всякая всячина

Тело тлело. Первые двести лет почти незаметно: лёгкая ломота в суставах, раздражение кожи, слабость. Волосы истончились и почти не росли. Или не росли? Он не следил. Провалы под кожей начали беспокоить немногим позже, когда впалые щеки явственнее выделяли череп, обтянутый кожей. Ходячая мумия. Люди стали шугаться. Надо бы избегать городов. Может маску? Как у хилличурлов, чтоб уж наверняка. Грустно хмыкнув, Дайнслейф убрал зеркало в сторону. По старой привычке вздохнул и тут же закашлялся. Лёгкие давно ссохлись до двух невнятных комков, наполненных слизью. А он тут решил подышать - застывшую гниль расшевелить. Забылся. С ним не впервой. Мягкая постель напомнила ему, почему он уже лет десять не пытался уснуть. Чувства обострены. Воют замогильную песнь и рыдают о забытом прошлом. Под кожей нескончаемый зуд, словно личинки мух все никак не могут прорваться на волю. Не этого ли хотела Каэнриа’х? Точно. Распороть этот барьер, чтобы добраться до чего-то. Чего-то там. Провел пальцем по руке, слегка надавливая. Углубление, будто рисуешь на песке. Разгладил ладонью. Невыносимо. Порой он думал, что внутри него образовался рассадник паразитов, пока лежал в смутном забытье на прохладной земле. Вот бы провалиться в её объятья. Упасть так глубоко, чтобы проклятье потеряло силу. Будто объятья матери. Свою то он забыл. Переворачиваться на бок страшно: кости истончались и могли рассыпаться в прах. Останется лишь кожа и липкая жижа из органов. Расползется слаймом и даже так останется жив. Даже верёвка не помогла. Лиловое кольцо опоясывало шею поводком. Пришлось найти одежду с высоким горлом. Другие тоже пытались. Люди весьма изобретательны, когда дело касается смерти. Не помогло. Ничего им не поможет. Она только тратит время зря. Сжигает свое доброе сердце в ненависти. Или она всегда была такой? Нет, не может быть. Он бы никогда. Любил? Как вспомнить то, что никому не нужно? Веки тяжелели. Вот бы закрыть глаза и не проснуться. Огонек надежды впорхнул голову и тут же исчез. Надежда сгубила их нацию. И до сих пор. Раскалывалась голова. Шум. Скрежет, словно помехи, дробил мысли. Нельзя поддаваться, но не.