазки и удушающий запах пудры. Есть фейспалмы от консерваторов, есть понимающие слёзы проникшихся и экзальтированных. Есть костина шея, которую теперь просто обнять. Режиссёр уносит Санюшу за кулисы на руках.