До смерти

            Тяжесть и онемение. Тело, вроде, есть, но оно будто не принадлежит своей хозяйке. В каком оно состоянии? В каком положении? Душно. Дышать тяжело. Во рту сухо и противно. Хочется сплюнуть, но нечем. Чувство реальности то подбирается, то ускользает, не давая конечностям прислушаться к импульсам мозга.             Понемногу ощущения возвращаются, но это не радует. Тупая ноющая боль затекшего тела отвлекает. Попытка открыть глаза приносит лишь резь, которую хочется согнать, проморгавшись. Но не помогает.             Темно. Не видно ничего. Ткань? Грубая для нежной кожи лица, колючая. Неприятно. Приглушенные голоса проникают как через толщу воды.             Игорь?             Что он тут делает? Где они вообще?             Мозг работал невыносимо медленно. Настолько, что это начинало бы бесить и раздражать, если бы...она хоть что-то чувствовала. Эмоции не успевали за мыслями, отчего создавался вакуум в груди.             Позвать. Спросить.             Голоса нет, лишь некрасивый хриплый стон. Будто журналистка заново учится говорить. Голос рядом смолк. Или голоса? Не важно... — Юль? Ты как?             Да, Игорь.             Ответить сложно. Сначала получается совсем тихо. Приходится прочищать горло. Сделать голос естественным, невозмутимым. Она сильная. — Хор... Да, все хорошо...хорошо. — Хорошо? Тебе понравилось? — Последовали вопросы, заданные другим, куда более знакомым голосом, что вызвал волну мурашек, прозвучали настолько искренне, что воображение наскоро набросало из мазков-воспоминаний картину: расширившиеся жёлтые глаза и высоко взлетевшие медные брови. — Хочешь еще? — Спросил он так, будто уже и не сомневался в положительном ответе.             Пауза, повисшая после, отравила удивление чем-то другим...искусственным. Театральным. Сценическим.             Ледяные пальцы будто случайно оттянули широкий ворот футболки, царапнув кожу, еще сильнее обтягивающую ключицы, нежели раньше.             Красивые косточки, созданные природой для того, чтоб быть сломанными, как... Да, много чего. Например, мечты и шея.             Шея... Её хотелось сжать до хрипа, за которым последует хруст. Музыкальные вкусы Птицы сильно изменились за последнее время, о чём стоило сообщить: — Я ожидал... хотел услышать другое. Тишина мне надоела. Если тебе интересно, — последняя фраза звучала так враждебно, что Юле захотелось вжать голову в плечи.             Руки пришли в движение. Одна ладонь легла на горло. Вторая сдернула мешок и, сжав крашенные волосы на затылке, потянула на себя, заставляя запрокинуть голову. — Соскучился? — наигранное кокетство,будто она не поймана. Будто владеет положением.             В ответ Птица нежно завел красную прядь волос за ухо и, нагло перегнувшись через Юлю, отодвинул мешающие тарелки с ужином. Мягко улыбнувшись, мужчина с размаху приложил её головой о предусмотрительно освобожденную часть стола.             Тупая противная боль, в миг пропитавшая все лицо отозвалась в хриплом стоне женщины. Да, долбанул он ее от души. Решив не разочаровывать маэстро, журналистка широко улыбнулась, чувствуя, как горячая соленая кровь стекает по губам на зубы, что вызвало отвращение, от которого захотелось сплюнуть.             Улыбка, что должна вызывать омерзение, обезоруживала, наполняя голову догадками и ассоциациями, оседающими тянущим теплом в груди. Птица в очередной раз восхитился силой женщины, чьё очаровательно угловатое тело хотелось осыпать синяками и ссадинами, как лепестками роз. У всех своя романтика. От улыбки, наводящей на мысли о рваной ране, не получалось оторвать взгляда. Какие очаровательные губы... были бы, если Разумовский мог быть уверен в том, что они не касались другого мужчины. Желая отвлечься, Птица с трудом перевел похолодевший взгляд на зубы, откровенно заляпанные алой солью, которую мгновенно захотелось слизнуть... Безобразные пятна очень кстати напоминают разводы помады. Он улыбается.             Поймав себя на желании отрубить руки и голову, совершившие предательство, мужчина решил развить новорожденную идею. Он с нажимом провел по Юлиным губам, размазывая кровь и пачкая пальцы. Сделав задуманное, Птица согрел испачканные губы сбитым дыханием и доверительным шёпотом: — Ты должна быть красивой для своего мужчины. Для Игоря, — с нажимом закончил он, после чего отстранился.             Моментальная догадка заставила обиженно поджать губы. Да, это подозрение в измене ранило сильнее разбитого об стол носа. К счастью, ревнивец уже перевел внимание, что не сулило ничего хорошего, на Игоря, который, очевидно, чувствовал себя просто ужасно в роли слушателя. Непорядок... Доблестный полицейский заслужил пару повышений: до зрителя и участника.             Разумовский убрал мешок и, не дав привыкнуть к свету, брезгливо вытер пальцы о некрасивые губы. Косвенный поцелуй. Отвратительно. Гром дернулся с недвусмысленным намерением. Птица играючи отскочил: полицейский надёжно зафиксирован, и реакция его замедлена смертельной дозировкой препарата. — Лучше, чем обычно? — В размытом вопросе намек, от чьей грязи не отмыться. Кажется.             Юле захотелось сплюнуть. Желательно, в лицо одного бесстыжего крашеного гада. Как он смеет подозревать ее в чем-то подобном?! Но, если он хочет услышать от нее заверения в обратном, то не дождется. Впрочем, возмущенное шипение она себе могла позволить. — На что это ты намекаешь?             Птица прикрыл лицо, побледневшее от ярости, что ледяными, как сама смерть, руками тянулась к Юле, плохо сделанной маской оскорбленный невинности. Пчёлкина такую же носит. Нет. Лучше. Натуральнее. Лживая тварь, чья беззащитность вызывает жгучее желание защитить. Слабость, которой не должно быть.             Намеренно переигрывая, похититель возмутился, ударив себя в грудь: — Я?! — Настроение испарилось, как жидкий азот, — Я не намекаю. Я говорю прямо, в отличии от тебя, пчёлка, — внезапную сухость смягчила невозможная смесь нежности и укора, заключённая в одном прозвище.             Нет. Слишком интимно, слишком ласково. Можно поддаться слабости, забывшись. Нельзя. — Ты - двуличная дрянь.             Птице не нравилась такая вульгарная прямота. Впрочем, она была настоящей. Однако, против всех ожиданий, глаза Пчелкиной наполнились смехом, который просочился и в голос, когда она заметила, даже не пытаясь его уколоть: — Смешно это слышать от тебя.             Слова, способные вызвать смех, просыпались солью на рану глубокой потери, что блестела сукровицей и гноем пренебрежения: её существование отказывались признавать... До недавнего времени. Сергея душила скорбь, но он криво улыбнулся, не желая показывать слабость. Очередную. Слишком их много, как и эмоций. Нужно выплеснуть. В прямом, мать его, смысле.             Птица выплеснул Юле в лицо содержимое бокала, из которого только что сделал пару необходимых глотков. Мелкая пакость? Нет. Спасение от паршивого макияжа. Женщина, кажется, устав пререкаться, опустила голову, позволяя окрашенным кровью каплям стекать по лицу и падать на колени. В желании отгородиться ото всех, она даже прикрыла глаза. Всё. Юля в домике.             Сергея приятно удивил собственная реакция на изменение Юлиного поведения: оно не вызвало ничего, кроме отвращения, искривившего заострившиеся черты. Третьесортная актриска, пытающаяся вызвать жалость, чтоб гнев на милость сменить. Мерзость. Птица вертел в руках пустой бокал, разглядывая журналистку: она утратила ненавистное обезоруживающее очарование хрупкой девочки. Хорошо.             Назойливой мушкой в лицо лезло понимание: перемена в собственном восприятии временна, ведь её вызвали слова, ударившие по больному. И что? Ничего, просто можно немного перегнуть, но это ничего: Юля гибкая - не сломается.             Птица разбил бокал о край стола. Не вдребезги. Нижняя часть изящного сосуда сохранила целостность, из-за чего он теперь напоминал не то вазочку, не то цветочек. Юле только такие букеты дарить. Сергей собрал осколки в остатки бокала и зашёл подавленной женщине за спину.             Положив ладонь на красную макушку, Птица понял, что вперёд его толкает не столько гнев, сколько желание заглушить боль. Истеричная выходка с водой не могла принести ни капли облегчения: вырванный кусок души невозможно заменить мелким вредительством. А крупным? Этого он никогда не узнает.             Хрустально звякнул осколок, отделенный от общей горки. Чистый какой. Пока что.             Сергей схватил Юлю за волосы так, будто скальп содрать хотел. Впрочем, это недалеко от правды. Удерживая голову, Птица прижал осколок к нежной щеке. Немного давления хватит, чтоб личико подпортить. Подпортить как? Выбор велик, и Разумовский обратился за помощью: — Какая часть тебе больше нравится, Игорь?             Женщина снова вымученно зашипела, яростно смотря на некогда любимого мужчину. Все ещё любимого мужчину. — Никакая, — низко и хрипло буркнул мент, исподлобья смотря на Птицу.             Тот хмурого взгляда не заметил, глубоко погрузившись в анализ услышанного. Идею Птицы нельзя не понять: осколок медленно вжимается в побледневшую кожу, что красноречивее любых слов. Гром просто обязан солгать, чтоб спасти здоровье и красоту близкого человека. Ни мысли о Юле, как о любовнице Игоря. Иначе это плохо кончится. Для всех. Женщина должна остаться живой и, что самое главное, здоровой физически и психологически. Серёжиного букета душевных заболеваний на двоим будет много.             Птица отстранился и поставил бокал на стол. Звякнуло стекло. Осколок, испачканный кровью с двух сторон, увенчал прозрачную горку. Не неглубокой царапине, украсивший щёку, медленно набухают алые капли, напоминающие бисер. Пара похожих отпечатков стекла на собственных пальцах внимания не удостаиваются.             Изобразив разочарование, Птица выдохнул: —Никакая так никакая, Гром.             Птица пьёт вино из бутылки, на темно-зеленом стекле которой пляшут отражения свечей.             Взгляд, лениво бродящий по помещению, неизбежно возвращается к Юле. Да, щёки, покрытые глубокими порезами, что услужливо подкинула фантазия, не пошли бы ей на пользу. Сережиному удовольствию — да, но ненадолго. Слишком много у мелких радостей последствий.             Решив поберечь нервы женщины, что, несмотря на всё, осталась любимой, Птица сдёрнул мешок с Дубина. Белобрысый мальчишка вызывал у него меньше всего негативных эмоций. Вчерашний студент, верящий в систему и людей...             Вернув бутылку на места, Сергей хлопнул в ладоши: — Кто из вас, собак, трахал мою женщину, признавайтесь!             Слова, полные беззлобной язвительности рождались в горле, а не мозгу. Тем лучше. Хватит растекаться мыслью по древу. Он и так затянул прелюдию, что вообще не в его духе.             Повисла гнетущая тишина. У журналистки задрожало что-то внутри. Оставшиеся же два пленника не знали, воспринимать ли этот вопрос всерьез и как реагировать.             Не может же он правда назвать Юлю своей женщиной?             Но, если не ее, то кого?             Да и к чему вообще такие вопросы?             Не выдержав, вопрос озвучил самый чистый из присутствующих. — Кого это ты имеешь в виду?             Дубин не знал, хмурится ему или позволить искреннему удивлению показаться на лице, так что его выражение было странным и потерянным.             Оценив по достоинству близорукость, вызванную невинностью, Птица начал проникся гадкой жалостью, заставляющей задуматься: у Димы никогда не было отношений, или он верит в непогрешимость Юли? Второй вопрос вытащил из глубин памяти холод воды, сбивающий с ног напором. Зарождающаяся симпатия к мальчику превратилась в снисходительное умиление, легко перетекающее в раздражение. Птица подумал, что теперь мальчишка напоминает невежественного ребенка, способного довести до нервного тика, и нелепого слепого котенка, что не может осознать приближение смерти. Любовь к странному символизму вызвала желание сбросить обманчиво-щупленький белобрысый труп в озеро. Птица себя одёрнул: огонь заметает следы лучше воды, и этим все сказано. Практичность превыше художественного замысла. Пока что.             Скрывая за игрой мысли и желания, Птица театрально ударил себя в лоб раскрытой ладонью. —Я забыл, что тут дети. Мой косяк, прошу прощения. Димочка, своей называют женщину, с которой состоят в отношениях, — терпеливо разъяснял он, борясь с желанием посмотреть на "свою женщину", — Наши с Юлей отношения никто не разрывал. Ну, на словах, конечно же. Так что де-юре мы все ещё вместе, - закончил Сергей и, улыбнувшись, сложил пальцы в знак своей соцсети.             Журналистка вздрогнула. Не только от того, что их отношения он назвал существующими только на словах. Он же не собирался рассказывать о них...             В карих глазах отразилась боль — она поняла. Он решил лишить ее друзей. Да, узнав о том, что она все это время встречалась с этим мужчиной... Они перестанут поддерживать ее. Они перестанут быть с ней одной командой. Впрочем, даже просто существование "команды" будет поставлено под сомнение. Он все грамотно сделал. Юле было нечего возразить.             Она могла бы начать извиваться. Пытаться уколоть. Сказать что-то типа "ты в своем уме, очнись от фантазий" или "наверное, тебя было бы очень сложно любить", но... Это было бы жалко. Это было бы неправильно. Это было бы больно. Под взглядами двух своих друзей журналистка могла лишь стараться сохранять внешнее спокойствие, хотя глаза жгло, а в носу кололо от подступающих слез.             Отсутствие реакции, напоминающей яркой ядовитостью цветок, коим часто представлялись ночная жизнь культурной столицы, разочаровало Птицу. Он готовился к отчаянному нападению, на которое способны лишь загнанные в угол, но не получил ничего. Даже ненавистного взгляда, что был способен внушить уважение. Впрочем, Сергей был рад, что Юля не начала извиваться. Его бы не оставила бесстрастным очередная демонстрация скользкой натуры. Вот только... Почему журналистка притихла? Устала? Прозаичная причина, которой нельзя восхититься. Где та живая смелость, в которую он влюбился? Спряталась, поняв его замысел?             Испытав отвращение, Птица отошёл к окну, скрытому за тяжёлой занавеской, покрытой сложным узором. Собственно, именно его Сергей изучал, настраиваясь на нужный лад.             Наконец, вдохновившись созерцанием, Птица развернулся и энергично продолжил: — О! Никто не собирается оспаривать мой статус сумасшедшего бывшего? Неожиданно. Я польщен. Спасибо. Тогда я начну его оправдывать, хорошо? А то времени у нас не так много, — закончил он, взглянув на наручные часы, обхватывающие запястье, чья ещё непривычная тонкость не давала остыть.             После представления, Птица планировал поделиться с Юлей опытом, полученным в психбольнице, а пока...             Он без лишнего пафоса включил плазму, висящую на стене.             Устаревающему устройству среднего ценового диапазона предстояло передать эмоции и идеи, вложенные в небольшой фильм, на создание которого ушло много дней и нервных клеток: при отборе и обработке материала Сергей часто забывал, что и зачем делает, впадая в оцепенение. Понять, не испортило ли оборудование картину, можно только по реакции зрителей.             Шедевр в жанре "арт хаус", не отличался чистотой звука и головокружительной операторской работой. Оно и понятно: значительная часть кадров получена с двух камер, украдкой установленных в Юлиной квартире ещё до начала роковых отношений. У Птицы не было ни сил, ни желания в очередной раз пересматривать... нет, переживать лучшие моменты первой настоящей любви. Любви, что дарит ощущения, чья непонятная новизна разбавляет мир, состоящий из оттенков черного и красного, оранжевой теплотой заката, бесконечной глубокой синевой ночного неба и розовой нежностью зацелованной кожи. Кожи, которую он может безвозвратно испортить в любой момент. Осознание власти немного заглушало боль. И все же нестерпимо обидно. Счастье поманило, одурманило чувственной яркостью и исчезло, оставив во рту привкус крови. Теперь только траур черного и алый ненависти, противоестественно сросшейся со страстью. Последней слишком много на экране. Пошло? Очень. Зато эффективно.             Птица вытащил из мыслей его с Юлей давний разговор. Хорошо, ведь начали оживать ослепительно белые, пропахшие запахом лекарств и хлорки, воспоминания.             Окажи услугу как журналистка, Юль. Добудь из полиции инфу про чумного доктора.             Оказала, ничего не скажешь.             Птица почти трясло от мысли, что он сам поспособствовал знакомству Юли с Игорем. Впрочем, это глупо. Она хотела устроить ему провал. Значит, устроила бы в любом случае. Не важно, чьими руками.             Птица больше не смотрит и не прислушивается, но знает, что сейчас они неторопливо возятся на диване. — Как вам пред показ? — Спросил Птица, когда в почти семейную идиллию вторгся Игорь, пришедший извинятся по пьяни за испорченные гаджеты.