Дневник для исследований и отчётов Бенди Штейна [1924-…]
19 октября 1939 года.
Рапорт №01. Исследовательский центр. Группа «ЧЧ».
Рядовой Б. Штейн докладывает.
Сэр, артефакт Чернильная Машина «I-29.» уничтожен, наше положение критическое, много жертв. В здание ворвалось двое людей в гражданском, подожгли деревянные фасады и безвозвратно уничтожили нашу единственную надежду на спасение от «чернильной чумы». Кроме меня есть двое выживших учёных, младший механик, секретарь и доктор Ф. Потеряли около 20 человек. Но эти жертвы ничто, по сравнению с тем, что ждёт нас в будущем без «Чернильной Машины», ведь с этим устройством мы целых десять лет не видели больных. Новая волна начнётся со дня на день. Ждём дальнейших указаний. Наш центр всвязи с серьёзными травмами пребывает в лазарете г. Филлерда.
С уважением, Б.Ш.
23 октября 1939 года.
Приказ получен вместе с первым рапортом и печатью. Отправляемся в столицу.
24 октября 1939 года.
ИЦ ЧЧ переведён в Фосхен. Я получил указание записывать всё, что происходит вокруг, а также рассказывать о подробностях быта наших дней для будущих поколений (если таковые после чумы останутся). Может эта книга станет своеобразной летописью из прошлого. Странно превращать рабочую записную книжку в личный дневник, но ослушаться приказа не имею права. Это будет…интересный опыт.
Сегодня заболел первый человек — мисс Ортензия из г. Бладжа. Её семью под арест и на карантин, хотя ни муж, ни дети признаков болезни не подают. Узнать, есть у человека ЧЧ или нет — невозможно. Не существует никаких тестов и вакцин. Но я лишь рядовой, механик (даже не учёный), не имеющий никаких отличий в знаниях от десяти миллиардов таких же людей. Имею возможность так близко изучать больных чернильной чумой только потому, что отец создал Чернильную Машину, но после его ареста и расстрела за предательство Родины все надежды перенеслись на меня по наследству, и каждый второй считает, что я, подросток с младшим братом на руках, должен стать спасителем этого мира, создав новую «I-29». Но я не знаю ни устройства первой машины, ни чертежей. Её работа была чем-то вроде «магии» (которой не существует. Ведь наш правитель не может врать, верно? Я верю Благодеятелю). Но всё, что не научно подвергается уничтожению. А стоило ли это уничтожение последствий?
25 октября 1939 года.
Ортензия изолирована и находится в нашем специальном учреждении для изучения болезни. Зафиксированы новые случаи чернильной чумы. Исследовательский центр (вернее то, что от него осталось) готов продолжить работу во Благо всего человечества. Моя задача не только обеспечить исправность оборудования и не заляпаться этой…липкой чёрной жижей, но и изучить этапы развития болезни. Не понимаю, почему её назвали «чернилами». Больше напоминает не то мазут, не то смоль. Вообще не отстирывается от униформы!
Редкостная мерзость.
Приношу извинения за откровенность. Могу ли я высказывать своё мнение?
30 октября 1939 года.
Мучают
сомнения боли в голове.
5 ноября 1939 года.
Паника захлестнула людей также, как и пятнадцать лет назад.
Ситуация ухудшается. Маски, антибиотики, герметичные костюмы и другие средства защиты разве помогают от ЧЧ? Почему никто этого не проверяет? Все словно с ума сошли, покупая эти жуткие противогазы и обматывая лицо марлей со спиртом. Кто-то даже вставляет в нос зубчики чеснока (что я считаю высшей степенью невежества и дикостью в нашем прогрессивном обществе). Болезнь даже спустя более десятка лет существования слабо изучена и не поддаётся логическому объяснению. Но, возможно, наши технологии тут бессильны. Как бы я хотел изобрести что-то полезное для её изучения… Надо будет вместе с Борисом съездить домой, в Бладж, и порыться в отцовских вещах. Все материалы о Чернильной Машине изъяли уже давно, однако теплится надежда, что я найду хотя бы наброски прототипов или схемы.
6 ноября 1939 года.
А что, если действительно кроме меня никто не способен воссоздать Машину «I-29»? Что, если это и есть моя высшая миссия? Моё предназначение?
Выделять себя - признак неблагонадёжности. Мне нельзя так думать.
Плохие новости. ИЦ ЧЧ теряет свою пользу обществу. Борис в это время работает почтальоном, ведь одного механика на квадратный метр более чем достаточно, и это привнесёт больше пользы.
11 ноября 1939 года.
Люди в панике покидают Фосхен и Бладж. Мы — ядро чернильной чумы, потому риск заражения здесь намного больше, чем в той же, например, Сан Ага или Эдвандере. Чума распространяется подобно корневой системе. Шансы сбежать от неё без Чернильной машины, вероятно, равны нулю.
Получил билеты. Стоим на вокзале среди людей с деревянными чемоданчиками, в модных костюмах, отпаренных пальто и с трубками. У каждого второго в руках газеты с новостями о чернильной чуме. В данный момент обнаружено ~20-30 заражённых. Их также изолировали от здорового общества. А вот куда их увезли — даже мне, работнику центра изучения ЧЧ, неизвестно. Но наверняка в какое-нибудь другое учреждение под внимательное наблюдение. Наш Благодеятель позаботится о своих гражданах, ведь они всё ещё одни из нас, просто заражены. Обещаю, мы что-нибудь придумаем и вылечим их.
13:05. Мы с братом едем в поезде. За окном впечатляющие виды. Путешествовать удаётся крайне редко. Да и в этом нет нужды — инфраструктура всей страны сравнялась и сложно увидеть что-то поистине удивительное. За много лет революций произошли колоссальные изменения:
а) исчезло классовое, гендерное и расовое неравенство (почти. Всё ещё существуют некоторые преимущества у начальников и «ведущих», а соцположение определяется рейтингом пользы, однако все люди живут в одинаковых условиях, носят одинаковую одежду и используют одинаковые блага);
б) в городах появился выверенный общий архитектурный стиль и закон, не разрешающий постройки выше пяти этажей;
в) каждый человек может менять свою профессию на протяжении жизни, ведь учебные заведения абсолютно общедоступны и не требуют оплаты, так как «стремиться к знаниям должны все, а не только те, кто может позволить».
Чудо, да и только. А всё потому, что теперь цель каждого человека в этой стране — Благо. Благо всего человечества, а не одной личности, Благо во имя народа, во имя Благодеятеля — единственного человека, имеющего прямую связь с нашим богом.
Благодеятель наш ближний физический покровитель. Он направляет нас по пути истинному, ведёт к эволюции, реновациям, единству духовному и физическому. Благодеятель наш маяк, спасший этот утопающий ковчег во время Шторма — страшного хаоса, случившегося во время первой чернильной чумы 1924 года. Спустя пять лет мой отец излечил весь мир благодаря «I-29». Как жаль, что прошлого не вернуть.
Говорят, отец лично знал Благодеятеля. Ох, как бы и я хотел так близко с ним пообщаться. Мне столько нужно узнать! Но круг приближенных к нему тесен. Оно и понятно — если бы каждый из трёх миллиардов человек обращался к нему, то что случилось бы с этой страной? Но может быть однажды я удостоюсь чести визита. Я бы хотел спросить, почему же отца убили за «предательство» и в чём оно заключалось. Мне было десять, слабо припоминаю события пятилетней давности. Да и детство как таковое я тоже плохо помню. Должно быть, так на мне сказалась подхваченная испанка. Но мне повезло, вакцина хотя бы существовала. А может я ещё тогда, будучи ребёнком, переболел чумой и отец изобрёл машину с целью излечить в первую очередь меня?
Что-то слишком много я пишу. Интересно, мой дневник кто-то когда-то прочтёт? Благодеятелю точно не нужны эти бессмысленные записи. Поэтому буду писать всё, что думаю просто так. Может прозвучит эгоистично, но да простит меня великое Благо, я бы взаправду хотел остаться частью истории. Чтобы после моей смерти от меня осталось хоть что-то, даже эта жалкая книжонка в кожаной обложке.
12 ноября 1939 года.
Обшарил всю отцовскую мастерскую. Ничего. Перерыл каждую книжную полку, перевернул все шкафы. Снова ничего
*около десяти страниц вырвано*
…ому ничего у меня не вышло. Сразу было понятно, что это глупая затея. Я — не мой отец. И уж точно не изобретатель, а лишь механик, способный сохранять порядок во всех механизмах. Во всех не уничтоженных в прах механизмах. Возвращаюсь к своей обычной работе. Наверняка в исследовательском центре без меня всё плачевно. Зря потраченный отпуск.
25 декабря 1939 года.
В центре всё налажено. Больных в мире всё больше. Жутко смотреть на чужие мучения. Люди кричат, плачут, захлёбываясь слезами, слюнями и чёрной субстанцией. Всем работникам центра выдали форму: резиновые перчатки, достающие до локтей, резиновые ботинки (как странно, что не сапоги), противогазы с отличительно-яркими, круглыми, оранжевыми линзами. Примерил на себя. Взглянув в зеркало, не мог понять — мне больше страшно или смешно. Дышать невероятно тяжело. Шутки шутками, но сейчас это единственное, что могло нас спасти от прямого контакта с заражёнными (хотя это, как известно, не спасёт. Но людям должно быть так спокойнее).
Резина на запах ужасна, скрипит, суставы в ней не гнутся и всё жутко потеет, несмотря на глубокую осень. В этой форме все передвигались неуклюже, а противогазы и вовсе превращали наших сотрудников центра в жуткое воплощение ползущих чудовищ из детских кошмаров. Даже Борис испугался.
Больных насчитывается уже около 50-60, но в нашем центре по-прежнему находится лишь несчастная Ортензия. Где все остальные? И почему работников центра не прибавилось? Как было шестеро, так и осталось. Надеюсь, нас не расформируют и восстановят.
26 декабря 1939 года.
Появилась сыпь возле правого уголка губ. Похоже на аллергию. Возможно из-за противогаза и испарины в нём. Нужно придумать что-то более комфортное. Разумеется, мы в этом ужасе сидим не всё время. Однако прямой контакт с зараженными (а именно этим я сейчас и занимаюсь, ведь кто, если не механик должен заносить больной еду, воду, менять простыни?! То, что от нашего центра осталось шесть человек ещё не значит, что именно механик должен делать всю грязную работу) может привести к последствиям. Из-за того, что после выхода из камеры для исследования униформу нужно тщательно обрабатывать, эти визиты зараженной ещё более нудные.
Но Ортензию мне искренне жаль. Смотреть ей в глаза было непросто. Всё же в детстве мы жили по соседству. Милая девушка. С трагичной судьбой. Её я знал совсем немного (после ареста отца мы с Борисом отправились в Центр, где нам экстренно нашли работу, выделили номер в отеле на бессрочный промежуток времени и выдали некоторые блага для первичного выживания). В её взгляде было нечто...цепляющее и волнительное. Она всё время пыталась мне что-то сказать.
— Ты правда думаешь, что моё заточение в исследовательском центре даст хотя бы какие-то результаты ваших наблюдений? Это же так бессмысленно. Я просто умираю на ваших глазах, а вы ничего не можете с этим сделать.
С моей стороны в ответ слышалось лишь шипящее дыхание в душном резиновом противогазе. Через оранжевые очки я внимательно рассмотрел её печальное обессиленное лицо. Всё в чернилах, разводах, ведь мало кто во время приступов кроме меня осмеливался заходить в её камеру. Сегодня, когда настала моя очередь, я понял, что дела её совсем плохи.
Ортензия лежала в постели, с ног до головы покрытая чернилами. Видно лишь лицо. На теле так много чёрной жидкости, что оно вовсе теряло свои очертания. Готов поспорить, если кто-то скажет, что под чернилами осталось хоть что-то из когда-то человеческих конечностей. Такое я видел, честно говоря, впервые. Стало страшно. Я действительно боялся даже подойти ближе к ней, стереть эту дрянь, взбодрить и соврать, что всё будет хорошо. Конечно же не будет. Она уже не жива. Но пока и не мертва. Нужно привести её в порядок.
29 декабря 1939 года.
Моя работа, как механика, почти не требуется. Глав заведующий центра предложил пройти переквалификацию сотрудникам, так как мы все относимся к «рядовым», т.е. легко обучаемой категории населения 14-45 лет. Второе название «ведомые». После 45 все люди, прошедшие более пяти долгосрочных переквалификаций, могут стать «ведущими», но придётся подзаморочиться и приложить усилия. Опять отошёл от темы, напоминая и без того всем известные факты. Ладно. Сегодня много дел. Надо выбрать новую профессию. Обучение займёт не более месяца, ведь большую часть знаний мы получаем прямо на рабочем месте, не тратя на это время в УЦ. Однако, мой выбор не велик, так как если я хочу переквалифицироваться за такой короткий срок, то и моя новая профессия будет недалека от старой.
1 января 1940 года.
Новый год прошёл сумбурно и странно. Я проторчал на работе до самой полночи. Брат отмечал со мной в ИЦ ЧЧ. Прости, Борис. Отпразднуем чуть позже. Настали не самые лучшие времена для веселья. Хотя подарки на Рождество уже готовы и ждут своего часа.
2 января 1940 года.
Переквалифицируюсь на борца с неблагонадёжными (т.е. с больными). Многие больные чумой скрываются от борцов, тем самым подвергая к заражению всех близких и просто контактирующих людей. Нужно это предотвращать как можно скорее. И моя помощь, как члена ИЦ ЧЧ может пригодиться. Ведь кому, если не мне точно знать, как выглядят чернила и что может намекнуть на сокрытие болезни. Всё равно наш центр расформировывают.
20 января 1940 года.
Первый снег. Ортензия скончалась.
*две страницы вырвано*
24 января.
День обещал быть насыщенным и тяжёлым. За окном шёл снег и дождь, завывал холодный ветер, гудел в трубах вентиляционных шахт и под самой крышей нашего отеля, в котором я с самого перевода в столицу и остаюсь по сей день.
Сегодня отправляюсь на распределение БсН (борцов с неблагонадёжными), где я присоединюсь к какой-либо команде и отправлюсь на обход. Могут отослать в другой город.
Судя по новостям, поймали ещё более тридцати неблагонадёжных. Итого уже около сотни. Ситуация становится всё напряжённее и опаснее.
Сборы БсН происходили прямо на центральной площади.
Стоя в шеренге, под оранжевым флагом нашей страны с изображением четырёхконечной звезды Сириуса, мы ждали приказа от «ведущего». Распределили самым странным образом: по семь человек в команде, один — старше 40, трое — старше 30, двое — не менее 20, один — новичок любого возраста до 20 (если таковые новобранцы имеются). Работа не принудительная, поэтому ровесников встретить крайне тяжело. Но не вижу в этом никаких проблем. Сейчас мои одногодки весьма…странные. Новое поколение в целом немного иных и радикальных жизненных взглядов, противоречащих общему устройству. Чаще всего детей 5-16-и лет отправляют в закрытые академии для воспитания истинных и прилежных граждан. Но я там не был, ведь не было нужды, и я без дополнительных уроков способен поддерживать общественный строй, быть полезным и верить во Благо. Благодеятель ежедневно проводит свои проповеди по радио. Никогда не пропускаю, ведь это уже как ритуал. Благословение на грядущий день.
Но не суть. После распределения мы тут же были назначены на участок. Моей команде повезло — мы оставались в столице и должны были патрулировать западную часть города. Обходы ежедневные, но команды меняются местами. Мне нравится такая организация.
Первое задание было в этот же день. Сразу отправились на точку в поисках неблагонадёжных. И мы обнаружили их едва ли не в каждом пятом доме! Заражённые кричали, сопротивлялись, утверждали, что «это всё ошибка! Просто чернила пролились на одежду после письма или заправки печатной машинки». Полнейший неправдоподобный бред.
Признаться, быть среди борцов с неблагонадёжными оказалось намного сложнее. С моральной точки зрения в первую очередь. Ведь неблагонадёжные были действительно невиновны в своей болезни. Никто этой судьбы не выбирает. Но закон есть закон — мы не может оставить больных в городе, чтобы они и дальше заражали здоровых. Учёные уже ищут методы лечения ЧЧ и лекарства. Какие-либо результаты не публикуются, поэтому все исследования засекречены.
25 января.
1. Сбор на площади, распределение точек;
2. Отправляемся в указанное место;
3. Проверка домов. Одежда, вёдра, шкафы, кровати, тряпки (всё, что может быть испачкано черным/разбавленным серым;
4. Если найдены больные и контактные, то отправляем в ИЦ ЧЧ, откуда людей разъединяют и увозят в спецучреждения;
5. Продолжаем обход. Людей не травмировать, вред не причинять.
26 января
27 января 1940 года.
В БсН не так плохо. Но Борису организация совершенно не нравится. Моя команда за пару дней поймала уже более двадцати новых больных, поэтому боюсь представить, что происходит во всём остальном мире. Но ведущий нашего подразделения говорил, что цифра переросла тысячу. Жуть.
Возрос уровень самоубийств. Города пустеют. Люди эмигрируют куда только могут, либо же как контактные отправляются в Центр. Я устал слышать оскорбления в собственный адрес. «Животные! Бесчувственные машины! Ведь именно вы, БсН, ведёте нас к смерти, а не чернильная чума!». Я не машина и мне весьма обидно! Как они смеют противиться воле Благодеятеля и наносить вред самому Благу?!
4 февраля 1940 года.
Жизнь разделилась на до и после. Как и народ на два лагеря — тех, кто готов убивать, и тех, кто умрёт. Но число неблагонадёжных росло с невероятной скоростью, и вскоре они начали поднимать бунты. Начали появляться баррикады, стены из мусора, мешков с песком, машин и просто того, что находилось на улицах. Над Фосхеном подняли чёрный флаг. Флаг цвета чумы, смерти и протеста. Мы с БсН как могли срывали листовки с ложными высказываниями о Благодеятеле, чёрные куски ткани с деревьев и заборов, вытаскивали из телефонных будок кучи записок и прощальных писем умирающих от чумы прямо на улицах. Трупов было немного. Умирали они своей смертью, а не от рук наших рядовых.
Ряды БсН стремительно увеличивались.
Некоторые отряды подавляли бунты мирного населения, не желавшего быть изолированным, некоторые продолжали отлавливать больных и просто осматривать дома. Я относился ко вторым. Мне, подростку, не одолеть вручную и одного взрослого, о каком подавлении может идти речь. Поэтому выполняю роль некой ищейки. Это…это лучшее, что я могу сейчас сделать для Блага.
Мне нелегко смотреть на всех этих несчастных. Успокаиваю себя только мыслью о Благе.
8 февраля 1940 года.
Борису…*
неразборчивый почерк*… Нужно не забыть! Обязательно сходить к мисс Джованнии и починить её часы.
P.s. Я, не забудь зайти в ИЦ ЧЧ и забрать инструменты!
10 февраля.
Покалывает кончики пальцев. Что это может быть?
11 февраля.
Болит живот. Подозревал, что аппендицит, но боль не спускалась, а напротив поднималась к груди и отдавалась в рёбрах. Тревожить доктора. Ф. не буду. Она и без того вечно занята в своём новом МедЦ. ИЦ ЧЧ закрылся, работники перебрались в другие центры.
12 февраля.
Всё ещё болит живот. Но скорее всего это желудок. Отравился?
15.
Боль отступила.
*много неразборчивых торопливых записей*
22 февраля 1940 года.
БсН расширился до Общества борьбы с неблагонадёжными гражданами Адамаса (ОБСНГА), так как начали появляться отдельные направления и команды.
Больных свыше 1000. Число погибших: ~5000. Чума распространяется.
2 марта 1940 года.
Невыносимо сильно прихватило живот. Даже не смог выйти на патруль в ОБСНГА. Борис остался со мной в отеле сегодня, несмотря на мои уговоры отправляться на работу и не переживать обо мне. Простой пустяк. Зачем же так волноваться?
3 марта.
Снова на ногах. Снова в ОБСНГА. Я же говорил, что пустяк.
Часы я так и не починил.
10 марта.
17 марта 1940 года.
16:32 — время начала отсчёта до моей смерти. Настал этот день.
Теперь и я неизлечимо болен.
