накрытый стаканом паук.

Добираться к общежитию Скарамучча тоже не торопится, вероятно, настроение у него так и не появилось на всё это бурное разнообразие красок жизни – впервые, быть может, он предпочтет отсидеться дома и посмотреть что-то, почитать, да даже в бар заглянуть будет не так оглушительно, как распивать дешевые самодельные коктейли под мерзкие звуки поцелуев и наверняка громких стонов из соседних комнат. Планировку очевидно царских апартаментов он не знает, даже теоретически не смог бы рассчитать в силу того, что никогда там не был: не приходилось и не хотелось, да и всё основное движение происходит в стенах квартиры Ху Тао. Разгуляться там всей студенческой общиной не получится, но напиться и обкуриться выйдет успешно, что уж речь вести о внеплановых знакомствах и связях с её-то роскошным санузлом. Не то, чтобы Баладир успел испытать чудеса раковины и зеркала в пол, его там всего лишь тошнило от какой-то мерзкой водки и не менее мерзкой еды в виде морепродуктов, которые ему, ослеплённому градусом, подсунула Эмбер. Коварная девушка под маской бесконечной наивности и доброты, захочет и шею тебе свернет, хотя он ей ничего такого не сделал! Разве что не дал номер Эмми по вежливой просьбе, но это уже личное-не-публичное и какое право Скарамучча имел раскидываться секретной информацией насчет контактов главной лесбиянки этого города. Между прочим, лесбиянкой она не являлась, это Скарамучча вспоминает, когда фильтр сигареты уже начинает жечь пальцы, а какая-то там пансексуалка или как их? Ей-богу, ему не знакомы тонкости и прелести (вот прелести уж точно с его-то непостоянством), а спрашивать у самой виновницы дурной славы было бы исключительно нетактичным жестом. Нетактичным потому что они всё таки друзья и Фишль ни разу не спросила его о том, почему по документам у Скарамуччи нет ни одного живого родственника. Сигарета тлеет быстрее, чем хотелось бы, не оставив юноше ни единого шанса задержаться под козырьком здания побольше и глубже в потоке бесконечных мыслей. Может быть, идиотские психологические форумы плохо влияют на рассудок и пора надевать шапку из фольги, чтобы всю тысячу айкью не украли из этой чудесной головы. Баладир докуривает до самого фильтра, чтобы не заходить внутрь с грузом впустую потраченных денег на сигареты, которые, как оказалось, стоят не так уж и дёшево, но экономить на ежедневном ритуале сроду богохульству, а студент исторической кафедры едва ли смог себе такое позволить в виду уважения к знаниям и потраченным ресурсам на изучение всего этого. В комнате обнаружился и сосед, сосредоточенно ковыряющийся то в шкафу, то на своём царском стуле, который почему-то стал вешалкой вместо посадочного места — эта деталь его жизни остаётся всецело позорной и непонятной для всякого, кто увидит девятое чудо света на фотографии; на фотографии потому что Скарамучча запретил водить в комнату кого бы там ни было, с учётом родственников и всяких там близких друзей, ведь в конечном итоге случится полнейший бардак и чужой запах на ближайшую неделю, который даже распростёртое окно не сумеет искоренить. — Не видел тебя здесь дней пять. — Роняет Баладир, вытаскивая содержимое карманов на стол подле собственной кровати, откладывая ключи подруги в сторону на видное место, чтобы не забыть взять с собой после сборов, и оборачивается с немым вопросом к Чайлду. — И на этот раз ночевал ты явно не в канаве. Тот самый Чайлд смеётся и мотает головой, растягивается во весь рост, впрочем, не наградив при том юношу даже взглядом: — А ты всё так же чувствительная рецепторами натура, правда? Дела были, вот вернулся, потому что позвали на пьянку. — К рокерше с театрального? Теперь-то Тарталья просиял и повернулся через плечо, вцепился в бледное лицо огромными голубыми глазами и быстро-быстро заморгал. — Ты тоже идёшь! Как вопрос не звучит уж явно, но для утверждения слишком громко и интонация странная до того, что Баладир даже поморщился едва заметно, выражая полнейшее презрение к новичку-оратору: уж лучше этот рыжий чёрт пройдет курсы невербального общения (Скарамучча даже руку приложить готов к финансированию), лишь бы не орал в уши. — Да, пришёл собраться, но раз там будет местная душа компании, то нет смысла. Улыбается это рыжее чудовище совершенно некрасиво, ломано, неловко и смущённо как-то, будто ему не нравится быть центром студенческой вселенной, будто это не его заслуга и ему по душе спокойствие и тишина. — Если честно, не знаю как туда добраться, мне сказали адрес, но я забыл его сразу же. Скарамучча поджимает губы и возводит глаза в потолок, балансируя на тонкой грани жажды убийства и всемирного спокойствия. Аякс тот ещё кадр, правда, абсолютный идиот и наивный дурак, будто бы ребёнок, что он забыл на... каком? втором курсе? Как он пережил сессии с памятью давно откинувшейся рыбы — то есть никакой — и интеллектом на уровне средней школы, может быть, промышляет непосредственным переводом денег на карту преподавателей. Он слышал, что Тарталья из обеспеченной семьи, в состоянии позволить себе оплатить сессию на все обучение вперёд одним платежом, и смысл учёбы на этом скромном шаге оканчивается пропастью. То есть ничего плохого нет в том, чтобы обеспечить себе подушку безопасности в виде купленного диплома, об исследовании которого ты знаешь целое ничего, но сам Баладир усердно старался, чтобы пройти конкурс и войти в первое место на бюджет. Или, стало быть, дело в замотивированности: Скарамучча стремился вырваться из родового гнезда и жить так, как ему хочется. Сейчас хочется заехать Чайлду локтем под ребра и оставить здесь, в одиночестве. — Поедешь со мной, но чтобы больше я тебя не видел возле себя, понял? — Рыжий идиот очаровательно улыбается и кивает, вот-вот хвостом завиляет и к ноге прибьётся точно дворовой щенок. — Ты такой хороший! Баладир растягивает губы в лицемерной улыбке и роняет тихий смешок, между делом возвращаясь к сборам. Для таких тусовок предусмотрен отдельный дресс-код: лук первый "подцепить кого-то на одну ночь", лук второй "гроза философии", лук третий "объект влюблённых взглядов" — и что среди этого выбрать? Решение остаётся на чем-то между грозы философии и объектом, юноша даже успел прикрепить цепь на штаны и натянуть кольца на пальцы, на фаланги и, что самое важное, серебро на большой. Верхние пуговицы так и остаются нетронутыми, а в ушах уже новый комплект минималистических затычек, которые ему, конечно же, подарила драгоценная магистр-китайских-барахолок-Фишль. Коллективным умом (Фишль и её девушка оценили) было решено оставить на юноше черные плотные штаны и любимую красную рубашку с драконами: исторически сложилось, но Скарамучча ярый фанат азиатской культуры, поэтому в его арсенале целый хлам всяких бесполезных сувениров и украшений, которые хоть немного напоминают восточный берег. Скарамучча глубоко вдыхает и закрывает глаза, чтобы успокоиться и избавиться от миллиарда аргументов остаться здесь, в комнате, с бутылкой газировки и одной единственной конфетой, которую ему впихнул одногруппник; аргументы оказываются чем-то со стороны зоны комфорта и остатков лени, и если комфорт можно подвинуть в пользу веселья, то с ленью справиться удаётся только путём радикальных телодвижений. Кстати, в спорте это ему никогда не помогало, так что зал был заброшен на первой неделе абонемента, будучи оплаченным на месяц вперёд: Баладир наивно думал, что потраченные заранее средства сумеют его удержать на поводке обязанности за расходы, однако ценность денег для такого как он не перевешивала на чаше стратегических решений. — Смотри, нормально? — Голос Тартальи отвратительно высокий, ломаный, будто он не сломался в привычные тринадцать лет, а так и остался в детском промежутке до своих... двадцати, кажется, лет. — Ну посмотри же! — В любом случае отвратительно, вызови такси. Чайлд, кажется, готов заскулить недовольной собакой, ведь его просьба была проигнорирована подчистую, к нему даже не обернулись, даже из вредности! Однако машину заказывает, топчется за спиной соседа и нетерпеливо рвёт кожу на пальцах, как это обычно делают не совсем разумные люди с последней нервной клеткой в запасе и абсолютным отсутствием стрессоустойчивости для хорошего резюме. Уж не ему-то беспокоиться о проблемах трудоустройства в суровых студенческих реалиях. Как бы там ни было, а оба уже готовы вылететь из нудной комнаты, из осточертевшего в этот скромный будний день общежития и привычного ритма серой жизни в экзотическое двадцатиминутное путешествие до виртуозного домашнего концерта. Баладир надеется, что из домашнего там действительно только концерт и никто не додумается повторять ошибки молодости с телефоном, социальной сетью и неаккуратным движением руки во избежание отчисления вполне миловидных дам и парней, потому что, во-первых, личное – не публичное, во-вторых, необязательно в пьяном угаре записывать собственные совокупления на чужой телефон даже ради остроты ощущений. Со стороны может показаться, что данные заповеди созданы на горьком опыте самого проповедника в лице Скарамуччи, однако последний свою репутацию бережет, как и публику – вокруг. Тридцать минут из-за крошечной пробки далеко не в центре города сопровождаются нервным постукиванием чайлдовской ноги, перебиранием длинных пальцев и очевидно нервным поглаживанием запястий, будто рядом с ним едет не сосед, а килограмм наркоты на сбыт. Скарамучча в свои скромные двадцать с хвостом считал себя конструктивным человеком с аналитическим складом ума, но если терпение входит в компоненты критического мышления, то сейчас все границы конструктивности стёрлись из-за безудержного желания красноречиво обматерить Тарталью с ног до головы. Юноше, по своей натуре оказавшись и визуалом, и тем, кто воспринимает картину на звук, очевидно остро необходимо избавиться от того, кто эту картину портит одним своим существованием. Если бы школьный психолог спросил сейчас: «Кого ты спасёшь из горящего дома?», Скарамучча со снисходительной улыбкой был бы признан опасным для общества в виду желания непосредственной смерти человеку, поэтому приходится действовать радикально: Баладир грузно опускает ладонь на чужое колено и сжимает пальцы вплоть до побеления костяшек, вдавливая неугомонную конечность в пол и фиксируя вплотную к переднему пассажирскому сидению. — Хватит меня раздражать, сиди спокойно и не дёргайся. Тарталья виновато улыбается и прикипает взглядом к руке на собственном колене, испытывая и неловкость, и смущение наперевес с абсолютным удовлетворением. Нестерпимое желание двинуть ногой вопреки просьбе и цепкой хватке становится чем-то маниакальным, наравне с детской вредностью после запрета есть песок или пить яркое моющее средство. Идея становится привлекательнее с каждой секундой, потому что Баладир не убирает руку с ноги в качестве перманентной угрозы, и Чайлд вот-вот покраснеет, словно влюблённая девушка, будучи человеком впечатлительным и легким на подъем. Высотки и жилые дома тянулись один другого краше: между каждым был то узкий переулок с понатыканными кофейнями и цветочными, то едва ли не сантиметр расстояния, являя окна зданий друг другу, вплотную, чтобы горожанам не пришлось щуриться для рассматривания соседской личной жизни и заказывать бинокль. На дверях уютно расположились таблички фирм и неоновые вывески баров, бесконечная дорога ощущалась объектом раздражения для Скарамуччи, который тотчас отвернулся от окна и опустил взгляд поверх сидений, рассматривая зеркало, потолок машины и закрытый прозрачный люк. Машина тормозит у высотки и есть последний шанс сказать, что они ошиблись адресом, уехать и засесть в какой-нибудь уютной кофейне, размешивать длинной ложкой сахар в латте и загадочно смотреть в окно. Но Скарамучча отдаёт деньги мужчине, открывает дверь и вываливается на свежий воздух, вздыхая на ответный хлопок двери с другой стороны. — А дальше? — Седьмой этаж. Тарталья топчется на месте, игнорируя сказанное и ждёт, пока парень надышится воздухом, насмотрится на окна в здании напротив и составит ему компанию в лифте. — Пойдём? Баладир хлопает по карманам в поиске сигарет и вздыхает ещё раз, громче, оборачиваясь наконец всем телом. Наверное, забыл в комнате на столе, когда собирался. — Давай двигай. — Небрежно роняет вполголоса и уверенно делает шаг внутрь, через несколько секунд осматриваясь уже внутри очевидно не бюджетного жилого комплекса в поиске лифта. Чайлд послушно плетётся следом и вклинивается за спину, действует на опережение, жмёт нужную кнопку и приваливается плечом к стене рядом с дисплеем, смотрит внимательно на юношу, рассматривает и улыбается мягко, очаровательно, прекрасно при том зная о том, что подобные знаки внимания на Скарамуччу не действуют от слова «хватит скалиться». Его хочется зажать здесь, в лифте, строптивого и двуличного, невыносимо крошечного и симпатичного, но Тарталья, к счастью, не животное и в состоянии держать себя в руках, игнорировать свою влюбчивость по щелчку, пережидать и привычно раздражать своим нимбом над головой. — Почти приехали. — Сообщает он и толкает носком кроссовок ногу юноши, привлекая к себе внимание и пассивную (по идее?) агрессию. Скарамучча не отвечает, так и пялится в свой телефон и что-то печатает-печатает-печатает.

Кому: Эмми буду через секунду, со мной Аякс. Доставлено.

Кому: Эмми вы где? Доставлено.

Баладир роняет тяжелый вздох и поднимает глаза как раз по прибытию на этаж, ждёт, когда идиотская туша вывалится и теснится следом, крепко при том цепляясь пальцами за телефон, чтобы не уронить его в ту самую щель между кабиной и этажом. У него внезапно упало настроение и желание двигаться куда-либо, хотя, если признаться, он и не знает квартиры, оттого бессознательно двигается за Чайлдом и параллельно гипнотизирует диалог с Фишль. — Слушай, я не знаю квартиры, поэтому ориентируйся на шум. В ответ он слышит только сдавленный смех. — Будешь должен. Скарамучча вскидывается вопросительно глазами к собеседнику и успевает заметить только хитрый оскал во всё лицо, прежде чем Аякс успевает скрыться за дверью. Вот же скотина. Телефон в руке вибрирует. Эмми На балконе, возьми мне выпить. От шумного беспредела его разделяет только массивная дверь и это почти поэтично, немного по-философски, однако неуместно и отнюдь не увлекательно, не является пищей для размышления или полигоном для полёта мысли. От алкогольной интоксикации его разделяет только массивная дверь. Скарамучча заходит в апартаменты и мгновенно оказывается прижатым толщей децибел к той самой двери, моргает несколько раз и морщится от, кажется, витающего в воздухе дыма. На голливудскую съемочную площадку квартира не похожа, а вот на дешевую картину о подростках очень даже. Пока он взглядом находит импровизированную барную стойку, проходит минуты три, за это время его успели толкнуть, попытаться закадрить и узнать, видел ли он здесь такую смуглую девушку. — Что есть лёгкое? — Почти кричит Баладир и, раздраженно поджав губы, поманил бармена к себе рукой. — Маргарита или Гимлет есть? Парень молчаливо кивает и улыбается смущённо. — Две порции Маргариты организуй, будь добр. Как зовут? — Тоума. Тоума, кажется, покраснел. — Отлично. Я подожду здесь. Баладир отворачивается и жмётся спиной к столешнице, на нее же опираясь локтями. Музыка отвратительная, дым мешает нормально дышать, но, в принципе, для бесплатного разгона вполне сойдёт, хотя он и никогда не был ценителем двухметровых колонок и извивающихся на танцполе тел. — Пожалуйста! Две Маргариты. Наверное, Фишль именно поэтому перебралась на балкон: подальше от толпы и давки, потных тел и возможности быть прижатым к кому-то без весомых на то причин. — Номер оставил? — Шутливо отзывается Скарамучча, но бумажку всё таки замечает привязанной к ножке бокала. — Умница, до встречи. Миссия остаётся неизменной. Добраться до балкона и не разлить две порции напитков. Единственный разумный вариант — двигаться вдоль стены и ни на кого не смотреть от греха подальше, мало ли, что подумает пьяное сознание о поданной выпивке и плевать, что не тебе несли. План оказывается успешным и наконец можно заметить панорамное окно и незапертую дверь на балкон, которая через минуту будет захлопнута легким движением бедра, чтобы лишние уши и лица не вливались в компанию. На огромном диване сидит Эмми и её чудесная подружка, разумеется, прилипшая вплотную, с щекой на девичьем плече. — Где Тарталья? И это первое, что она спрашивает? — Потерялся и правильно сделал. Привет, хвостик. Мона улыбается исключительно ядовито, машет ему аккуратной маленькой рукой и здоровается вслух: — Как ты дожил до своих лет? — Ради твоей дамы сердца и жил, вот не хватало мне осуждения от первокурсницы. Молчать. — Единственное кресло занимает Скарамучча, развалившись в том по-королевски, закинув ногу на ногу и забыв о своей порции Маргариты. — Ты номерок-то записал бы, иначе бумага размокнет. — Советует Фишль, а сама к коктейлю тянется, отпивает и трогает ноготком лайм, будто бы проверяя на подлинность и свежесть. — Не люблю блондинов. — Так это был парень? — Мона выглядит отчасти озадаченной, но не настолько, чтобы счесть вопрос за неприязнь. — Бармен у входа. — Скарамучча не хочет коктейли, не хочет разбавленную водку, ему бы покурить да запустить Баха на виниловой пластинке, пока Аякс накидывается здесь. — Он программист с первого и у него есть девушка. Фишль переглядывается с ним, мотает головой предупреждающе и жмётся коротким поцелуем к виску Моны. — Раз девушка есть, тем более не стану записывать. Наверняка Эмми не хотела провоцировать Баладира на длинный монолог о том, что контролировать свои хвосты и заигрывания должен тот, кто в отношениях и только, но раз ему дали отворот-поворот на блеск умом и принципами, то остается лишь надрывно вздохнуть о бездумно оставленной пачке сигарет на столе.

Настроение испортилось окончательно.