Soft-Girl

Римма сидела в одиночестве в кафе, где они обычно собирались во время учебного года с подругами, и не выпускала из рук телефон с только что приобретённой сеточкой трещин на его и так не самом большом экране, и от разочарования кусала губы. Настроение, и так в последнее время не лучащееся позитивом, опустилось ниже плинтуса и даже любимый яблочный сок в стакане с трубочкой не спасал ситуацию. Кроме того она чувствовала себя неловко оттого, что заняла козырный столик возле окна на четверых и вот уже полчаса сидела за ним одна. И теперь ей казалось, что посетители, заходящие в кафе большими компаниями нелестно поглядывают в её сторону. Девушка как могла пыталась отвлечься, сначала она с повышенным интересом пялилась в экран телевизора, висящий напротив неё на потолке, где крутили какой-то старомодный клип, потом перевела взгляд в окно на троуар, по краям засыпанный жёлтыми листьями, надеясь увидеть там спешащих ко входу в кафе подруг, но их там не оказалось. Поэтому Римма была вынуждена снова схватиться за телефон, как за последнюю соломинку, но едва сдержалась, чтобы не бросить его на стол при воде нового сообщения. Но вовремя остановила себя, — аппарат и так уже побывал из-за её кривых рук на полу кафе менее пятнадцати минут назад. «Может, созвонимся? Ты свободна сейчас?» — Нет, я сейчас не хочу с тобой разговаривать, как ты не поймёшь? — почти жалобно проговорила девушка, заходя в приложение, куда пришло уведомление, но открывая другой чат, с подругой, и написала, быстро нажимая на клавиши: «Я на месте, Зин. Долго мне ещё вас ждать? Меня сейчас выкинут отсюда к чёрту!» — и заблокировала телефон, не дожидаясь ответа от Корнеевой, всё равно сможет прочесть в экранном режиме. Однако быстрее подруги ей повторно написал всё тот же человек: «У тебя всё хорошо? Я тебя не обидел?» — и Римма криво улыбнулась, нехотя беря телефон в руки. «Нет, не обидел, всё хорошо. Я не могу сейчас говорить, встречаюсь с подругами, они уже идут.» Словно подтверждая её слова Римме прилетело жизнерадостное сообщение от Зины: «Мы бежим, бежим! В раздевалке прокопались!» «Я так и поняла», — быстро набрала ей Римма, не улыбнувшись, а потом снова перешла в другой чат: «Давай позже», — попросила она, чувствуя колышащееся внутри раздражение. Собеседник словно понял её состояние и быстро расспрощался к большому облегчению девушки: «А, хорошо. Отлично вам провести время с подругами!» «Спасибо», — коротко поблагодарила его девушка, приписав сердечко, и с облегчением выдохнула. По крайней мере она смогла отказаться от беседы с ним без больших потерь, но теперь Римма не могла понять сама себя. Вроде бы этот человек жутко ей нравился, из-за него она даже смогла отказаться от своей первой больной влюблённости, они были знакомы уже почти четыре года и, когда не виделись с ним вживую, часто переписывались, разговаривая обо всём и ни о чём одновременно... И постепенно их дружба перешагнула ту самую допустимую грань, и всё бы было ничего, если бы она не сделала этого слишком поздно. Когда парень, который Римме нравился и к которому она, возможно, чувствовала влюблённость, уехал учиться далеко за границу с низкой возможностью приехать хотя бы на каникулы. Чувство внутри Риммы слишком поздно достигло апогея, когда он уже сидел в доме дальних родственников где-то в Европе и читал её длинное полотно с признанием, а она нарезала круги по своей комнате, не зная, куда деться от душивших её рыданий. Женя ответил ей взаимностью, и она думала, что с этого момента будет самой счастливой на свете, — это было больше месяца назад, восьмого сентября, — но с неё быстро спали розовые очки и пришло осознание их плачевной ситуации. Он там, она здесь, он студент, она маленькая девочка, заканчивающая в этом году только девятый класс и очень отдалённо представляющая своё будущее. Залог их общения — экран телефона или компьютера, и сколько они так выдержат — вопрос времени. Мама не на её стороне, хотя несмотря на её строгость Римма привыкла к её поддержке, папа пока ничего не знает, и девушка боялась ему рассказывать, потому что Женя — самый и милый и добрый человек, которого она когда-либо встречала — совсем не соответствует его представлениям о "настоящем мужчине". Подругам она пока ничего не говорила, лишь намекнула Зине, что кое-кто ей нравится гораздо больше чем Дима, но подробности рассказывать не хотела, потому что опасалась. Ей казалось, что стоит другим узнать о том, с кем и как она встречается , все в один голос начнут отговаривать её от этой идеи, как сделала это мама, — и тогда она точно сорвётся. А причинять боль Жене, который, судя по его собственным словам, сильно влюбился, Римма не хотела. Поэтому просто медлила с нерешёнными вопросами, чувствуя, как они затягивают на её шее петлю, и медленно впадая от этого в отчаяние. Римме всё больше хотелось упасть в чьи-то объятия и хорошенько прорыдаться, но мама не поймёт, а лучшую подругу придётся после такого вводить в курс дества и каяться, почему не рассказала раньше. Девушке казалось, что она ещё не готова к этому. Не готова рассказывать о своей хрупкой тайне, которая может распасться в любой момент из-за её нестабильного поведения, а огласка только ускорит этот развал. Римма резким движением стёрла покатившиеся по щекам слёзы и решительно набрала номер парня, уже даже не российский, с чужой первой цифрой в начале. Женя ответил в ту же секунду, словно ждал, что девушка ему всё-таки позвонит. — Да? — раздался его обеспокоенный голос в трубке, который Зина прозвала учительским, созданным для преподавания. Вместо слов Римма обессиленно всхлипнула, тут же прислонив к носу столовые салфетки, и Женя завалил её вопросами: — Что такое? Что случилось? Тебя кто-то обидел? Римма?! — девушка с трудом уняла рвущиеся наружу рыдания, хотя раньше плакала крайне редко, и сдавленным голосом поросила: — Расскажи мне что-нибудь? Пожалуйста. Если можешь говорить, — добавила она, потому что так и не смогла выучить его расписание в университете. И Женя, который в этот момент находился на улице — шёл из столовой на следующую пару — стал говорить ей какие-то незначительные вещи, нервно шутить, сбиваяясь с темы на тему, пока девушка окончательно не успокоилась и не разрешила включить видео-звонок. На потрескавшемся экране появилось обеспокоенное лицо рыжеволосого парня, с густыми, слегка вьющимися локонами, будто сошедшего с эстетики "comfort", — никакой суровости и наигранной важности, только лёгкое очарование и открытость. — Что случилось? — едва увидев её заплаканные глаза, вновь спросил Женя. Девушка грустно ему улыбнулась. — Я не могу сейчас точно объяснить, давай я подробнее тебе распишу? — с умоляющими нотаками в голосе, попросила Римма. Женя хотел ей что-то ответить, но его отвлёк чей-то голос, что-то спросивший у него на другом языке. Парень ответил неожиданно нарисовавшемуся собеседнику, а после виновато посмотрел на девушку. — Мне пора идти... занятие начинается. Но ты обязательно мне напиши... и вообще пиши. — Конечно, — слабым голосом пообещала ему девушка, и они окончательно распрощались. Почти тут же Римма начала набирать длинное сообщение, пока могла сформулировать свои мысли, но едва она напечатала: «Дело в том, что недавно я начала чувстовать сильную усталость от общения по телефону, это совсем не то, что вживую...», — как дверь кафе с лёгким звонок колокольчика открылась, и внутрь вошли все три припозднившиеся подружки. Весело щебеча, они присоеденились к Римме, а проницательная Зина тут же спросила: — С кем болтала? — и сразу спохватилась: — Ты что, плакала?! — На что Римма лишь устало опустила голову. *** В учительской царило привычное в конце дня оживление, свойственное атмосфере подведения итогов. Учителя могли окончательно расслабиться и вволю наговориться на наиболее их волнующие темы: как им надоели бесконечные проверки в самом начале года да и ученики ничуть не радуют, наоборот, год от года становятся всё хуже, да и зарплата мизерная, а некоторые родители и вовсе ненормальные, похлеще детишек. И вообще со всей учебной системой творится какя-то чертовщина. За обсуждением насущных проблем учителя, собравшиеся в сугубо женской компании, пили чай и кофе, заедая сладким, приобретённым француженкой, коей кабинет, собственно и принадлежал. Обе учительницы английского, Елена Сергеевна и Наталья Ефремовна, пожалуй, самые молодые среди собравшихся, расположились ближе всех к выходу за задней партой. Вторая легкомысленно устроилась на парте, приняв изящную по её мнению позу, а первая более целомудренно сидела на стуле почти в самом углу, молчаливо попивая чай, поскольку не была согласна с большей частью того, что слышала на таких посиделках. Марина Владимировна на таких сборах же наоборот блистала, наконец, почуствовав, что может высказать свободно всё, что накипело за году её преподавательской карьеры, и этот вечер не стал исключением. Учительца русского языка и литературы заняла первую парту, самую дальнюю от выхода и самую близкую к столу хозяйки кабинета, изредка пригубивала чёрный кофе без добавок и со вкусом жаловалась коллегам: — Дети в этом году окончательно охамели! Никак не могут отойти от каникул, а между прочим, с начала учебного года прошло почти два месяца! За сорок лет моей практики такого не бывало! Будь моя воля — вышвырнула бы половину и оставила только самых старательных! Бездари и прохиндеи! Позор, просто позор! Куда только их родители смотрят! Сами, небось, такие же! — Самое интересное то, что у таких детей родители абсолютно адекватные люди, — вставила в её возмущённый монолог задумчивая Светлана Геннадьевна, учитель математики средних и страших классов. Не то чтобы, она была полностью согласна с коллегой, скорее даже наоборот, по большей части их мнения по преподаванию не совпадали, однако это не стало для неё причиной возражать уверенной в своей правоте пожилой женщине. — Это вы про Драгоция? — сразу поняла Марина Владимировна, и её ноздри хищно затрепетали. — Невозможный ребёнок! Отвратительное поведение и наглость! Мать не в состоянии с ним совладать, сколько бы я её не просила! А отец с прошлого года в вечных разъездах и командировках, и тоже не может вставить сыну мозги на место! Такие как он портят школе весь рейтинг! — Он плохо учится? — удивлённо спросила Елена Сергеевна, преподавательница английского в группе Фэша. — А с моим предметом у него проблем нет... — тихо добавила она под испытующим взглядом учительницы русского, которой не нравилось, когда её слова ставили под сомнение и в целом заступались за того, кто по её мнению этого не заслуживал. — Да, просто ужасное отношение к русскому языку и литературе! Полная дисорганизованность и постоянные срывы моих уроков! На классных работах почти не появляется, контрольные прогуливает! Абсолютно бездарный ученик! — под удивлёнными взглядами Елены Сергеевны и приосанившейся учительцы французского продолжила сокрушаться она. Надежде Васильевне такая позиция тоже пришлась не совсем по вкусу, потому что на её уроках парень вёл себя более чем уважительно, женщина недоумённо вскинула тонкие красные брови, но ничего не сказала, а англичанка просто тяжело вздохнула, не любя всяческие препирательства. — Кстати, Светлана Геннадьевна, — довольная тем, что ей не возражают, обратилась учительница русского к классной руководительце Фэша. — Как твой предмет сестрёнка этого Драгоция сдала? Проходит она к нам по баллам? Уже вторая неделя идёт, а о ней ни слуха, ни духа. Если она будет учиться у нас, мне необходимо морально к этому подготовиться! Я более чем уверена, что его сестра ничуть не лучше самого Драгоция! — со всем запалом заявила Марина Владимировна, на дух не переносящая своего ученика, делая это совершенно не по-педагогичному. Светлана Геннадьевна выглядела такой удивлённой, словно её спросили, не она ли она снималась в главной роли в Титанике. — Ты о чём? — забывшись, ответно обратилась она к старшей коллеге на «ты». — Какая сестрёнка? — Ну, как же? — растерялась не меньше и Марина Владимировна, так что проигнорировала её оплошность, и на какие-то секунды неприязнь в её голосе сменила неподдельная искренность. — Захарра Драгоций приходила ко мне на прошлой неделе, писала проходной тест. Довольно сносно, между прочим, написала. Я отправила её к тебе, чтобы продолжить проверку знаний. Говоришь, не видела её? Она быстро и почти с удовольствием заменила замешательство в голосе злым подозрением. Светлана Геннадьевна же просто непонимающе нахмурилась, отставляя в сторону чашку с кофе. — Никакая Захарра ко мне не приходила, я вообще про неё впервые слышу. Кто она такая? — Насколько я знаю, двоюродная сестра Фэша по отцу, — со скучающим видом повторилась Наталья Ефремовна, продолжавшуя, словно подросток сидеть на столе, она среди собравшихся относилась к третьей категории «равнодушных», пришедших послушать куда более интересные темы, а теперь вынужденных терпеть давно заезженную тему. — Училась у нас полгода в первом классе, потом ушла. Кажется, из-за перезда родителей, — неуверенно добавила молодая женщина, имевшая к личным делам учеников самое отдалённое отношение, получающая информацию в основном из чужих пересудов, как этот. — Всё равно не слышала и не знаю, — недовольно проговорила Светлана Геннадьевна, не любившая, когда что-то ускальзало от её внимания, к тому же, если её могли этим попрекнуть. — Это крайне странно, — растягивая слоги, произнесла Марина Владимировна, точившая на Фэша зуб едва ли не с пятого класса и только и подыскивающая причину к нему прицепиться. За его остранение от учёбы она ходатайстовала более всех и с наибольшим жаром, хотя директор, зауч и некоторые другие учителя сомневались, стоит ли поступать так радикально. Преподаватели ненадолго затихли, каждый обдумывая услашанное, когда дверь с тихим скрипом отворилась и в неё заглянула психолог Наталья Петровна с привычным бесцветлным каре и вечно слегка подрагивающими руками, которыми она держала стопку листов А4. Извинившись за внезапное вторжение, женщина прямиком обратилась к Надежде Васильевне, собираясь обсудить какое-то мероприятие, которое она планировала провести с классом, где учительница французского была руководителем, но, едва она открыла рот, как её бесцеремонно перебили: — Наталья Петровна! — почти гаркнула учительница русского,обрадовавшись новоприбывшей как родной, и женщина едва не выронила из рук бумаги от неожиданности. — На прошлой неделе, когда вы пришли ко мне в кабинет, у меня сидела Захарра Драгоций, — сразу перешла она к делу, говоря при этом исключительно стальным голосом. — Вы сказали, что проверите по документам поступающих, должна ли была она приходить, потому что её появление было неожиданным и меня никто не предупредил. Что, впрочем, не ново, — вынуждена была признать Марина Владимировна. — Так что, вы прояснили этот вопрос? — требовательно спросила она, внимательно вглядываясь в Наталью Петровну, похожую на выброшенную на берег рыбу. Она открывала и закрывала рот от непонятного волнения, пока в конце концов не выдавила из себя: — Никаких бесед с поступающими у меня назначено не было... завуч не звонила и ни о чём не предупреждала, и других распоряжений мне тоже не поступало... Я вообще тогда к вам зашла насчёт ваших седьмых классов, — неожиданно созналась она, и в её голосе появилась раздражающая весь преподавательский состав неуверенная навязчивость, с какой она вламывалась к ним на уроки со своими никому не нужными психологическими тестами и викторинами. — Кстати, когда вы их ко мне пошлёте? У меня там проверка застопорилась, я всё жду ваших указаний, когда получится её провести, — отвлёкшись на действительно волновавшие её проблемы, тотчас полюбопытствовала Наталья Петровна, не придавая значения покрасневшим от злости глазам коллеги. Марина Владимировна благополучно проигнорировала этот вопрос, услышав подтверждение тому, что она едва успела заподозревать, и внутри неё моментально всё вскипело от возмущения. — Значит, никакой Захарры и не должно было у нас быть? — почти прошипела пожилая преподавательница, будто сей факт был для неё личным оскорблением. — И почему вы сразу не сказали? — набросилась она на Наталью Петровну. Та вздрогнула и затряслась как осиновый лист. — Ну, как же, Марина Владимировна? — неуверенно, но упрямо забормотала она в ответ. — Это ведь не входит в мои обязанности — всё всем сообщать... Да и вас в курс дела никто не обязан вводить лично, — не приминула заметить расхрабрившаяся женщина, — Марина Владимировна никак не отреагировала на это только потому, что крепко над чем-то задумалась, вперив озлобленный взгляд куда-то в сторону доски рядом с головой Надежды Васильевны, — такие вопросы выясняются по ходу и долго ещё уточняются... С этим к завучу надо обращаться, она точно знать должна, кто к нам приходит и проходит проверку, и поступает в конце концов. Я тогда подумала, раз нет девочки у меня в списках, значит, ошибка какая-то вышла. Сначала ждала уточнений, а потом забыла, работы у меня много, чтобы ещё и это отслеживать. Да и незачем мне, раз поступающий вовсе нигде не значится, — всё также тихо, но с вредными нотками прогундела Наталья Петровна, которая хоть и казалось слабой, не терпела в свою сторону нападок, особенно, таких необоснованных. А с Мариной Владимировной у них самого начала преподавательской карьеры было что-то вроде вооружённого нейтралитета, — учитель русского почти не скрывала своей неприязни к ней, а психолог держалась с благородной отсранённостью, обращаясь к коллеге исключительно по рабочим вопросам. — Понятно! — краем уха выслушав защитную речь Натальи Петровны, хлопнула по столу Надежды Васильевны учительница русского, не умевшая и не желающая скрывать своего раздражения, заставив ту вздрогнуть и пролить немного кофе на лакированную поверхность. — Прелести многоуровневой системы, — все ждут, что кто-то сделает всё за них! Она поднялась со своего места, игнорируя возмущенные взгляды француженки, и быстрым начала протискиваться к выходу, и по её решительному настрою было ясно, что ничего хорошего её план не сулит. Наталья Ефремовна вскочила с парты, чтобы дать ей пройти, а психолог вжалась в открытый стелаж позади себя, полки которого была заставлены учебниками и разными фигурками, относящимися к французской культуре. Едва решительно настроенная учительница потянулась к ручке двери, как ты распахнулась в её сторону. Марина Владимировна, рефлекторно отшатнувшись, налетела на не успевшую отойти Наталью Ефремовну, а на них сверху полетел только что вошедший Михаил Николаевич, споткнувшись о высокий порог. Все они вместе практически упали на сидевшую за задней партой в углу Елену Сергеевну, спокойно допивающую свой чай, и та совсем по-детски визгливо вскрикнула, ложась на поверхность стола. Впрочем, другие, потерявшие равновесие, издали возгласы ничуть не солиднее. К счастью, Михаил Николаевич быстро сориентировался и принял вертикальное положение, заодно поставив на ноги Марину Владимировну и подхватив за талию Наталью Ефремовну, у котрой настолько ослабли ноги после произошедшего потрясения, что она с радостью упала ему в объятия, артистично изобразив на своём лице шок. Впрочем, физрук нисколько не возражал против такого развития событий, продолжая поддерживать симпатичную коллегу и ответно ей улыбаясь под насмешливыми взглядами остальных. И только Марина Владимировна, показательно смахивающая пыль со своего безукоризненно чёрного сарафана в пол, выглядела более чем недовольно. — Куда это вы так спешили, Михаил Николаевич? — подчёркнуто вежливо осведомилась она, считавшая ниже своего достоинства никак не прокомментировать тот факт, что её буквально сбили с ног и не испытывали по этому поводу ни капли раскаяния. Мужчине после её вопроса, заданного скрипучим въедливым голосом, ничего не оставалось, как отвлечься от строившей ему глазки Натальи Ефремовны и со всей искреннностью ответить: — Так, чай, собственно, пить. Весь день этого жду! А вы куда так торопитесь? — с большим интересом задал он ответный вопрос, ничуть не смущаясь, и Марина Владимировна, после выясненной ей информации, пребывавшая, как говорится в ударе, не без удовольствия пояснила: — А я вот прямиком к Людмиле Венедиктовне, — назвала она по имени-отчеству главного завуча их школы, — а затем и к директору разбираться с братьями-сёстрами Драгоциями и бедламом, который они у нас устраивают! Михаил Николаевич выглядел до забавного изумлённым. — С Драгоциями? — басом переспросил он. — А что с ними не так? — не уделив должного внимания множественному числу, глуповато осведомился мужчина. — Хорошие ребята. Вернее, ребёнок. Парень, — повторно поправился физрук, мысли которого явно не были полностью сосредоточены на этом разговоре, их занимало нечто более привлекательное. — На всех уроках мне помогает, — однако всё же счёл своим долгом похвалить любимого ученика Михаил Николаевич, чем вызывал только новый всплеск бешенства у учительницы русского. — Что?! — перешла та на почти такой же бас, как у него. — Это Драгоций-то?! Если он такой хороший и во всех отношения положительный, чего его тогда от учёбы отстранили-то?! — ядовито спросила она. — Марина Владимировна... — попыталась деликатно упокоить её Светлана Геннадьевна, у которой от криков разболелся висок, и всё происходящее начало порядком раздражать, но осталась неуслышанной. — Его отстранили? — c большим удивлением одновременно выдали Михаил Николаевич с Надеждой Васильевной. Елена Сергеевна тоже была поражена этим фактом, но её хватило только на приоткрытый рот и расширившиеся глаза, после чего она спрятала лицо в чашке с чаем. Такая реакция стала для Марины Владимировны последней каплей, и она стремительно покинула кабинет, едва не пришибив собой стоявшую снаружи Маришку, но не обратила на это никакого внрмания и гордо удалилась по направлению к кабинету завуча. Разбираться в некасавшихся её вещах, как правильно заметила Наталья Петровна. — Излишняя щепетильность до добра не доводит, — покачала красноволосой головой Надежда Васильевна, и, завидев мявшуюся у входа Резникову, радостно её поприветствовала: — Мариша, заходи! Хочешь чаю? Или кофе? — Несмотря на то, что с расчётом на такое приглашение девушка и пришла, теперь она попятилась, виновато улыбаясь и робко сказала: — Нет, извините. Надежда Васильевна, я сейчас спешу. До свидания, — порощалась она и ускользнула, почти не слышно ступая каблучками чёрных туфель по полу. — Истинная загадочная леди, — ничуть не расстоилась француженка и мечтательно вздохнула, вспомнив о чём-то давно прошедшем, кладя в рот новое пирожное и смакуя его вкус. — А по мне, так она бессовестно подслушивала, только и всего, — недовольно поджала губы Наталья Ефремовна, которую умная и привлекательная девушка чем-то незримо раздражала, наверное, излишней уверенностью, которой не было у других её ровесниц, и жеманным голосом, которым та разговаривала. А, может, женщину просто расстроил тот факт, что Михаил Николаевич отвлёкся от неё на диалог с учительницей русского, а дальнейшая разборка так и не дала ему сосредоточиться вновь на ней. Им, как и любым мужчиной правил желудок, поэтому едва ситация улеглась, он без лишних колебаний схватил с ближайшей тарелки пустой круассан и запил заготовленным для него англичанкой чаем. *** Маришка стремительным шагом покидала первый этаж, спеша по летнице в раздевалку, собираясь как можно быстрее сесть в такси и уехать из школы, а уже потом поделиться крайне интересной информацией, которую она узнала, не прилагая никаких усилий. В её груди торжественно ухало злое удовлетворение, а настроение поднималось выше с каждым шагом. Девушка передвигалась так стремительно, что уже на втором этаже успела застать, как взвинченная Марина Владимировна без предупрреждения врывается в кабинет завуча, с ходу начиная свою обличительную речь, и дверь за ней захлопывается, успев продемонтсрировать угловое зарекало, в котором отразилось довольное лицо Маришки с коварной улыбкой на губах. Девушка привычным жестом поправила распущенные по плечам светлые локоны, автоматически считывая свою привлекательность за эту долю секунды и ловя на себе заинтересованные взгляды компании мальчишек, шедших ей навстречу, на пару лет её младше. Чуство самодостаточности уже успело обнять её, когда вдруг неожиданно стыдливо отступило перед возникшим словно из неоткуда сомнением. Улыбка медленно сползла с лица девушки, когда она уже шагала по длинному пустому коридору с разнасившейся по нему клавишной мелодией, и Маришка с головой погрузилась в нерадостные мысли. Девушка без преувеличения и высокомерности могла назвать себя красивой. Более того, она знала и была уверена в этом с детства, поддерживала, сохраняла и держалась за свою привлекательность, как за щит, с которым не страшны никакие трудности, ни в обществе, ни перед самим собой. Кроме того, Марина целенаправлено старалась быть одной из лучших не только внешне, но и в учёбе, и в общении. Умела завоёвывать чужие симпатии и расположение и оставлять их при себе, при случае пользуясь. Однако она была достаточно умной, чтобы не показывать людям, насколько она по-настоящему уверена в себе и оценивает свою персону в сравнении с другими, зная, что в таком случае весь её авторитет канет в бездну, а к ней начнут относиться предвзято. Резникова делала всё, чтобы заслужить себе хороший статус, который в дальнейшем станет её прикрытием, в меру скоромной, но гордой и способной постоять за себя девушки, умеющей быть лидером. Ей нравилось, когда к ней прислушивались и ставили в пример, — практически все учителя со средней школы были у неё в кармане и считали её достойной их благосклонности, даже когда она банально не хотела готовиться к их предметам. А где не помогал авторитет на вырочку приходила ангельская внешность, — с её помощью можно было притвориться слабой и ранимой, а жалость и сочувтсвие открывали для неё все оставшиеся двери. И всегда — всегда! — её методы безотказно работали. Как с людьми постарше, так и с ровесниками. Первые почти без исключения положительно к ней относились, а вторые, если не попадали под её обаяние, по крайней мере считались с гордой девушкой. Маришка не была той, которую можно просто игнорировать и чьё сущестование не замечать. В её классе девушку уже третий год подряд единогласно выбирали старостой, учителя просили учавстовать в олимпиадах и конкурсах, большинство из которых ей удавались, включая спортивные, а её красота завоёвывала симпатии очень многих парней, не только одноклассников и ровеснков. Однако никто из них Маришке не был нужен, — одна их часть, по её скромному мнению, относилась к классу не выше «орангутангов» и ничего более приятельских отношений заслужить не могла, — другая казалось пресной, третья ненормальной, помешенной на виртуальной реальности или чём похуже, и вызывала лишь отвращение. И лишь один парень за столько лет приглянулся Резниковой по-настоящему, а чем именно, девушка поначалу даже не поняла, — и именно он по закону подлости стал тем, чьего расположения Маришка долго не могла добиться. Она знала Фэша с четвёртого класса, когда перевелась в эту школу, и с того первого года он неуловимо привлекал её внимание. Не только прекрасной внешностью и преследовавшим его обоянием, а чем-то незримо отличавшим его от других. Да, Драгоций с детства выделялся своей чудаковатостью, помноженной на привлекательность, — очень мощную привлекательность и харизму, от влияния которых Маришка до сих пор не могла отделаться. Парня окружала загадочная энергетика, не дававшая подступиться и узнать получше, слущая этаким мерцающим защитным полем, сливавшейся с внешей оболочной, единственно доступной всем. Фэш всегда был себе на уме, ставил незримые преграды и не подпускал к себе желающих его общения, позволяя только любоваться издалека. И Маришка любовалась и наблюдала за чужими попытками, раздумывая, как всё же подобраться к парню поближе, подружиться, а, может, стать и кем-то большим чем друзья. Постепенно девушка всё же вымерила свою собственную тактику аккуратной ненавязчивой заинтересованности и готовности в любой момент равнодушно отступить, и, на удивление, у неё стало получаться. Фэш стал общаться с ней немного больше, чем с другими, не спешил откровенничать, но на диалог шёл, — они даже начали проводить вместе время на переменах и после уроков, иногда оттесняя Ника, который почему-то всякий раз при виде девушки задумчиво смотрел на неё и неслышно вздыхал, качая головой. Словно не одобряя выбор Драгоция. Друг Фэша Маришку подбешивал своей благородной, белоснежной правильностью, будто перенятой из книги про рыцаря средневековья, и девушка не понимала, как столь разные люди могут дружить. Но не говорила в адрес Лазарева ни одного обидного словечка, прекрасно понимая, как дорог Фэшу этот скучный заучка. Они оба были замкнутыми и нелюдимыми, только замкнутость Фэша была похожа на терновник с колючками, а Ника — на слепящую полосу света, грозившую спалить тебя со всеми твоими земными грехами. Маришка предпочла бы держаться от него подальше, но ради Фэша мужественно терпела его присутствие в своей жизни. Ещё она была свидетельницей зачатков вражды Фэша с Марком с начальной школы, и их детские, часто абсурдные конфликты смешили её, — оба тогда были просто петушащимися мальцами, желающими доказать друг другу собственную крутость. Иногда Маришке удавалось подловить Фэша в плохом настроении после очередной стычки с Марком и даже успокоить нахохлившегося мальчика, простым поглаживанием по спине или плечу, или какой-нибудь простой фразой поддержки с чем-нибудь сладким. После нескольких таких случаев, ей небезосновательно стало казаться, что Драгоций считает её подругой, — в её присутствии Фэш понемногу начал оттаивать и делиться некоторыми сухими фактами из своей жизни, например, что в своей семье он единственый ребёнок, зато у него куча двоюродных и троюродных братьев и сестёр, только почти ни с кем его родители не поддерживают общения. Дело Маришки оставалось за малым — укрепить и возвысить свой новый статус, и мысленно девушка ликовала, радуясь своей удаче. Но к этому времени пришла пора средней школы, и быстро стало понятно, что детские игры кончились, и настало время выбора, всё это время незримо маячевшего на горизонте. Выбора своего круга общения, того самого, о котором они впоследствии писали изложение, где говорилось, что в основном он формируется именно в подростковом возрасте. Вражда Фэша и Марка достигла своего пика, давно перестав быть детским недопониманием, — они настолько крепко возненавидели друг друга, что их знакомые самоорганизовались в два лагеря, не желавших взаимодейстовать друг с другом. Школа стала штабом, поделённым на два. И тут в дело вступили старания Марка. Фэш никогда особо тепло не общался с одноклассниками и другими ребятами, поэтому достаточно быстро остался один, не считая верного Лазарева, но Драгоций столь же быстро сделал вид, что его всё устраивает. И даже то, что теперь ему придётся находиться в вечной обороне от недоброжелателя с его подпевалами. Марк собрал вокруг себя клуб единомышлеников, состоящих из ровесников и даже ребят по старше. С Маришкой он начал общаться с её появления в школе, у них сложились приятельские отношения и теперь без слов было понятно, что он хочет видеть её в своей компании. Девушка колебалась. Раньше она и помыслить не могла, что когда-нибудь ей придётся принимать подобное решение, — ближе к кому ей предстояло быть. Выбор казался ей очень сложным, — с одной стороны нравившейся ей с младшей школы одноклассник, на которого у целеустремлённой девушки были далеко играющие планы, и с которым только-только началось сближение, а с другой — парень постарше, имевший немалое влияние, способный, если ему захочется, провести культуру отмены специально для тебя. Марк вызывал опасение, Фэш продолжал дико нравиться. Маришка терялась, не зная, как следует поступить. В конце концов она решила избежать видимой угрозы, чтобы не наживать себе дальнейших проблем. По крайней мере, так потом она себя утешала, повторяя эту фразу самой себе вновь и вновь, и у неё почти получилось разубедить себя в горькой правде. На самом деле она не боялась Марка и никогда не страшилась его гнева настолько, чтобы он мог влиять на её решения. Но он мог дать ей гораздо больше, чем Фэш, именно то, к чему она стремилась и чего так хотела, — общее признание среди уже состоявшихся взрослых детей, знавших себе цену и чего они хотят добиться в этой жизни. Насколько Маришке нравился Фэш — настолько же не нравилось его окружение и образ жизни. Ей так и не удалось познать глубин его разума, чтобы выяснить его потаённые желания и стремления, его мечты и страхи, — он просто не позволил ей этого сделать, как убеждала себя потом девушка. А ей нужна была определённость. Фэш не захотел принять её, хотя у него был такой шанс, и сам подтокнул её к такому выбору. Однако настойчивый голос в её в голове наперебой всем оправдывающим мыслям шептал, что, возможно, он смог бы ей открыться, что ему просто не хватило времени, чтобы довериться ей, — он ведь столько времени закрывался ото всех, — что при должном наличии этого доверия он стал бы её, и они смогли бы быть вместе. И что на самом деле это только её вина, что она бросила его, едва ей подвернулся более удобный и лёгкий вариант. Но принятие всех этих доводов означало бы и принятие своей виновности, что привело бы Маришку к раскаянию, а это противоречило её выработанным принципам, — девушка свято была уверена, что это путь к саморазрушению. Жертвовать своей гордостью ради любви она не была готова, поэтому продолжала искать себе оправдания. Фэш мог запросто стать душой компании, ярким лидером, за которым бы шли и которого слушались, но он предпочёл отстранённое уединение и нарочитую неприступность, отдававшую безразличием и скукой, и Маришка не была готова последовать с ним за эту стену. И Фэш ей этого не простил. В его глазах она стала самой настоящей предательницей, как бы пафосно это ни звучало, после того, как выбрала общественное призвание, к тому же, продоставленное ей Марком. И вдойне отягощало её положение то, что девушка предворительно старалась прокрасться к нему душу, — хотела узнать самое сокровенное, и теперь Фэш стал сомневаться в её изначатальном искренном желании просто подружиться с ним. После её присоединения к Марку в глазах Драгоция эти действия выглядили скорее как коварная вылазка, чьей целью была добыча информации, которая могла бы ослабить своего хозяина. Но первоначально девушка об этом не догадалась. Фэш как обычно не раскрывал своих истинных причин для поступков, а для её самой эта ситуация стала первой, суть которой она не поняла сразу из-за его странного поведения. Для Марка Резникова быстро стала близкой подругой, этакой правой рукой, умеющей поддержать и в случае надобности помочь и прикрыть. Всё-таки положительных рекомендаций у Маришки было не занимать, что очень помогало в щепетильных случаях, когда нарушение дисциплины и прочих правил не могло оставаться незамеченным. И Марк не оставался в должниках, пусть они и не были официальной парой, надёжность Маришке обеспечивалась, вместе с защитой, и если раньше могли возникнуть прециденты, когда особенно ретивые поклонники или завистницы могли отважиться на рукоприкладство и оскобления — с появлением Ляхтича пропали даже возможные намёки на подобное. Однако первое время Резникова всё равно не была уверена, правильно ли поступила и не было ли у неё другого выхода. Фэш достаточно быстро дал ей понять, что в любом случае ничего исправить у неё уже не получится, и сделал это в довольно грубой форме. Сначала у Маришки создалось впечатление, что он легко забыл о её сущестововании, будто и не было почти четырёх лет их знакомства, словно ему стало абсолютно плевать на одноклассницу, с которой он виделся каждый день, но будто не замечал. И тогда девушка задумалась, была ли она дорога ему хоть на йоту также, как был ей дорог он? От таких догадок было больно и даже очень. Неужели их прошлые отношения настолько ничего для него не значили, что Фэш смог с такой лёгкостью вычеркнуть её из своей жизни? Сначала девушка страдала и злилась, — как оказалось, безразличие было для неё самым жестоким оружием. Но потом, в попытке облегчить эту боль, Маришка вновь стала искать выходы. Первые попытки вновь сблизиться с ним были решительно проигнорированы да так стойко и холодно, что какое-то время девушка больше ничего не предпринимала, однако с новым учебным годом в ней словно воскресла надежда. Ведь первоначально он тоже был равнодушен к ней, но она смогла пробиться сквозь его броню, а, значит, и сейчас сможет, раз они вернулись к изначальной точке. Должно быть Фэш решил, что она не хочет его общения, раз выбрала компанию Марка, но в таком случае она сможет доказать ему обратное, ведь её по-прежнему сильно тянет к нему. Тогда-то и выяснилось, что Драгоций вовсе не был к ней равнодушен. Напротив, он терпеть её не мог и возненавидел почти также, как Марка. За её детское предательство, за связь с Ляхтичем, за высокие приоритеты, которым он, как выяснилось, не соответствовал, хотя в начале их общения, возможно, надеялся на это, хотя и видел, что Резникова — птица высокого полёта, а потом, вместе с крахом его веры, пришло чувство неполноценности, которое Фэш не собирался прощать своей первой влюблённости. Верно говорят, что от любви до ненависти один шаг, и для парня это чувство обострилось вплоть до отвращения и полного нежелания видеть Резникову. Прощать было не в его природе, и Драгоций этим даже гордился. Он затаил на Маришку обиду, которую первоначально не хотел показывать из-за гордости и стремления в чужих глазах относиться ко всему безразлично, будто ничего не чувствуя, но стоило девушке в этом году вновь начать проявлять к нему внимание — уже определённо не дружеское, — как его мстительность проравалась наружу. Фэш подыграл Маришке и сделал вид, будто ничего не произошло, и когда Резниковой показалось, что он всё-таки пал жертвой её женского обояния, — он дал ей такой отворот-поворот, публично унизив её, что девушка впервые в жизни поняла, какого это — чувстовать себя растоптанной. Возможно, Фэш не стал бы припоминать свою обиду, если бы Маришка просто оставила его в покое, и решил бы проявить благородство по отношению к девушке, которая когда-то ему нравилась, но её попытки вернуть всё на круги своя привели его в такое возмущение и бешенство, что парень плюнул на все моральные устои и с наслаждением выказал своё подлинное отношение к ней, как она его заслужила. Он просто, как считал отплатил ей той же монетой — унижением за предательство и чувство неполноценности с преследующей его ненужностью. Возможно, какая-то другая на месте Маришки плакала бы и просила прощения, раскаиваялась и сделала бы всё, чтобы загладить свою вину перед любимым человеком и вернуть его расположение. Но Маришка отнюдь не была той мягкой барышней, которой время от времени хотела казаться. И унижение прощать не собиралась, а более унижения — росток неуверенности, который взрастил в ней Фэш. Резникова поняла, что Драгоций был мстительным, прочувствовав это качество на себе, и теперь хотела доказать, что может быть не менее злопамятной. Подстать ему. Если раньше в Маришке теплилась надежда, что она сможет совладать с враждой Фэша и Марка, сумев её избежать, при этом сохранив хорошие отношения с обоими, то теперь её выжгла её собственная жаркая обида и желание поквитаться за покарёженную гордость. В конце концов, ей не нравится шаткий статус нейтральной Швецарии, она любит надёжность и устойчивость, а не мутные перспективы неопределённого будущего с подобной жизненной позицией, и теперь девушка окончательно решила это для себя. Однако с недавнего времени её грызло ещё одно чувство, приравнившееся своей мучительностью к сомнению, — это было злое изумление и ревность, сжигавшая её изнутри. Она всё чаще наблюдала общение Фэша с девочками из параллели, особенно с рыжей тихушницей Огневой, доселе не привлекавшей её внимания, как совсем не стоящей его для таких, как она и Марк. Кое-что не давало Маришке покоя, — чем могла такая, как она в столь короткие сроки привлечь внимания Фэша, которого она добивалась годами, неужели несмотря на все её старания, она что-то делала неправильно и, возможно, продолжает делать? И если смогла Огнева, не значит ли это, что и у Маришки всё же оставался шанс наверстать упущенное, или же, наоборот, это был полный крах? Резникова этого не понимала, а что она не понимала, как правило, сильно её раздражало, наверное, поэтому Драгоций, несмотря на всю свою бездну привлекательности чем-то незримо всегда дейстовал ей на нервы и сейчас тоже продолжал это делать. Маришка уже и сама не могла разобрать, что не может терпеть более всего: Фэша, Марка, Огневу или вражду Драгоция с Ляхтичем, положившую всему начало? В любом случае они все удобрили её росток неуверенности и давали повод злиться на них на всех. Накинув на себя модное осеннее пальто теракотового цвета и переобувшись в сапожки, Маришка набрала номер Ляхтича. Тот трубку почему-то не взял, наверное, ещё не отключил бесшумный режим, и Резникова, успокаивая ярость, отправила ему голосовое. — Привет. Влючи звук, а то раздражает, кошма-а-ар. Я кое-что узнала, как ты просил, позвони, если станет интересно, — сладко протянула она и бросила телефон в наплечную сумку с золотыми застёжками. Обстоятельства, как и окружение могли меняться, но себе девушка изменять была не намерена и придерживалась железного правила — если парню чего-то было от неё нужно, пусть добивается этого сам.