Остракон

— Это, нахрен, твоя вина! — Томми очень, очень хотел толкнуть Дрима. Ударить его. Сделать ему больно. Он, блять, был абсолютно уверен в том, что это всё из-за Дрима! Томми не трогал долбанные дома, он ничего не поджигал, не подрывал или что-то вроде, он действительно просто жил — и как Туббо, нахрен, вообще мог поверить, что это Томми? — Я не знаю, как, но это ты всё сделал и свалил вину на меня, ты… — Думаешь, я действительно мог бы поджечь дом Гоги? — лица Дрима было не видно, но Томми готов был поклясться, что ублюдок иронично изогнул бровь. Чёртов… — Своего близкого друга? Хей, я же не Таббо, — злая насмешка сменилась другой, чуть добрее, но всё ещё злой. Томми ненавидел эту интонацию так сильно. — Я не предатель. — Как ты, нахуй, его назвал?! — Томми попытался толкнуть эту дрянь; не нападал, но, блять, ему бы так хотелось. — Но он забыл о тебе, — Дрим спокойно и равнодушно перехватил руку Томми, но калечить не стал. — Забыл, как только стал президентом. И изгнал тебя. Таббо обещал быть на твоей стороне, но… Ублюдок покачал головой. Томми прикусил язык. Он помнил, что Дрим умеет говорить так, как не умеет больше никто. Его слова делали с людьми что-то очень странное. Если Дрим говорил, другие почти всегда с ним соглашались, ну, или чувствовали себя отвратительно, в зависимости от того, чего ублюдок хотел добиться. — Отъебись, — он махнул свободной рукой и отстранился. На удивление, Дрим не стал его удерживать. — Вот увидишь, Туббо заберёт меня через пару дней. Никто, нахуй никто не будет прислушиваться к тебе, Дрим! — Скоро ночь, — невпопад заметил этот ублюдок. — Тебе стоит хотя бы развести костёр. — Очень, нахуй, смешно, — Томми похлопал себя по карманам. Огнива не было. Вообще ничего не было, о Боги, его выставили прочь из страны, которую он основал, без вещей. Его вышвырнули за долбанную обсидиановую стену, хотя он не был виноват ни в чём. Это сделал Туббо. Почему это сделал Туббо?.. — Собери хворост и каких-нибудь веток. Я разведу тебе огонь и уйду через портал, — Дрим сел под деревом, всем видом показывая, что помогать не собирается. — Мне нельзя оставлять тебе огниво. Но я буду навещать тебя так часто, как смогу, Томми. — Зачем тебе этим заниматься? — Томми фыркнул. Как же! Дрим наверняка рассчитывает бросить его подыхать. Как будто Томми может так просто сдохнуть после всего, что он уже пережил! — Ты врёшь, подонок, ты всегда врёшь! Долбанный манипулятор. — О, но разве это не ты ведёшь себя как подонок? — Дрим снова поднялся на ноги и сделал несколько широких шагов к Томми. В груди что-то ёкнуло — не страх, конечно же, Томми не боялся этого кретина. Но… опасался. Дрим высоченный и очень сильный — они уже дрались, и Дрим дрался с другими. Если он захочет поднять руку… — Просто собирай хворост. — Не подходи ко мне, — на плечо легла чужая тяжёлая рука. Томми подумал, что мог бы ударить его. Если бы не топор, который Дрим таскал в пространственном кармане и которым владел слишком уж виртуозно для человека с настолько худощавым телосложением. У Томми был только маленький нож в ботинке. — Ты не сможешь выжить тут сам, Томми, и ты прекрасно знаешь это. — Катись к чёрту, — поняв, что ублюдок не собирается отходить, Томми оттолкнул его руку и спешно отпрыгнул. Он постарался не показать то, как сердце суматошно колотилось от странного предчувствия. — Мне не нужны твои подачки. Придурок. Дрим пожал плечами. — Как знаешь. Я навещу тебя завтра, — он развернулся и двинулся к порталу. У него было огниво, по-настоящему было, и в какой-то момент Томми вдруг подумал, что может попробовать его отобрать. Это ведь не будет подачкой? Ему бы пригодилось огниво, ведь вряд ли он сможет найти где-то в кустах кусок металла; его нож для этого не подойдёт, Томми уже пробовал когда-то. А ночью, наверное… Томми оборвал все эти мысли, от которых у него подгибались колени. Стиснув зубы, он наблюдал за тем, как Дрим, выбив искру, открывает портал и исчезает там, под кипящей фиолетовой пеленой, и сложные гипнотические узоры на ней раскалываются, осыпаются мелкими частицами и растворяются в воздухе. Пахнет горечью. Томми кричит вслед Дриму что-то про долбанных ублюдков и их помощь, про то, что Туббо скоро вытащит его. Обязательно одумается, обязательно придёт просить прощения и отменит это дурацкое наказание. Туббо ведь знает, что Томми не поджёг бы дом Джорджа. Да и вообще, когда в Л’Манбурге поджог чьего-нибудь дома считался преступлением? Томми что-то не припомнит, чтобы кого-то ещё выгоняли за поджог или кражу. Тем более на хренов остров. Долбанный Дрим. Он говорит, и люди слушаются его, люди верят ему, даже если он говорит хуйню. И это он надавил на Туббо. Это ему больше всех надо, чтобы Томми было плохо. А, блять, Туббо тоже хорош! Безвольный придурок. И почему вообще все хотели видеть президентом именно его? Томми кричал что-то ещё. Он не помнит, как много нарассказывал — болтал себе под нос, жаловался птицам и деревьям. На всё: на Дрима, тупой дом, на Туббо, на Филзу, который даже не выполз из своего скворечника, как будто ему совсем наплевать. На всех-всех-всех и уже очень давно. Томми так злился, что даже побил дерево. Немного — у него загудели костяшки, содранные до крови. Пришлось искать, где смыть красное с ладоней; хорошо, что на острове было несколько пресных ручьёв. Ему не пришлось пихать содранные до крови руки в морскую воду. Ему не придётся отфильтровывать соль. Потемнело быстро. Как будто в один миг на остров — Томми мог обойти его, наверное, часа за полтора — рухнула темнота. Она была… такой густой. И никто не пришёл за ним. Томми передёрнуло — надо же, ублюдок не соврал; и впервые от этого было так тошно. Он почти не собрал веток; на самом деле, Томми ругался и злился большую часть времени, и всё никак не мог успокоиться — тянущее ощущение в груди, от которого он надеялся избавиться, никак не уходило. И темнота. Такая неожиданная темнота. Томми бросился собирать больше веток, потом спохватился — у него нет огнива. Ему запретили иметь огниво, ведь так он мог выбраться через портал. Они бросили его, бросили! Томми не смог найти подходящие камни. Он пробовал подобрать такие, чтобы при стуке друг о друга из них вылетали искры, но не смог. Таких не было. Совсем. И он бесполезно собирал эти дурацкие ветки! Он не сможет зажечь огонь. Тут, наверное, ужасно холодно ночью. Томми захотел заплакать. Он даже зашмыгал носом, но потом спохватился и сдержался. Нет уж! Он не будет реветь. И вообще его скоро заберут — во всяком случае, Томми хотелось надеяться, что Туббо скоро одумается. Может быть, он прибудет завтра. Проведёт Томми через портал, вернёт его домой и будет обязательно извиняться за то, что был таким занудным придурком. За то, что послушался Дрима. Но пока что Томми был здесь. И, если ему не повезёт, то он может и не пережить эту ночь. У него нет света. Томми не придумал ничего лучше, чем вернуться к порталу. Повезло — он не успел остыть; даже при разрушении плёнки порталы подолгу оставались горячими. Что же, у него будет хотя бы тепло. И чернота. Затянутые густыми облаками — или это уже тучи? — звёзды. Чёрное небо. Чёрный остров. Томми не видел даже собственных рук. Ему было почти всё равно, открыты его глаза или закрыты, но он всё равно старался пореже моргать. И весь обратился в слух. Мир полнился самыми разными звуками. Громкие и тихие, низкие и высокие, похожие на дуновение ветра или на тяжёлые шаги какой-нибудь хищной твари — все они были одинаково стрёмными. Томми сжался в комок, прижался к порталу так сильно, как мог, стараясь уловить всё уходящее тепло. На нём была одна футболка, и в ней было ужасно холодно. Звук открытия портала показался охереть каким громким. Слабое фиолетовое свечение ударило по глазам, и Томми отшатнулся, закрывая лицо руками. Он захлёбывался запахом горечи, он не услышал шагов, потому что гул портала показался ему оглушительным. На мгновение Томми показалось, что это Туббо пришёл спасти его. Но заговорил пришедший голосом Дрима. Портал осыпался за его спиной, но свет не исчез — он стал из фиолетового оранжевым и дрожащим, потому что у Дрима с собой был факел. — Всё ещё уверен, что тебе не нужны мои подачки, Томми? — Пошёл к чёрту. Пришёл глумиться, а, Дрим? — Томми отшатнулся. Но не слишком далеко — ему не хотелось уходить от света, по которому он успел соскучиться, и от снова разогревшегося портала. — Очень, блять, смешно. — Если ты так считаешь, — и потом Дрим демонстративно хохотнул. Томми знал наверняка, что демонстративно — ублюдок смеялся иначе; совсем как вскипевший чайник. — Я здесь, чтобы ты не умер за эту ночь. Этот остров — не казнь, и у меня нет желания переправлять через Ад твой труп. — Похуй, — буркнул под нос Томми. Ему было странно стоять рядом с Дримом; странно и очень страшно. Раньше это всегда заканчивалось тем, что ему делали больно. — Ты собрал ветки? — Зачем? У меня всё равно нет, чем разжечь костёр, — Дрим тихо цыкнул языком. Наверное, это должно было быть громко, но у него была на лице эта дурацкая керамическая маска. — Дай мне факел и свали, придурок. — Грубо. — Мне плевать. — Очень жаль, Томми, — ублюдок наклонился к нему, как будто пытался заглянуть в глаза. Наверное, у него и получалось — а Томми его глаза сквозь прорези различить не мог, и это было охрененно нечестно. — Но если ты будешь грубым, от тебя отвернусь даже я. И на твоей стороне не будет ни одного человека. В словах Дрима был резон. Конечно, Томми знал, что Туббо скоро вернёт его в Л’Манбург — иначе и быть не могло! — но… но до этого дня, который непременно наступит, нужно было дожить. Желательно целым. — Иди нахуй, Дрим, — процедил Томми вопреки своим размышлениям. Признавать, что этот ублюдок в маске может быть прав, было очень тяжело, Томми чувствовал, как при одной мысли об этом у него болезненно сжимается желудок. — Ты никогда не был на моей стороне. Или он просто был голоден. — Потому что ты просто эгоистичный засранец, Томми, и твоё сиротство тебя не оправдывает, — Дрим сделал жест рукой, приказывая замолчать, на что Томми его послал. Слушаться он не собирался; лучше уж оказаться без костра, без еды, без чего угодно — но только не плясать под дудку этого урода! — Замолчи! — прикрикнул на него Дрим; самообладание на мгновение соскользнуло с него, как шкура со змеи во время линьки, и Томми почувствовал странную, неуместную гордость за себя и своё умение доставать людей. — Умоляй меня, сучка, — Томми оскалился, не вполне уверенный, что Дрим различает выражение его лица; факел давал маловато света, да ещё и его маска… — Либо разведи мне ёбанный костёр, либо проваливай! — Я говорил тебе собрать ветки, Томми, но что делал ты? Плакал и звал своего президента-предателя? — Не смей, блять, говорить о нём так! Туббо!.. Дрим вдруг расхохотался, да так, что вскоре зашёлся каким-то болезненным и надрывным кашлем; его смех, свистящий и плотный, ввинчивался в уши, и Томми от этого хотелось взвыть. — Не смей ржать, уродец, — Дрима эти слова, казалось, только развеселили сильнее. Томми скрестил руки на груди, всем видом показывая недовольство, и принялся ждать, пока этот истерический приступ закончится. — Голос Таббо был решающим, — вкрадчиво начал ублюдок, свободной рукой проводя под прорезями для глаз так, будто смахивал слёзы. — Это он выбрал изгнать тебя, и, я думал, это веская причина для ненависти. Разве нет, Томми? — Это ты заставил его. — Брось, — в чужом голосе была самодовольная ухмылка, которую Томми искренне ненавидел. — Я не вмешиваюсь в дела вашего независимого Л’Манбурга, — Дрим весь сочился презрением, и в это мгновение Томми захотелось сорвать его маску и плюнуть в эту поганую рожу, но он, конечно, не сделал этого. Он уже хорошо запомнил, чем может кончиться попытка снять с Дрима его дурацкую маску. — Лжец. — Пойдём, ребёнок, — Дрим повернулся к нему спиной, ничего не боясь, и двинулся в чащу, жестами показывая, чтобы Томми шёл за ним. — Нужно собрать ветки, раз ты не удосужился, и развести костёр. — Не хочу я никуда с тобой идти, мудак, — буркнул Томми и сделал шаг в сторону Дрима. — Я не спрашивал, чего ты хочешь. Я сказал тебе идти, — голос Дрима вдруг дрогнул. — Ну же. Тебе нужно научиться принимать помощь с благодарностью, Томми. Иначе ты очень плохо кончишь. — Сука. — Пиздюк. — Я, блять, не ребёнок, — буркнул Томми себе под нос, насупился и поспешил за оранжево-жёлтым дрожащим огоньком факела, растирая замерзающие руки.