Recursion

Седьмое октября, 2015 Трасса I-5 Север Лонгвью, Вашингтон — …езжаем к Лонгвью. Голос Виктории шугает меня, и я, моргая, отворачиваюсь от пассажирского окна. — Что? — Я сказала, что мы подъезжаем к Лонгвью. — Уже? — Дорога была довольно пустой. Мы проехали быстрее, чем я ожидала. С таким успехом, к тому, что осталось от Аркадии Бэй, мы приедем чуть позже после полудня, — она указывает на один из дорожных указателей, которые говорят, куда можно поехать со следующего съезда, а Лонгвью, кажется, содержит в себе всё, о чём утомлённый путешественник может попросить. — здесь мы съедем с автострады, поэтому если хочешь сделать остановку, то сейчас самое время. Она права: между Лонгвью и Аркадией Бэй не так много дороги, и я правда не думала, что мы так быстро туда доедем. Я надеялась на как минимум ещё один час. У меня есть одна просьба, и я пыталась придумать, как спросить это так, чтобы мой вопрос не разозлил её до степени настоящего насилия. Кажется, времени на размышления у меня не осталось. Я уже вижу наш съезд. Мне просто нужно стиснуть зубы и надеяться, что она послушает, а не вышвырнет меня из движущейся машины на скорости ста километров в час. — Так, — начинаю я, наблюдая, как линии разметки проносятся мимо. — у меня есть одна просьба к тебе. Но прежде чем я её озвучу, я хочу, чтобы ты знала, что она прозвучит по-идиотски, так что я хочу, чтобы ты меня выслушала, прежде чем реагировать. — По сравнению со всем, что произошло за последние два года? — ухмыляется она. — насколько всё может быть плохо? — Я… эм… — я тяжело сглатываю. Ей это явно не понравится. — я хочу навестить Марка Джефферсона в тюрьме. Я жду, что Виктория сорвётся, но она даже не отвечает. Она не издаёт ни звука, не сводит глаз с дороги. Несколько секунд спустя, она смотрит в зеркало заднего вида, включает правый поворотник и мягко съезжает на обочину трассы. Остановив машину, она поднимает ручник, включает аварийки и глушит двигатель. Повернувшись лицом ко мне, она мило улыбается. — Не могла бы ты это повторить, Максин? Что-то в её голосе заставляет меня потянуться к дверной ручке. Не разрывая зрительного контакта, рука Виктории резко ныряет к кнопке блокировки на пассажирской двери, и звук запирающихся замков эхом отдаётся у меня в ушах. — Я сказала, я хоч… — Потому что я не могла ослышаться. — Виктория, я прос… — Потому что мне послышалось, что ты только что предложила поехать навестить Марка, мать его жёстко через ногу сзади, Джефферсона в тюрьме! — она закрывает глаза и испускает неровный выдох. — но этого не может быть, потому что это было бы пиздец ненормально. — Слушай, я знаю, как это звучит, но… — я замолкаю, обдумывая слова. — помнишь, когда ты свидетельствовала на его деле? — Ещё бы, блин, помню. — И это дало тебе завершение, не так ли? Это помогло тебе двигаться дальше? Взгляд Виктории слегка сужается. — К чему ты ведёшь? — Э… это сложно. — Тогда сделай это проще. — Виктория, я… я была там. В проявочной Джефферсона. — Как это ты была там? — Я имею в виду, он схватил меня, и он… он п-привязал меня к тому… тому стулу, и… — прошло два года, а я до сих пор чувствую этот скотч на своих руках. — О боже, — шепчет она, ярость исчезает с её лица. — как? Когда? Она тихонько слушает, пока я описываю события, которые никогда не происходили. Как мы с Хлоей по уликам вышли на бункер Джефферсона и обнаружили проявочную, где мы нашли последние фотографии Рэйчел Эмбер. О том, как нашли могилу Рэйчел на «Американской Ржавчине», как пыталась остановить Хлою, чтобы она не убила Нейтана, и нашу спешку в панике обратно на свалку, чтобы уберечь улики убийства Рэйчел от уничтожения. Наблюдение за смертью Хлои, ощущение иглы, пронизывающей мою шею, взгляд на Джефферсона, нависшего надо мной. Пробуждение в бункере, оглушённой и привязанной к стулу. Видеть в той временной линии Викторию и пытаться убедить её, что всё будет в порядке, только чтобы этот ублюдок сделал из меня лгунью. Мои отчаянные прыжки через фотографии, блестящая и сияющая временная линия, которую я бросила, чтобы спасти девушку, которую люблю, спасение Дэвидом, использование фотографии Уоррена, чтобы вернуться, спасение Хлои и отправка полиции к Джефферсону, чтобы создать финальную временную линию. — Когда Дэвид с копами вломились в бункер и спасли меня, — медленно говорит Виктория. — это было из-за тебя? Я пожимаю плечами. — Более-менее. — Ох, Макс, — она притягивает меня в объятья. — почему ты мне не сказала? — В этой временной линии со мной этого не случалось. Я изменила всё так, что этого не произошло, — я пытаюсь вытеснить дрожь из моего голоса. — я… я не думала, что у меня было право. Не когда ты… — Прекрати. Ты это помнишь, значит это произошло, — настаивает она, сама того не зная повторяя слова Хлои почти двухлетней давности. — у тебя есть такое же право ненавидеть его, как и у всех остальных. — Вот почему я хочу его увидеть. Как бы ни пошёл план, это может быть моим последним шансом посмотреть ему в глаза и показать ему, что я его больше не боюсь. Или, по крайней мере, сказать ему, чтобы шёл нахуй. — Ладно, это я могу понять, — признаёт Виктория, печально усмехаясь. — но сколь я бы ни хотела дать тебе такой возможности, я более чем уверена, что ты не можешь просто нанести визит без предупреждения. — Ты права. Нужно быть зачисленным в список одобренных посетителей. — И как ты планируешь туда поп… — тянет она. — о, блять. Он отправил тебе письмо, не так ли? — Да, отправил, — неуверенно отвечаю я. — тебе тоже? Она кивает. — И я отправила ему ответ с парой ласковых. — Конкретно насколько ласковые были слова? — зная Викторию, описанием письма, вероятно, будет «отвратительно неадекватны». — Я, возможно, пригрозила ему тем, что разделаю его, затем завяжу свободную кожу в узел над его головой, чтобы он задохнулся от собственной вони. — Срань Господня, Виктория. На мой испуганный взгляд она пожимает плечами. — Я прочитала это в книге, и подумала, что это звучало страшно. — Да, совсем немного. — В любом случае, это, наверное, поставило крест на листе посетителей, так что сомневаюсь, что мне они позволят его увидеть, — Виктория хмурится. — но почему он прислал письмо тебе, если он никогда… ну, ты понимаешь. — Он, эм… — я переминаюсь в сидении с дискомфорта. От воспоминаний о помешанных чувствах Джефферсона ко мне блевать охота. — я ему очень нравилась. Он сказал, что был разочарован тем, что у нас не было шанса поработать вместе. Он сказал, что я могу посетить его в любой день. — О мой Бог, — Виктория свиду, чувствует справедливое отвращение. — это просто… фу. — Да, — очередное воспоминание всплывает в голове, принося любовную улыбку на моё лицо. — Хлоя сожгла это письмо, и… — я роняю лицо в руки со стыда. — …и потом убедила меня помочиться на пепел. — Ладно, это пиздец как мерзко, — смеётся она. — справедливо, но всё равно мерзко. — Эта идея под стать Хлое, — признаю я. — Да, — кивает Виктория. — мы с ней никогда не уживались, но слушая твои рассказы о ней, я понимаю, что хотела бы иметь шанс узнать её так, как её знаешь ты. Я никогда бы не подумала, что скажу такое, но она, кажется, была довольно крута. — Да, была. И, думаю, вы двое могли бы подружиться. — Я более чем уверена, что она меня ненавидела, Макс. Я качаю головой. — Она ненавидела богатую Викторию. Ей бы понравилась обычная Виктория. Обычная Виктория шикарна. — Ещё бы. — Так, насчёт Джефферсона… что скажешь? Ухмыляясь, Виктория снова заводит двигатель и мягко выводит машину обратно на трассу. — Я скажу, что давно пора сказать этому мерзкому, извращённому куску дерьма всё, что ты о нём думаешь.

***

Восьмое октября, 2015 Исправительное учреждение Штата Орегон Сэйлем, Орегон Часы посещения в Орегонском исправительном учреждении довольно сужены: всего лишь одно трёхчасовое окно посреди дня, и оно давно позади к тому времени, как мы прибыли в Сэйлем. Я мимолётом задумываюсь о перемотке, но это значит, что я вернулась бы в момент до того, как я убедила Викторию приехать сюда, и мне не особо хочется вновь повторять этот разговор; особенно не по телефону, потому что она бы вернулась в штат Вашингтон во внезапно пустую машину. Мы были не против переночевать в городе. Одно из преимуществ в знании того, что ты собираешься изменить прошлое — это что ты не жалеешь о деньгах, потраченных в настоящем. Мы побаловали себя двумя лучшими комнатами отеля, которые могли себе позволить, заказали тонну обслуживания номеров (в основном напитки и десерты) и до поздней ночи смеялись над дерьмовыми платными фильмами. Затем каждая из нас растянулась на собственной (суперкомфортной) по-царски большой кровати для великолепного сна. На следующий день я проснулась и почувствовала себя так хорошо, как не чувствовала себя довольно давно, и к тому времени, как мы прибыли в исправительное учреждение, я была готова к чему угодно. Оказалось, что записаться на визит к Джефферсону было до жути просто. Моё имя до сих пор было в его листе предварительно одобренных посетителей (дрожь), а для записи было достаточно показать им своё водительское удостоверение. Скучающая женщина, сидящая за стеклом толщиной в сантиметр, передала мне через окошко маленький лоток и сказала мне (таким монотонным голосом, что стало интересно, не записали ли его заранее) полностью опустошить карманы и положить всё туда. Мгновение спустя я обменяла полный лоток на пронумерованную бумажку, затем сказала мне следовать за пугающе огромным и мрачным охранником в зону посещения. По пути он объяснял правила посещения. — Помните, что вы можете посетить только одного заключённого. Вам нельзя говорить ни с кем, даже с другим посетителем. Вы с заключённым будете сидеть за противоположными сторонами стола. Физического контакта не будет совсем. Понятно? Я киваю. — Поняла. — Вам ничего нельзя передавать заключённому. И это значит ничего, неважно, насколько безобидно это может быть. Никаких сигарет. Никаких фотографий. Даже жвачку. Понятно? — Вы, ребята, забрали у меня всё, что у меня было с… — тяну я, когда он сурово смотрит на меня. — точно. Поняла. Ничего. — Ваш визит будет под наблюдением и под записью всё время, пока вы здесь, и от вас ожидают адекватного поведения. Любой физический контакт, крики, громкий мат, вульгарность или другие виды нарушений приведут к немедленному завершению вашего визита. Что-то в голосе мужчины создаёт впечатление, что за каждым правилом кроется недосказанное «или вас пристрелят». Всё вокруг меня, от бетонных стен, до укреплённых стальных дверей, кажется бездушным и безликим. Всё это место кажется драконьим логовом. На сердце становится теплее от мысли о том, что Джефферсона заперли здесь. Когда небольшая речь охранника заканчивается, мы подходим к металлической двери, которая выглядит более-менее как остальные. Интересно, он специально просчитывал время так, чтобы это произошло? Я слышу лёгкое жужжание открывающихся магнитных замков, и охранник толкает дверь, открывая за ней большое помещение, которое, на удивление, выглядит похожим на кафетерий старшей школы. Он держит дверь до тех пор, пока я не пройду через неё, затем закрывает за мной с приглушённым стуком и жестом указывает на ближайший стол. — Подождите здесь, заключённого приведут к вам. Есть ещё вопросы? Сдаётся мне, что если я попрошу у него электрошокер, то ни к чему хорошему моя просьба не приведёт. — Нет. Он коротко кивает, бормочет что-то в рацию, и отходит в небольшой сторожевой пункт рядом с дверью. Несколько минут спустя, он указывает на дальний край помещения. Я поднимаю взгляд как раз вовремя, и вижу, как другая дверь открывается, и за ней возникает единственный и неповторимый Марк Джефферсон. Я не удивлена тем, что с тех пор, как я последний раз его видела, он выглядит по-другому. Его бородки больше нет, а его волосы, когда-то уложенные по-стильному беспорядочно, укорочены до неровной стрижки под ёжика. «Достаточно-стильные-чтобы-не-выглядеть-достаточно-стильными» очки, которые я помню, заменены дешёвыми в чёрной пластиковой оправе, и одна из линз заметно поцарапана. Я узнаю тёмные круги под его глазами, показывающие, что он плохо спит, но эти глаза всё равно загораются, когда он видит, кто к нему пришёл. Другой охранник с каменным лицом ведёт его к столу так быстро, как позволяют оковы на его лодыжках и запястьях. В результате он удовлетворительно глупо плетётся, что отнимает у него последнюю харизму, которая у него осталась. Усаживаясь так плавно, как позволяют его наручники, Джефферсон тихо ждёт, пока охранник закрепляет кандалы к крюку на полу, и улыбается мне улыбкой, от которой по коже бегут мурашки. Так продолжается до тех пор, пока его сопровождающий не уходит, после чего он начинает говорить. — Неужели это Макс Колфилд. Должен сказать, я удивлён, что вижу тебя здесь. Мне было интересно, получила ли ты моё пись… Я выскакиваю со своего места до того, как он успевает закончить. Ломанувшись через стол, я хватаю его голову обеими руками и впечатываю его лицом в стальную поверхность со всей силы, на которую способна. Всё время, что я провела в спортзале, наконец, окупается: хруст его носа, ломающегося об стол, мог бы быть самым удовлетворительным звуком за всю мою жизнь. Болезненный вой, который он издаёт, когда поток крови начинает течь по его подбородку, очень близок ко второму месту в топе. — Это было за Рэйчел, больной ты ублюдок! — я наношу ещё один удар в его раздробленный нос. Это больно, и я попадаю чуть выше места, куда целилась, но оно того стоит, когда переносица его дешёвых очков ломается под моим кулаком. Джефферсон вновь кричит, две половинки оправы валятся на пол, а по его лицу текут слёзы боли. — а это было за Викторию! Он испускает испуганный всхлип, когда я вновь поднимаю кулак, и клянусь, я бы всё отдала за его запись. Я поставила бы его на рингтон. Краем глаза я вижу, что охранник, приведший меня сюда, теперь куда ближе ко мне. У меня осталось мало времени, но я мечтала об этом моменте. Без перчаток или повязок для запястий, это, наверное, будет больно — очень — так что я хочу, чтобы оно того стоило. Вот почему я жду с секунду, чтобы он открыл глаза. Потому что я хочу, чтобы он видел, как приближается мой кулак. И когда он их открывает, когда он щурится на меня сквозь слёзы, я знаю, что мне нет смысла этого говорить. Он уже понимает. Это за меня. Я делаю последний удар, вкладывая в него всю силу. Я попадаю прямо туда, куда целилась, чуть ниже того, что осталось от его носа. Ещё один приступ боли обжигает запястье, его голова отлетает назад, но оковы не позволяют отклониться далеко. Он практически тут же вновь склоняется вперёд и сплёвывает на стол два передних зуба. Пальцы охранника уже сжимаются вокруг моей руки, когда я вскидываю правую. Всё замирает на месте. Я в последний раз смотрю на причинённый мной урон, жалея, что мой телефон забрали, когда я пришла: я бы очень хотела показать фотографию всего этого Виктории. Вздохнув, я слегка поворачиваю запястье на несколько градусов и пытаюсь игнорировать покалывание, наблюдая за тем, как всё двигается в обратном направлении. Охранник рядом со мной убирает руку, затем начинает бежать задом наперёд к своему месту у стены. Зубы Джефферсона запрыгивают обратно к нему в рот, а кровь, запятнавшая его оранжевый комбинезон, затекает обратно в его нос. Несколькими секундами спустя, благодаря отскоку от стола, его лицо магическим образом заживает. Я наблюдаю за тем, как мир медленно останавливается, когда я потихоньку отпускаю перемотку. Усевшись обратно, я прячу свой побитый кулак от его глаз и позволяю времени вновь течь вперёд прямо посреди слов Джефферсона. — …удивлён, что вижу тебя здесь. Мне было интересно, получила ли ты моё письмо. Но то, что ты решила меня навестить — такое приятное… Я не собираюсь слушать то, о чём он там болтает. Никто никогда вам не скажет, как больно кого-то бить, но я использую эту боль для того, чтобы собрать каждую жестокую мысль, которая у меня только появлялась на его счёт. Я заставляю себя вспомнить всё, что он сделал, до единой невыносимой детали: ощущение скотча на запястьях, внезапную боль от иглы, протыкающей мою шею, тошнотворную дезориентацию от наркотиков, и слова, которые он говорил мне между щелчками затвора камеры; те, из-за которых я неделями после этого чувствовала себя грязной и уязвимой. Даже опустошающий вид безжизненного тела Хлои, валящегося на землю, идеально круглое отверстие над её левым глазом, едва различимое в темноте. Я собираю всё это в кучу — гнев, ненависть и отвращение, которые он вынудил меня нести последние два года — и изливаю их в самую злобную улыбку, которую могу показать. Джефферсон дёргается так сильно, что можно подумать, будто я наставила на него пистолет. — Прекрати говорить, Марк, — спокойно говорю я. — и так плохо, что мне приходится делить с тобой один воздух. Не заставляй меня слушать, как ты его тратишь. Неплохо, да? Это Виктория придумала. — Я… Я делаю небольшой, острый жест левой рукой, его достаточно для того, чтобы заткнуть его и случайно не встревожить охранников. — Единственная причина, по которой я здесь — чтобы насладиться видом тебя за решёткой и понадеяться, что тебя здесь постоянно избивает стокилограммовый парень по имени Малыш, — я делаю голос громче достаточно для того, чтобы он донёсся до соседних столиков. — потому что я слышала, что это происходит со взрослыми мужчинами, которые травят наркотиками и растлевают девочек-подростков. Джефферсон от ужаса шире раскрывает глаза, слегка вжимая голову в плечи. На мою радость, несколько ближайших заключённых посмотрели на нас. Один из них — здоровяк с коллекцией армейских татуировок и бицепсами, которые кажутся больше моих ног — бросает взгляд на женщину перед ним, затем поворачивается обратно и убийственно зыркает на Джефферсона. — Хех. Думаю, у тебя только что появился новый друг. — Макс, ты не можешь… — Ты, наверное, думаешь, что я только что сделала это место отдельным кругом Ада для тебя, что из людей, которые захотят выбить из тебя всё дерьмо, выстроится живая очередь, но ты не прав. То, что я сделала, несущественно, потому что ты несущественен, — бросив взгляд за плечо, я вижу того же самого охранника, который привёл меня сюда, идущего к нам. Счастливым он не выглядит. — похоже, что наше время подошло к концу. — Ма… — Тихо, — я поднимаюсь со своего места, как только подходит охранник. — мы закончили.

***

Процесс выписки обратно одновременно внезапный и недружелюбный. Бумажный пакет, содержащий то, что я выкладывала из своих карманов, мне в руки практически впихнули. Затем мне сказали, что, по неясным причинам, моё имя будет выписано из списка одобренных посетителей Джефферсона, и что мне нужно будет перезаписаться, чтобы вновь туда попасть. Я улыбаюсь так мило, как могу. — Мне это не понадобится. Я не вернусь. Ещё один охранник с пустым лицом (серьёзно, эти ребята как будто Вулканцы) провожает меня к выходу и буквально выпихивает меня за дверь. Пройдя через всю парковку бодрым пружинистым шагом, я обнаруживаю Викторию, стоящую у машины и лениво играющую в телефон. Когда я приближаюсь к ней, она поднимает глаза. — Ну? Как всё прошло? — Более чем уверена, что я только что заслужила своё место в списке запрещённых к посещению. — Рада это слышать, — смеётся она, убирая телефон. — ну что, как тебе чувства после того, как послала его? Так приятно, как ты надеялась? — Было неплохо, — пожимаю я плечами. Оглянувшись, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, я вытаскиваю руку из кармана и показываю ей повреждённые костяшки. На трёх из них уже формируются синяки, и ещё одна слегка кровоточит. Должно быть, разбила её об зубы Джефферсона. Гадость. Нужно не забыть продезинфицировать. — кстати, разнос его лица был настоящим подарком, пусть и было жесть как больно. Глаза Виктории загорелись так, будто она выиграла в лотерею. — Погоди, ты серьёзно? — Агась. Жаль, что пришлось отмотать обратно. — Как сильно ты его побила? — Сильнее, чем я когда-либо что-либо била за свою жизнь. — Чёрт, — она шире раскрывает глаза. Я не боксёр, но она держала мои перчатки для ударов достаточно долго, чтобы знать, что я и не хлюпик. — насколько плохо с ним всё было? Ты сломала ему нос? Я киваю, даже не пытаясь скрыть то, как я собой довольна. — Ещё выбила ему пару зубов. — Серьёзно? — она в восторге склоняется ближе. — он плакал? Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста скажи мне, что он заплакал. — Как маленькая сучка. — Это прекрасно, Макс. Это просто прекрасно, — она утирает притворную слезу. — единственное преступление в том, что ты не могла его так оставить. — Это да. Кстати, я очень громко заявила, что он растлевал девочек-подростков. Многие заключённые в зале были не особо этим довольны. Даже если всё это отмотается, я уверена, сегодняшняя ночь будет для него довольно хреновой. — Ох, блять! — кричит Виктория, смеясь настолько громко, что пугает проходящую мимо парочку. — ты моя чёртова героиня! — Обычное дело, мэм, — широко улыбаясь, я бодаю её плечо своим. — давай убираться отсюда.