Дурында

Неужто это правда? Правда, то что выражает сейчас его лицо. Боишься поверить. Руки Бакуго отпустили твои локти. Дышать нечем, шипение заполнило всё внутри. Что же творят его руки, прислонившие тебя к дверце холодильника и бьющие током по такой чувствительной коже внутренней поверхности бедра. Ноги раздвигаются сами собой, губы раскрываются, ища мягкость и жар губ Кацуки. Зарывшись пальцами в волосы друг друга, неистово целуетесь, так что горят губы. — Ахм, — судорожный вдох. Бакуго не нежничает с тобой, а ведёт себя, как знающий и уверенный в своих действиях мужчина. Пальцы проникают под ткань трусиков. Ты выгнулась дугой в его руках. У него просто волшебные руки, они успевают всё и везде, сдавливать сосок твоей правой груди, ласкать бусинку клитора и влажную, готовую к проникновению, но ещё девственную дырочку. Подхватывает тебя, отрывая от пола, несёт на столешницу. Лихорадочно избавляете друг друга от одежды. Какой же Кацуки красивый, обнажённый, хочется расцеловать каждую его впадинку, каждый мускул, каждую выпуклость. — Дурында, ты восхитительная, — вторит Бакуго твоим мыслям и целует, покрывает жалящими поцелуями твое запрокинутое лицо, шею, груди. Задыхаешься, так остро тело реагирует на движения его пальцев и губ. Он сосредоточился на ласках клитора. Заметалась по столешнице, так что Бакуго пришлось прижать тебя, чтобы продолжить. Всё тело напряглось. Захрипела, когда почувствовала предоргазменную волну. Не сразу поняла откуда взялась боль. Бакуго вошёл в тебя сразу и полностью, наверное, ему было легко, от его ласк ты вся мокрая. Сделал тебя женщиной одним ударом, в тот момент, когда ты была так увлечена собственными ощущениями. Кацуки замер, давая возможность немного привыкнуть к его вторжению, затем начал двигаться осторожно и неторопливо. Боль? А может что-то иное, что-то непередаваемое, острое, бьющее по всем нервным окончаниям. Пальцы Бакуго возвращаются на клитор. Губы целуют шею. Толчки становятся интенсивнее. И тебе нравится всё, что делает он с тобой, чёрт возьми, это просто... просто непередаваемо... По телу пробегают волны дрожи. ... Зелёная воронка, всё кружится перед тобой, и ты кружишься вместе с ней. Тебе нужно выбраться из этого вращающегося коридора, нужно добраться до телефона. Удалось немного приподняться. Из зеркала на тебя смотрит бескровная маска. Отшатнулась, закричала. У маски твои черты лица. Только она совсем лишена красок. Она серая, даже губы. Ты умерла? Неужели правда? Живот опять сводит болью. Мертвым не может быть больно! А малыш?! Руки опускаются на ещё абсолютно плоский живот. Если бы ты могла защитить жизнь, зародившуюся внутри себя. Слёзы капают и капают из глаз, чувствуешь на губах их солёный вкус. — Не плачь, дурында! говоришь сама себе, а в ушах его голос. Голос, который кажется давно должна забыть, и который всегда слышишь в самые трудные моменты в своей жизни. — Я не плачу. Я сильная, очень сильная. Ведь когда-то ты все смогла пережить... Реальность и прошлое перемешались. Нет,ты не в засасывающей зеленой воронке коридора своей квартиры. Ты сейчас там, вместе с Кацуки, сидишь на мотоцикле, обнимая его за талию, прислонившись к мужской спине, и слушаешь биение его сердца. А первое чувство, первая любовь — беснуются в тебе, счастливыми волнами радости. ... — Кацуки, я тебя люблю... И это «ю» подхватывает рычание мотора мотоцикла. Бакуго не отвечает, но он слышит, поэтому поддал газу. А тебе и не надо слов, ты и так знаешь, что Кацуки тебя любит. Это каждодневно в его глазах, это каждодневно выводят его губы и пальцы на твоем теле. А ещё, ты вчера подслушала их разговор, с наконец-то вернувшимся из стажировки Эйджиро. Он был как никогда серьёзен. — Слушай, ты мне друг... но знай, за Дурынду, любого прибью, даже тебя. — Я тоже, дерьмоволосый, — тихо ответил тогда Бакуго. Они даже обнялись. А ты стояла под дверью и плакала в три ручья, безмолвно ревела белугой. А грудь теснило щемящее чувство благодарности к этим двоим, самым дорогим мужчинам в своей жизни. — Кацуки, ты самый лучший!! — снова кричишь ты, соревнуясь с мотором — кто кого перекричит. А ветер несёт куда-то вдаль по дороге, которой вы едете. Пусть все знают как ты счастлива! Какое же это счастье, обнимать любимого за талию, прислоняясь к его спине, ехать в уединённое место, чтобы там ещё и ещё раз поцелуями, стонами, действиями, показать друг другу свою страсть. Дорога немного запетляла, подстраиваясь под речку, Бакуго стремительно ведёт мотоцикл. Ты взвизгиваешь от радости, адреналина, чувство свободы! Мотор рычит, ветер свищет в ушах. Следующий крутой поворот, твой счастливый крик, меняется на визг страха. Машина! Откуда она тут? Бакуго выкручивает руль, стремясь избежать столкновения. Мотоцикл не слушается и на полном ходу несётся прямо в дерево. Истошный визг заполняет барабанные перепонки. Удар! Кацуки перебрасывает через руль мотоцикла. Земля стремительно приближается. Падаете. Боль простреливает руку и ногу. Как же, как же нестерпимо больно! Невольно открываешь рот, делая короткие жадные глотки воздуха. Боль кажется становится только сильней. Бакуго лежит в какой-то неестественной позе, не двигаясь. Ужас. Да это точно ужас, холодной волной прокатывается по телу. Ты ползёшь к нему, рука висит плетью, ноги все в крови, но вроде бы слушаются. — Бакуго! — разворачиваешь его к себе. Он без сознания, у него закрыты глаза, а тело обмякшее, безвольное. — Кацуки, — зачем-то трясешь, бьешь его по щекам, очень страшно видеть Бакуго таким... сломанным, не живым... — Бакуго!! ... — Не бойся, Дурында, — холодные пальчики здоровой руки сдавливает Киришима, твой брат. Вы идете с ним в больницу навестить Бакуго. Ты не помнишь , когда в день аварии приехала скорая. Наверное, быстро. Помнишь, что не позволяла врачам себе помочь. Требовала, кричала, умоляла, чтобы они помогли Кацуки. Странно, но почему-то боль тогда совсем не ощущалась, даже на кровь, пропитавшую полностью джинсы на своей правой ноге, не обращала внимания. Бакуго увезли, сначала в местную больницу, потом перевели в областной центр. Диагноз неутешительный перелом позвоночника в нескольких местах. Ты не могла приехать раньше. Тебе тоже хорошо досталось: сломана рука, ободрана, чуть ли не до костей, нога, хотя просила врачей, маму, Эйджиро — отпустить к нему. Вчера врач признался родителям Бакуго, что у него парализованы и ноги, и руки, остаться калекой парню в 19 лет, что может быть ужасней. У тебя была истерика, ты кричала не своим голосом, рыдала. «Ты будешь жить,Бакуго. С тобой все будет хорошо» Не знаешь, кого ты больше хотела убедить, родителей или себя. Возможно развеять свои внутренние страхи. Уж слишком ужасно, постоянно всплывающая перед глазами картина поломанного неживого Кацуки. Родители ничего не ответили на твои беснования. Мамины слова, сегодня обращённые к Эйджиро: — Сынок, следи за Т/И. Как бы она не натворила глупостей. К Кацуки не пускают посетителей, он лежит в реанимационном отделении. Но Мицуки, в ответ на твои постоянные просьбы, уговорила врачей и медсестёр пустить вас ненадолго. Ноги не слушаются, подгибаются. Киришима тоже переживает, вон какой у него хмурый, сосредоточенный вид. У входа в отделение вас встретила Мицуки. Она выглядит изможденной и уставшей. Хочется бросится к ней на шею, утешить, и может самой получить утешение. Но сейчас на её лице отчуждённость. Словно она не хочет пускать вас в своё горе, словно вы чужие, словно ты не сможешь понять её. А ведь последние несколько недель до аварии, Мицуки называла тебя не иначе как невестой. Слёзы опять выводят бороздки на твоих щеках. — Т/И, прошу тебя, только без слёз. Улыбайся и говори как обычно. Киваешь головой в знак согласия и вытираешь глаза, рукавами тонкой кофточки. Кацуки изменился. Похудел, черты лица заострились. В нём тоже чувствуется некоторая отчужденность, будто ему даже неприятно видеть вас с Киришимой. Он накрыт до пояса одеялом, руки по швам, на шее жесткий корсет. — Привет, дружище. А ты неплохо устроился, я посмотрю, палата отдельная. Бакуго криво улыбается на шутку брата. В улыбке нет прежнего задора свойственного Кацуки. А ты растерялась, пролепетав что-то типа «Привет», стоишь истуканом, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы. А руки сжимают и сжимают пакет с вкуснейшими яблоками, который ты позабыла отдать Мицуки. Какой-же он красивый, твой Кацуки. Даже сейчас с печатью травмы на теле, такой серьёзный и сильно повзрослевший, он для тебя самый привлекательный мужчина на планете. Киришима рассказывает какие-то новости, а Бакуго улыбается, точнее кривится, и почему-то не смотрит на тебя. Подходишь, садишься на стул возле его кровати. Каким глупым кажется этот разговор, когда все боятся касаться вещей, действительно важных. Поэтому ты молчишь или может боишься открыть рот и в своей горячности наговорить много ненужных лишних слов. Притворщица из тебя, сейчас никудышная. Кацуки наконец взглянул на тебя, ласково, задорно, по-прежнему. —Т/И, одни глазищи остались. Кушай больше. И эта фраза вмиг разрушила те шаткие остатки спокойствия, за которыми ты скрывала свои эмоции, схватила его безжизненную руку, целуешь, а долго сдерживаемые слёзы текут по щекам. Родители Кацуки смотрят неодобрительно. Эйджиро всё так же пытается делать вид, что ничего ни с кем из вас не произошло. —Я так тебя люблю! — совершенно не к месту брякаешь ты. Смотришь в его глаза, в них нежность, целое море нежности, указывает взглядом на дверь, Мицуки с Киришимой без слов понимают его и выходят. Дальше было всё сумбурно... Целуешь его руки, губы, лоб, волосы. —Малыш, ты обязательно выздоровеешь, встанешь на ноги, твои одноклассники и герои тебя ждут. Мы поедем вместе с тобой на мотоцикле к морю и в горы. Помнишь, ты мечтал? Говоришь и боишься, что твои слова покажутся ему фальшивыми, пустыми, сказанными в порыве жалости. Вон он какой отстраненный, чужой. Замолкла, слезы льются из глаз. Пытаешься взять себя в руки, раздраженно вытираешь их уже влажными рукавами кофточки. Но они всё равно текут. — Не плачь Дурында, слышишь, не плачь, — говорит Бакуго, — Я всегда буду с тобой, когда тебе плохо... Не плачь... В ту ночь Бакуго стало плохо, он чувствовал себя только хуже. На следующее утро вас к нему не пустили, тогда была последняя твоя встреча с ним. Когда вы с Киришимой пришли в больницу через день, то увидели Мицуки, одетую вся в черном. Всё было понятно без слов. Помнишь, как резко развернулась и побежала, пытаясь убежать от страшной правды. Ты наскакивала на людей, даже падала и тут же поднималась, и снова бежала, стремясь опять продолжить своё сумасшедшее движение. — Т/И, стой, постой тебе говорю! Конечно Эйджиро бежит следом, но ты не можешь остановиться, не хочешь осознавать, что больше никогда не обнимешь Кацуки, не увидишь его задорной улыбки, не почувствуешь его губы и руки на своём теле, не услышишь ласковое «дырында моя». Бросилась через дорогу. Может быть какая-нибудь машина завершит начатое. Нет, Эйджиро догнал, увёл с проезжей части, тебе повезло, поток автомобилей был небольшой. *** Прошло уже больше десяти лет, а ты всё помнишь, словно это было только вчера. Колючая проволока опять начала закручиваться в животе. Предметы расплываются, теряют свой контур. Что-то пошло не так, что-то не так с тобой. Нужно позвонить! Позвонить, бьется в голове мысль. Телефон. Пытаешься ползти по направлению к входной двери. Там на тумбочке в сумочке лежит телефон. Ты кажется ползешь, только почему-то расстояние не убавляется. Нужно ещё попробовать, пока есть немного сил, пока ты в сознании, ползёшь, тянешь руки. нет далеко.ещё чуть-чуть, ещё немного. нет не получается. Слёзы отчаяния застилают глаза... — Не плачь, Дурында, не плачь... Бакуго? Протягивает руку, в ней телефон, до которого ты не могла дотянуться. Он пришёл, он не бросил тебя, как и обещал! ... — Доктор, она будет жить? — спрашивает мужчина в ординаторской гинекологического отделения. — А вы кем доводитесь пациентке? — Брат... муж, скоро подойдёт... он был в командировке. — Что я могу вам сказать... операция прошла хорошо. Внематочная беременность, разрыв фаллопиевой трубы, сама по себе эта операция не очень сложная... но у неё было обильное внутреннее кровотечение, что очень сильно усложняет дело. Поэтому прогнозы пока давать рано. Состояние стабильно тяжелое... Если переживёт сегодняшнюю ночь, всё должно быть в порядке. Врача вызвали к следующей пациентке, а мужчина ещё долго ходил по коридорам больницы, иногда повторяя шёпотом — «Дурында, живи!»