Recursion

Тринадцатое октября, 2013 Лагерь ФЕМА для Оказания Экстренной Помощи Тилламук, Орегон Сколько бы раз мне люди ни говорили, что я ничего не добьюсь, уверена, они никогда бы не подумали, что я в конечном итоге буду жить в настоящем лагере беженцев. Я имею в виду, это на деле «центр по оказанию экстренной помощи». И, конечно же, я могла бы в любое время уехать, если бы захотела. Но, думаю, слова о том, что я провела время, «проживая в лагере беженцев», звучат вроде как круто, поэтому мне сойдёт и так. К тому же, как бы люди его ни звали, он выглядит как лагерь для беженцев. Ряд за рядом установлены белые палатки на полях вокруг местной школы. Между ними проходят дорожки из деревянных паллетов, которые берегут мои сапоги от взбитой грязи, в которую тысячи ног очень быстро превратили землю. Чего только ни сделаешь для сезона футбола. Прости, Средняя Школа Тилламука. Надо отдать ребятам из ФЕМА должное, кстати: они жесть как быстро работают. Шторм ударил по Аркадии Бэй в восемь утра, примерно час рвал город на кусочки, а потом он просто исчез. Я, Макс и Виктория выбрались из бункера примерно в 10:30, только чтобы обнаружить синее небо и больше ничего. Практически все деревья были вырваны с корнем, лёжа вокруг нас, будто над нашими головами проехалась огромная газонокосилка. Амбар, Бэнтли Джефферсона, пикап Нейтана — всё это пропало. Было довольно страшновато. По крайней мере для меня. Макс с Викторией уже видели это раньше. Несколько часов спустя меня осенило: даже если бы мой пикап доехал до амбара, перед штормом у него не было бы шансов. В том или ином случае он был обречён. Странно, но я была рада, что с ним я рассталась на своих условиях, вместо того, чтобы подняться на поверхность и обнаружить, что он исчез. Сотовая связь давно пропала (наверняка потому что пропала и вышка), так что мы втроём добрались до Тилламука пешком. Это было пиздец как херово. Часть ближайшего к нам шоссе была покрыта поваленными деревьями, поэтому у нас ушло полтора часа, чтобы добраться до Хобсон Поинт. К тому времени, как мы дошли до края дороги шторма, мы были измотаны, и я никогда бы не подумала, что буду так рада видеть Нацгвардию. Нас троих забросили в машину «скорой» и отвезли прямо в город. Поездка продлилась десять минут, но, думаю, первые две мы дружно спали, а проснувшись, мы обнаружили, что лагерь ФЕМА уже полным ходом работал. Если бы я платила налоги, я была бы рада видеть, что им нашли хорошее применение. Я была бы рада сказать, что первым делом мы нашли наши семьи и у нас случилось огромное слезливое воссоединение, но этого не произошло. У нас троих были немного другие дела, которые сперва нужно было сделать. После того, как нас выгрузили из «скорой», мы втроём направились в ближайший магазин спиртного. Чувак, который там работал, был пиздецки спокоен. Он взглянул на нас — уставших, грязных, и более-менее плевавших на всё — и спросил, приехали ли мы с Аркадии Бэй. Мы сказали, что да, и он просто кивнул и сказал, что на его взгляд нам есть по двадцать один. Затем мы сняли номер в ближайшем отеле (Виктория, может, и превратилась в Будущую Викторию, но сумочка Оригинальной Виктории вместе с кредитками осталась при ней), и, наконец, позволили себе выпустить всю херню, которую мы подавляли. Как только мы начали, остановиться мы уже не могли. Мы провели остаток дня (и большую часть ночи), выпивая, разговаривая, плача, смеясь, крича друг на друга, извиняясь, утешая, обнимаясь и затем выпивая ещё. Я узнала практически обо всех «красных сигналах», которые Макс держала в секрете от меня. Некоторые из них были не так плохи, как я думала, другие были куда хуже, но парочку под мольбами Макс я позволила сохранить в тайне. Она наотрез отказалась рассказывать нам, что случилось с Джефферсоном, и никакие требования, соблазнения, лесть или обвинения не могли изменить её решения. Всё, что она говорила — что это было её кошмаром, и что делиться им она ни с кем не собирается. Виктории было что сказать о Рэйчел, но и мне было что сказать о Нейтане. Более чем уверена, что не будь с нами Макс, мы бы начали драться. Макс была права на её счёт. К моему удивлению и ебучему ужасу, она мне нравится. Мне и правда кажется, что мы будем довольно хорошими друзьями. На следующее утро я проснулась в ванной с больной спиной и худшим похмельем за всю свою жизнь, но перестать улыбаться я всё равно не могла. Впервые за всю, блять, вечность, я не была слегка разочарована, обнаружив себя вернувшейся в свою же жизнь. Я чувствовала надежду. Как только я разбудила Вик (сжавшуюся в комок на кресле) и Макс (развалившуюся звездой на полу рядом с нетронутой кроватью), мы вернулись в мир и, наконец, восстановили связь с нашими обеспокоенными (и довольно разозлёнными) семьями. Все они безопасно выбрались из города. Родители Макс добрались до одной из экстренных точек сбора во Уиллере, вместе с мамой, но до Тилламука не ехали ещё двадцать четыре часа. Макс не особо горела желанием объяснять им всякое, и винить её я не могу. Встрять в херню с путешествиями во времени — это одно, а быть их причиной — другое. Сейчас она должна говорить с ними. Я встречусь с ней сразу после этого. Виктория рассказала своим маме с папой правду, как только увидела их, ей пришлось это сделать. Они видели Оригинальную Викторию за день до шторма, а сорок восемь часов спустя она постарела на два года. Вместе с перестройкой её поведения а-ля «крупная шишка», их было довольно просто убедить. В основном они просто были рады, что она была в безопасности, до момента, пока она не призналась, что она сделала Кейт Марш. Срань Господня, их улыбки растворились в мгновение ока. Мы с Макс скрылись после этого. Более чем уверена, что она планирует сегодня пойти и поговорить с Кейт, и это, наверное, будет херово. Что же до меня? Ну, пусть даже чмотчим провёл весь шторм, бегая с выключенным телефоном, каким-то образом за то, что я не отвечала на кучу, тонну его звонков, злодейкой назвали меня. Во время шторма он двигался в Барнсдейл вместе с кучей народа с Блэквелла, и он добрался до Тилламука быстрее мамы. Он начал искать меня (не зная, что я отсыпалась в отеле) и слегка попсиховал, когда не смог меня найти. После того, как сюда добралась мама, они вдвоём провели пару часов за тем, чтобы волновать друг друга насчёт этого ещё больше. Настолько больше, что к тому времени, как я дошла до них, они оба кричали достаточно, что я решила не делиться с ними деталями. И пусть Эль Чмотчимо Гранде уже всё знал, он не собирался говорить чего-либо, если бы не был уверен, что я его прикрою. Что я в какой-то момент и сделала. Я просто жду подходящего момента, чтобы поднять эту тему. И что бы там Макс ни могла подумать, выжидать и оттягивать — это не то же самое. Наконец дойдя до палатки, которую мы последние двадцать четыре или около того часа звали домом, я плечом открываю себе проход через занавески, и сразу же узнаю дребезжащий звук маленького радио, которое мама везла с собой в машине, когда, наконец, уехала из города с папой и мамой Макс. — …и пусть представители НОАА отказались комментировать действия Клиффорда Мэтисона, одинокого метеоролога, укомплектовавшегося в станции мониторинга погоды в Бэйвью во время ночи шторма, или необоснованные штормовые предупреждения по СМС в спокойную ночь, нет сомнений, что его решение об оповещениях спасло тысячи жизней. — Импровизированная трансляция Мэтисона на частоте АМ, которую он назвал Свободным Радио НОАА, во время наступления шторма обрела вирусную известность. Филиал НОАА в Портленде и офис агентства в Вашингтоне были завалены звонками, письмами по электронной почте, и даже протестующими, требующими освободить Мэтисона от любых обвинений в правонарушениях, пусть даже таковых обвинений не выдвигалось. — Тем временем, Федеральное Агентство по Управлению в Чрезвычайных Ситуациях предлагает поддержку потерявшим дома резидентам Аркадии Бэй. Лагерь по оказанию экстренной помощи, расположенный в окрестностях Тилламука, Орегон, установился и начал свою работу меньше чем через шесть часов после того, как шторм прошёл. Быстрая реакция ФЕМА на катастрофу является подтверждением основным реформам и реструктуризации агентства, прошедшим после урагана Катрина. — К большому сожалению, не все резиденты прислушались к предупреждению, решив попытаться пережить шторм в своих домах. Пусть точное количество погибших ещё не установлено, количество жертв оценивается в… — Угх. Выруби эту хреновину, — ворчу я, бросая большой бумажный пакет, который я держала подмышкой, на свою койку. Грёбаные ублюдки-новостники. И так херово, что они роятся по всему лагерю в поисках следующего интервью для жёлтой прессы, мне нет нужды слушать, как они изливают всё это обратно на меня. Мама на мгновение бросает на меня взгляд. — Я слушаю. — Слушаешь что? Прошло два дня, а они повторяют одну и ту же хуйню раз за разом, — я усаживаюсь в складной садовый стул, который нашла вчера, хмурясь на радио. — я имею в виду, в стране что, сейчас больше ничего не происходит? — Весь город буквально смело с лица Земли, милая, — опечаленно говорит она, будто мне нужно напоминать об этом. — с тем, как СМИ сейчас обеспокоены этим, сейчас нигде ничего не происходит. — Она права, Хлоя, — встревает Дэвид, как, блять, всегда. — круглосуточные новостные каналы живут ради такого. — Стервятники хуевы, — бормочу я, вытаскивая из пакета картонный контейнер с едой и протягивая его маме. Контейнер Дэвида же падает на койку рядом с ним. Открыв свою коробку, я хмурюсь на посредственно выглядящий сэндвич с колбасой. — Это лучшее, что они могут сделать? Я налоги плачу не для того, чтобы государство могло кормить меня этой хернёй. — С каких пор ты платишь налоги? — ухмыляясь, спрашивает Дэвид. Пусть буквально минут пять назад я думала о том же, я всё равно раздумываю над тем, сказать ему, чтобы он пошёл сосать, или нет. Единственное, что меня останавливает — это то, что Макс рассказала мне о первой временной линии, о том, как Дэвид отреагировал, узнав, что меня убили. После всей хуйни, через которую я из-за него прошла, я с трудом могу принять, что ему и правда есть до меня дело. Услышь я эти слова от кого угодно, а не от Макс, я в ту же секунду назвала бы их пиздежом. Учитывая это, и всё, что произошло, начинать ссору с Дэвидом кажется лишь тратой времени. И теперь, когда я над этим размышляю, вероятно, сейчас лучшее время для того, чтобы рассказать им, что произойдёт дальше. — В общем, я ухожу отсюда, — сказала я, и мама с раздражением посмотрела на меня. — Ой, ради всего святого, Хлоя. Если тебя это так беспокоит, я выключу его, — она крутит ручку звука радио, пока оно не щёлкает. — вот. лучше? — Нет, я имею в виду, что я уезжаю отсюда. С Макс, завтра же с утра. — Уезжаешь? — моргает она, будто это слово не имеет большого смысла. — Да, уезжаю. В том смысле, что уеду куда-нибудь, где не будет всего этого, и не вернусь обратно. — Ч-что? — заикается она. — милая, ты не можешь просто уехать. — Ещё как могу. — Но… почему? — Почему нет? Не похоже, что мне есть где ещё быть. Дома больше нет, работа Дэвида теперь куча разбросанных кирпичей, твоя работа взорвалась. — Я знаю, но… — она беспомощно пожимает плечами. — уверена, мы найдём выход. — Я уже нашла. И этот выход — мы с Макс, уезжающие вместе. — Куда вы поедете? — для женщины с девятнадцатилетней дочерью, для неё довольно проблематична мысль о том, что её дочь переезжает. — как ты будешь зарабатывать? — Уверена, мы найдём выход, — отвечаю я, слегка ухмыляясь. Честно говоря, я понятия не имею, что мы будем делать. Я знаю, что больничные счета быстро прибавятся, но я также знаю, что здесь больше оставаться я не могу. Виктория сказала, что у неё есть идея, но насчёт деталей она умолчала. — Хлоя… — Джойс, — встревает Дэвид. — ты не против дать нам с Хлоей минутку наедине? Ой, в пизду мою жизнь. Богом клянусь, если Чмотчим попытается дать мне какое-нибудь дерьмовое отцовское наставление, я, наверное, в него чем-нибудь кину. Если он попытается силой заставить меня остаться, я точно кину в него что-нибудь. — Я… ладно, — слегка неуверенно кивает мама. — я буду снаружи. Я не заморачиваюсь тем, чтобы смотреть, как она уходит, сверля Эль Чмотчимо недовольным взглядом. — Если попытаешься уговорить меня изменить своё решение, то лучше побереги дыхание. — Я не собираюсь, — что ж, вот это сюжетный поворот для вас. — есть тот, о котором, я подумал, ты захотела бы узнать до того, как уедешь. — И кто это? — Рядовой первого класса Честер Патрик Монро, — говорит он, и как только имя срывается с его губ, он начинает выглядеть так, будто хочет забрать его назад и уйти. — хороший парень. Хороший солдат. Он был примерно твоего возраста, пошёл на службу сразу после старшей школы. Он просто хотел служить своей стране. — Эм… ладно. Он вздыхает. — Когда-нибудь слышала об «Не Спрашивай, Не Говори»? Я слышала это название раньше. Что-то связанное с людьми нетрадиционной ориентации в армии, думаю. — Притворимся, что не слышала. — Официальное название — «Директива Министерства Обороны номер 1304.26», и это была дерьмовая недоделанная политика, пропихнутая трусливой администрацией. Она гласила, что геи могли служить в армии, только если не заявляли открыто, что они геи, — он качает головой. — в общем, гомосексуалам разрешалось носить униформу, пока они скрывали. И пусть армии не разрешалось спрашивать, есть ли кто-то нетрадиционной ориентации, если они признавались, то их отстраняли от службы. — Как я понимаю, старик Честер был геем? — Да, был. Также он был из чрезмерно консервативной семьи и мучился со внутренней гомофобией. Бедный парень накручивал себя по этому поводу, — он колеблется. — поэтому он сделал именно то, что солдатам говорят делать, если у них проблемы. Он пошёл поговорить со своим Сержантом. — Дай угадаю. Им был ты. — Им был я. И я… — он опускает взгляд, выглядя искренне пристыженным. — я сделал то, что должен был сделать. Я отправил отчёт про него командованию. Я в мгновение ока подскакиваю на ноги. — Ты, блять, сделал что?! — Я не горжусь этим, Хлоя. Если бы я мог забрать всё обратно, я сделал бы это сразу же. Я не делаю себе отговорок, но… — он замолкает на секунду, собираясь с мыслями. — помнишь, как я рассказывал тебе о своём друге, Филе Бэйкере? О том, как его убило самодельным взрывным устройством? — Ага. И? — У армии есть процедуры для операций заграницей. Правила, которым солдаты должны действовать с целью минимизировать риски. Риски, вроде разведки маршрута, оборонительных позиций, проверки подозрительных устрой… — И? — прерываю я. — каким хером это связано с чем-либо? — Дело в том, что спустя некоторое время эти правила устарели. Особенно в местах вроде Ирака и Афганистана, когда ты уже измотан, а эти правила — единственное, что стоит между тобой и душем. Загнать себя в угол становится легче. Вот, что случилось в день, когда Фил умер, и после этого я стал слегка… противиться… следованию правилам. Я закатываю глаза, потому что серьёзно? — Да конечно. На секунду он начинает выглядеть так, будто собирается вспылить на меня в ответ, затем он вновь опускает взгляд. — Правила гласили, что, если солдат признался в своей нетрадиционной ориентации, на него составляется рапорт, и их отстраняют от службы. Проще не бывает, — он тяжело сглатывает. — дело должно было быть в сплочённости подразделения. В эффективности солдат, как команды. — Что? — фыркаю я. — не можете убивать, если люди вроде меня геят всё вокруг? — Я… я хотел бы сказать, что всё куда сложнее, но это было не так. Когда всё было сказано и сделано, «Не Спрашивай, Не Говори» была институциональной дискриминацией, прямо как любое распоряжение вроде этого. У меня ушло много времени — слишком много — чтобы разглядеть во всём этом дерьмо. — Так, что? Благодаря тебе Честера выкинули из армии? Он сжимает кулаки, и я заставляю себя не дёргаться. — Я не знаю, было ли это само замечание, или он попросту не мог принять мысль о том, чтобы вернуться в свою семью, но в день, когда Монро узнал, что он был с позором отстранён, он вернулся в свою комнату в бараках и застрелился. Последнее, что он мне в тот день сказал, было «Я правда думал, что ты меня прикроешь, Серж». Я ушёл из армии незадолго после этого. Я вернулся в Аркадию Бэй, чтобы начать сначала, но стряхнуть прошлое тяжело, — ему как будто приходится заставлять себя посмотреть мне в глаза. — я не нажимал на курок, Хлоя, но я с таким же успехом сделал это не своими руками. И я собираюсь жить с этим до конца своих дней. — Так… что? Я теперь должна сочувствовать тебе? Он хмурит брови, будто чувствует недоумение от моего ответа. — Прошу прощения? — То, что произошло с этим парнем — дерьмово по всем фронтам, но ты правда ожидаешь от меня сочувствия? Не будь Рэйчел, суицид Честера был бы не единственным, за который ты был бы ответственен. — Что ты имеешь в виду? Не-блять-вероятно. Видимо, ему нужно по слогам это сказать. Он серьёзно не осознаёт, что сделал со мной практически то же самое? — Ты пришёл в мою жизнь так, будто она была твоей. Ты начал свою хуйню в один день, и вдруг фотографии моего отца начали пропадать со стен. Он хмурится, будто я каким-то, нахуй, образом, оскорбила его. — Так, я никогда не прос… — Прекрати, — прерываю я. — я выслушала тебя, теперь ты слушай меня. — …ладно. — Ты был злым, шовинистичным гандоном по отношению ко мне, с первого же дня. У вас с моей мамой было, типа, пять свиданий, после которых ты начал пытаться «наставить меня на путь истинный». Я потеряла своего отца и свою лучшую подругу за одну неделю, а ты думал, что знал, как это исправить? Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я затыкаю его одним взглядом. — Вот тебе вопрос, Дэвид, — продолжаю я. — можешь вспомнить хоть один раз, когда ты был добр со мной — просто, блять, добр со мной — когда мамы не было в комнате? Потому что я не могу. — Я… — я вижу, как он копается в голове, ища пример. Он выглядит удивлённым, когда не находит ни единого примера. Я не удивлена. — Именно. То, что ты делал — что ты звал «суровой любовью» — было криками на меня, унижением меня, и отношением ко мне, будто я была ебучим недоразумением просто из-за того, что была собой. Мне приходилось жить так год, пока я не встретила Рэйчел. Ебучий год, когда я не знала, что заставит тебя сорваться в следующий раз. Ты правда думаешь, что я никогда не задумывалась о том, чтобы прекратить это? — Хлоя, я… — Я держала в собственной руке ебаное лезвие, когда Рэйчел отговорила меня. Это было спустя несколько часов после того, как я сказала собственной матери, что её муж меня ударил. Помнишь это? Мне было шестнадцать. У меня был фингал под глазом, который мне подарил ты, а ты просто стоял, пока она говорила мне не придумывать всякого. Я хотела убить тебя за это, но решила, что проще будет убить себя. — Я… я сказал, что мне было жа… — Даже, мать твою, не смей, — рычу я. — ты всегда говорил, что тебе было жаль. Ты всегда говорил, что этого больше никогда не случится вновь, и это всегда, блять, случалось. Что ж, если собираешься опять сказать это, тебе лучше говорить всерьёз, — я склоняюсь вперёд. — потому что, Богом клянусь, если ты ещё раз меня тронешь, я тебе голыми руками выцарапаю глаза. Пусть только на секунду, но он имеет, блять, грёбаную наглость выглядеть слегка довольным. — Я сомнев… — Или я просто позволю Макс позаботиться о тебе, — добавляю я, и он сразу же, практически с щелчком, захлопывает рот. Он понятия не имеет, что силы Макс, скорее всего, пропали, и я не тороплюсь говорить ему об этом. — она нагнула реальность, чтобы спасти меня от самой себя. Как думаешь, что она сделала бы с тобой? Я отклоняюсь назад, давая ему секунду обдумать это, после чего продолжаю. — Теперь, не знаю, как насчёт тебя, но я пиздецки устала от… всего этого, — я указываю на нас обоих. — поэтому я решаю попробовать начать сначала с несколькими новыми правилами. — Неужели? — Да. Всё так. И не волнуйся, правил всего три. Он фыркает, но ничего не говорит. Армейский мальчишка может сохранять тишину. Кто бы мог подумать? — Прежде всего, ты мне не отец, и никогда, ни за что им не будешь. Я тебе ничего не докладываю, поэтому ты не будешь диктовать мне, как мне жить свою жизнь, вообще. Понял? — я жду, пока он кивнёт. — второе, ты получаешь от меня столько уважения, сколько проявляешь. Ведёшь себя как мудак, отношение к тебе будет как к мудаку. Он вновь хмурится, затем вздыхает и отводит взгляд. — Полагаю, с этим спорить я не могу. — Нет, не можешь. И наконец, — я пихаю его пальцем. — если я услышу, что ты поднял руку на мою мать хоть раз — если у меня будет хоть одно подозрение насчёт этого — я тебя прикончу. Никакого помилования. Никаких вторых шансов. Ты станешь пятном на грёбаной стене. Уяснил? Я вижу в его глазах порыв возмущения, и я молча подначиваю сказать его, что он «никогда ничего подобного не сделает», но он не настолько глуп. Между нами двумя за годы было слишком много ссор, и слишком много раз, когда он позволял своему темпераменту взять своё. Здесь у него нет шаров спорить. Он это знает, и я это знаю. — …понял. — Не проверяй меня, Дэвид. Ты проиграешь. Он ещё раз коротко кивает мне, и, впервые, не подаёт признаков дерьмового поведения, к которому я привыкла. — Тогда ладно, — заканчиваю я, поднимаясь. — хорошо поболтали. Он выглядит так, будто у него есть ещё много что сказать, но я выхожу из палатки до того, как он успевает сказать. По пути я киваю маме. — Не волнуйся, мы друг друга не поубивали. — Хлоя, подожди. Я немного хочу проигнорировать её и продолжить идти, но она всё ещё моя мама. Просто потому что я уезжаю, не значит, что я хочу уехать на плохих нотах. — Да? Она удивлённо моргает. Не думаю, что она ожидала, что я остановлюсь. — Я просто… мы можем поговорить об этом? Пожалуйста? Думаю, она знает, что не может уговорить меня передумать, но, думаю, не повредит позволить ей подумать, что она пыталась. — Слушай, мне сейчас нужно быть в другом месте, но… — Хлоя… — Но я вернусь попозже. Мы сможем поговорить за теми дерьмовыми сэндвичами с ветчиной, ладно? — Спасибо, детка. Она выглядит такой счастливой, от этого мне почти становится плохо. Интересно, насколько благодарна она будет завтра за завтраком, когда я расскажу ей про рак и про путешествия во времени в последнюю минуту. Предпочтительно, пока Макс ждёт снаружи в нашей заведённой дерьмовой Б/У машине за 1800$.

***

Тринадцатое октября, 2013 Кофейня «Starbucks» Тилламук, Орегон — Здесь Старбакс на вкус не такой хороший, как в Сиэтле. — …ты думаешь, что ты путешественница во времени? — Я имею в виду, я знаю, что, говоря это, я звучу как худший вид хипстеров, но он правда не такой. — Макс, пожалуйста… — Может, дело в бобах? Типа, что если у них есть секретный сорт кофейных бобов, который зарезервирован только для Сиэт… — Прекрати говорить о своём чёртовом кофе, Максин! Сколько бы я ни хотела рявкнуть в ответ, я заставляю себя этого не делать. Кому-то здесь нужно сохранять спокойствие, и судя по тому, как мама с папой на меня смотрят, я не думаю, что этим «кем-то» будет кто-то из них. Сделав медленный глоток, я ставлю кружку с кофе и одариваю папу решительно недовольным взглядом. — Прежде всего, кричать на публике — грубо. — Прошу прощ… — начинает папа, но я перебиваю его. — Во-вторых, ни на секунду не сомневайся в том, что я уйду отсюда, если ты снова так сделаешь, — то, как расстроенно они выглядят от угрозы, разбивает мне сердце. Терпеть не могу, что мне приходится так себя вести. Вот почему я избегала (пряталась) их последние двадцать четыре часа. Я зашла так далеко, что прибилась в комнату мотеля к Виктории, просто потому что мама с папой бы и не подумали искать меня там. Я бы хотела, чтобы разговор с ними был также прост, как с Хлоей, но если утренний звонок во время шторма мне что и показал, так это то, что мне нужно держать контроль над разговором. К сожалению, что пару раз «хорошей» Макс нужно дать порулить «сволочи» Макс. Это также значит не тошнить от тревожности, но пока что всё идёт неплохо. — Теперь, отмахнёмся от основ. Да, я путешественница во времени. Нет, это не шутка или розыгрыш. Нет, я не ожидаю, что вы сразу же мне поверите. Да, я могу это доказать. — О, неужели можешь? — скептично спрашивает мама. Сейчас она натянула своё лицо адвоката: она хочет фактов и доказательств. — Конечно могу, — ухмыляясь самой ухмылочной ухмылкой отвечаю я. — скажи мне, как долго должна заживать татуировка? — Я… — строгое выражение её лица спадает, очевидно, что она ждала не этих слов. — что? — Как долго должна заживать татуировка? — повторяю я. — у тебя их три, так? Её щёки слегка краснеют. — Только две, Макс. — Нет, их три, — поправляю её я. Жаль, что только одна из нас помнит тот разговор матери-с-дочерью с глазу на глаз. Он был довольно познавателен. Возможно в нём было замешано вино. — Бабочка на правом бедре, которую ты набила в старшей школе, ворон на правой лопатке с первого года колледжа, и ещё одна на… — Ладно! — крикнула она. Втянув голову в плечи, она украдкой оглядывается. Даже папа кажется слегка напуганным. — когда ты увидела… — Вообще-то я никогда её не видела, — заверяю я её, после чего добавляю. — слава Богу. Мама, кажется, рада это слышать, и я её не виню. — Тогда откуда ты о ней знаешь? — Оттуда же, откуда я знаю о той небольшой интрижке, которая у тебя была летом после колледжа. Ну, знаешь, пока ты была в пешем походе в Европе? — Имеешь в виду Чарли? — недовольно спрашивает папа. — тебе нужно дать что-то получше, чем знание об одном из бывших твоей матери. — Верно, — киваю я, не отводя взгляда от мамы. — Чарли. Полсекунды спустя я вижу это на её лице: она знает, что я знаю. Притворяясь, что я чешу нос, я двигаю руку так, чтобы папа не мог видеть, как я молча губами выговариваю «Шарлотта». Мама выпучивает глаза, её лицо захватывает румянец. — Милая? — папа обеспокоенно смотрит на неё. — всё хорошо? — В любом случае, — встреваю я, чем зарабатываю мимолётный, благодарный взгляд от мамы. — сколько нужно татуировке, чтобы полностью зажить? — Я… я не знаю, — она пожимает плечами. — полтора месяца? — И последний раз вы двое меня видели сколько, пять недель назад, так? — они кивают. Вытянув руку, я переворачиваю её запястьем вверх и на несколько сантиметров приподнимаю рукав. — ну как, эта выглядит только недавно зажившей? — …это татуировка. — Так и есть. — Макс… — она колеблется, бросая взгляд на папу. — милая, это татуировка гордости. — Угу. — Почему у тебя татуировка гордости? — бормочет папа, пялясь на моё запястье. — Не знаю. Просто показалось, что она миленькая, — я пару секунд ничего не говорю, потому что как минимум одному из нас нужно насладиться этим разговором. — оу, и потому что я лесбиянка. Вы, наверное, имели в виду это. — …оу. — Какая-то проблема с этим? — Нет! — практически кричит папа. — Конечно нет! — быстро соглашается мама. — Я просто… — он будто подбирает верные слова. — наверное, я думал, что признание твоим родителям должно было быть серьёзнее? — О, так и было. Я сильно нервничала, но вы спокойно к этому отнеслись. — Что? Когда? — День Благодарения. — Ты ничего не говорила на День Благодарения. — На следующий День Благодарения, — я довольно сильно выделяю это слово, но мне очень нужно, чтобы они поняли. — Ты имеешь в виду, через два месяца? — Для вас. Для меня почти два года назад, — я замолкаю, радуясь, что отрепетировала это ранее. Всё работает именно так, как я надеялась. Чем дольше я смогу держать их сбитыми с толку, тем лучше. — к слову, если честно, вы уже знали, что я лесбиянка, когда я «призналась», так что не то, чтобы я удивила вас. — Мы знали? — Вы видели, как мы целовались в торговом центре, — я пожимаю плечами. — так и поняли. Папа в мгновение ока из изумлённого превращается в (типа) строгого. — И кто именно был второй половиной этих «вас»? — Хлоя. И он возвращается к изумлению. Они оба. Это очень даже весело. — Хлоя… Прайс? — медленно спрашивает мама. — Ага. — Ты… вы с Хлоей…? — Угу, — киваю я. — Как долго? Я имею в виду, когда это началось? — Для меня? Со следующего Хэллоуина, — я замолкаю. — для неё почти четыре дня назад. Трудности путешествий во времени. — Макс, я… — она на секунду отводит взгляд, и я вижу, как её взгляд становится слегка твёрже. Проклятье. Я почти убедила её, но теперь она вернулась к своему «рациональному мышлению». Забавно: мама — одна из самых умных людей, кого я знаю, но логический взгляд на вещи совсем не спасает в великом мире путешествий во времени. — милая, неважно, лесбиянка ты, или гетеро, или есть ли у тебя татуировки. Мы любим тебя, несмотря ни на что. Тебе не нужно придумывать историй. Так она не собирается верить мне на слово? Ладно. Вот для чего существуют запасные планы. — Что насчёт этого? — потянув руку вверх, я стягиваю позаимствованную шапочку с головы и наблюдаю, как челюсти моих родителей отвисают, когда мои волосы, длиннее, чем они когда-либо видели, водопадом валятся мимо моих плеч. Клянусь, решение не обрезать свои волосы было, наверное, самым мудрым. Люди могут объяснить много всего, но нет ни единого шанса убедительно сфальсифицировать длину волос. — думаете, я и это тоже придумываю? — Это… этого не может… — мама сглатывает, неуверенно вытягивая руку. Я льну вперёд, терпеливо позволяя ей проверить мои локоны на наличие наращивания или на признаки парика. Мгновение спустя она возвращается на место и ошеломлённо пялится на меня. — ты… ты правда не врёшь, не так ли? — Ага, — говорю я, рассеянно завязывая волосы в хвост. — Но… но как? — Это долгая история, и, думаю, будет лучше, если я начну с начала, — до этого момента разговор был весёлым (по крайней мере для меня), но пришло время серьёзное. — вам лучше устроиться поудобнее. Это займёт немало времени.