Идеальный для Майка Уилера

      Сложно представить причины ещё более дурацкие, которые приводили бы Майка к Макс. Они ведь не дружат, никогда не дружили. Макс с самого начала была занозой: она нравилась Лукасу и Дастину, она заставляла глаза Уилла гореть любопытством. Майк не понимал, почему. Обычная рыжая девчонка на скейте. И псевдоним какой-то дурацкий. MadMax. Кому вообще такое в голову придет?              А теперь он здесь, курит за школой в её компании. Макс, впрочем, можно не замечать, если закрыть глаза: она теперь часто тихая или колюче-саркастичная, если настроение хорошее.              Сегодня молчание становится невыносимым, Майк говорит куда-то в сторону: там, откуда слышны весёлые голоса, а жизнь кажется ярче и реальнее, чем здесь, в грязном от окурков углу со стенами, разукрашенными похабными надписями.              — Старшая школа — полный отстой.              Макс, не привыкшая к тому, что они разговаривают (обычно они молча и напряженно выкуривают по сигарете, которые таскают по очереди), неопределенно мычит. Майк думает, что это — согласие. Почему-то становится тяжело, совсем как после первой глубокой затяжки, когда сигаретный дым изнутри сжимал легкие, и он испугался, что так и умрет, пытаясь высвободиться от мерзкого удушья.              — Я все-таки думал, что будет по-другому.       — Что мы перестанем быть фриками?              Раньше он ненавидел голос Макс — писклявый, противный; ненавидел её улыбки и всё, что она говорила. Да и говорила она исключительно неприятные вещи: о нём и его отношениях с Эл, о том, какой он конченный эгоист, в чём именно он не прав.              Случившееся с её подонком-братом не сделало её милее, говорить гадости она не перестала, но Майк чувствует теперь к ней нечто больше, чем подозрение и желание, чтоб она оказалась подальше.              Теперь, сталкиваясь с нею в стихийной курилке между уроками — или вместо уроков в особенно невыносимые дни — он не разворачивается и не идет в другую сторону, намереваясь переждать личностный кризис в другом месте.              Наверное, он привык. Наверное, она изменилась. Наверное, он тоже изменился.              — Хотя, ты всё равно примкнул к фрикам. Этот ваш Эдди… он буквально больной на голову.       — Ну, да, он такой.              Майк не знает, откуда в его голосе появляются мечтательные нотки. Просто это ведь Эдди — больной на голову и… свободный. Свободный вообще от всего.              Круто, что он обратил на них с Дастином внимание в начале года. Они с Дастином не знали, как выживать в новых условиях. Лукас горел идеей попасть в команду по баскетболу и тренировался, как умалишенный, и это был еще один мучительный знак: все изменилось.              Уилл уехал в Ленору. Партия распадалась.              — Звучит так, как будто ты влюбился, — отпускает шпильку Макс и Майк давится дымом.       — Да пошла ты! У меня девушка есть.       — Угу. В Леноре. Которой ты пишешь письма и иногда, но очень редко, звонишь по телефону.              Дурацкая идея — приходить сюда, зная, что эта рыжая стерва тоже здесь, прячется от учителя английского, которому уже неделю обещает сдать сочинение. Не то, чтобы они много разговаривали…              — Да ладно тебе, Майк, спрячь шипы. Я могу представить, каково тебе: твоя девушка и твой лучший друг свалили за горизонт, оставив тебя… со мной.       — И с Дастином. И с Лукасом.       — И с Дастином. С которым вы теперь чаще меряетесь супер-силами своих половинок на расстоянии и играете в детскую игру.       — Нифига она не детская!       — Угу.              И что он вообще здесь делает? Зачем слушает этот неприятный, режущий слух голос? Макс только и делает, что говорит гадости, да и смотрит так, будто он ей что-то должен: объяснить или отдать.              Он ничего не хочет ей объяснять и совершенно ничего ей не отдаст. Она ему даже не нравится!              — Ты просто нифига не понимаешь…       — Я звонила Эл в воскресенье. Мать бесится, конечно, из-за расходов на связь, но я всё равно позвонила. С Эл поговорить не удалось, зато трубку поднял Уилл. Ты еще помнишь, кто такой Уилл?              На секунду Майку кажется, что он умер: сердце сбивается с ритма, весь мир становится на паузу. Майку больно, физически больно от её вопроса. В её глазах, ставших прозрачными, прыгают бесята разных размеров.              Майк хмыкает и затягивается.              У него смешанные чувства: он хочет показать ей фак и свалить в другое место. А ещё он хочет остаться здесь и выпытать подробности короткого — наверняка короткого, это же Уилл и Макс! — разговора.              Он выбирает нечто среднее: многообещающе молчит.              Жаль, что на Макс такие приемчики не действуют. Она прищуривается с ещё большим значением, чем то, с которым он молчит, и объясняет:              — Уилл был твоим лучшим другом, когда жил здесь. Его сводная сестра — твоя девушка. Ты пишешь ей письма, которые она складывает в коробку, — Макс продолжает давить на больную мозоль, изучая бесстрастное лицо Майка (по крайней мере, он делает титанические усилия, чтобы лицо оставалось бесстрастным). — У него всё хорошо, молодец, что спросил.              Майк представляет собственные письма, собранные в коробку. Эл писала — и о письмах, и о коробке, в которую их складывает, и о том, что у неё появились друзья, и о том, как ей нравится в Леноре, где теплее и солнечнее, чем в Хоукинсе…              У Эл всё ещё неуверенный детский почерк, буквы наклоняются иногда в разные стороны, но изъясняется она уже лучше, благодаря школе, в которую теперь ходит каждый день, и Уиллу.              В письмах она называет его братом, и Майк не всегда понимает, о ком речь.              Это же Эл и Уилл! Люди из разных миров, из-за шутки судьбы и нелепых случайностей ставшие близкими.              — Земля вызывает Майка, — Макс щелкает пальцами у носа задумавшегося друга. Это выглядит нелепо: она гораздо ниже, ей приходится тянуться вверх.       — Отстань, Макс.       — Ты будто выпал из нашей увлекательной беседы. Ненавижу, когда так делают.       — Не особенно интересно слушать, как ты поздоровалась с Уиллом.       — Поздоровалась? Мы говорили почти час. Мать меня чуть не убила: сейчас это неподъемный для нас расход. Но я ни разу не пожалела. Уилл обрадовался звонку, между прочим. У него всё хорошо, точно лучше, чем у тебя, но он, очевидно, скучает. Без вредной привычки и без поехавшего второгодника в наставниках. Но скучает.       — Ты слишком часто это повторяешь.       — Он не жаловался, если что. Просто… это чувствовалось. Не напомнишь, почему вы перестали общаться?       — Он уехал в другой город.              Майк вспоминает часы, когда пытался дозвониться по телефону до далекой, кажется, несуществующей Леноры, но слышал короткие гудки — линия вечно оказывалась занята. Он не станет говорить об этом Макс, не видит смысла. Он не знает, почему короткие гудки обрывали сердце, почему так сложно раз за разом делать усилие и набирать чертов номер. Цифры въелись в память, хотя он не заучивал их специально.              Майку хотелось разбить к чертовой матери бесполезный телефон. Вместо этого он шел играть к Эдди или писал Эл; делал всё, только бы не разбираться, почему изнутри топит отчаяние и страх.              В хорошие дни трубку брала Эл. Уилл ответил однажды и Майк, совершенно не готовый услышать по ту сторону слабо знакомый мужской голос, от которого ноги почему-то стали ватными, а слова застряли прямо в горле, не сумел сформулировать и выдавить из себя жалкого приветствия и положил трубку.              А потом всерьез подумал о том, чтобы утопиться в тарелке супа.              Но рассказать об этом Макс — ну уж нет, кому угодно, но не ей!              — Я думала, расстояние не делает из лучших друзей простых знакомых.       — Это потому, что у тебя лучших друзей не было.              Макс прищуривается и выглядит так, будто нащупала что-то интересное.              — Ты ведь тоже скучаешь. Не общаешься с ним, но ведь скучаешь, так?       — Отвали, Макс. Если я захочу поговорить, я пойду к школьному психологу.              Упоминание психолога не приходится ей по душе. Майк чувствует это, хочет извиниться, но идет на поводу у собственного упрямства — это Макс, они никогда не были лучшими друзьями, они никогда не жалели друг друга и не пытались сгладить острых углов.              — Хреновый ты друг, — резюмирует она и тушит едва ли дошедшую до середины сигарету — невиданное расточительство для подростка, которому не просто раздобыть новую пачку. — Неудивительно, что Уилл не захотел оставаться твоим лучшим другом.              Когда она уходит, Майк курит в одиночестве, задумчиво глядя в стену с неприличными надписями и думая, конечно же, об Уилле. О том, который уехал в далекую Ленору, не звонил и не писал, не связывался с ним, с Майком, никаким известным образом. Тот Уилл, который обещал не искать другую Партию; тот, который уехав, буквально исчез.              Майк думает, что Уилл успел вырасти за прошедшие месяцы, обжиться в новом доме, обзавестись друзьями. Уилл сделал всё правильно, оставив его здесь. Майк оказался плохим другом: у Майка была Эл, и как будто Майку её хватало.              Сейчас Майк не может вспомнить, хватало ли. Помнит, что стремился не расставаться с нею, истосковавшись за время разлуки: чертовы триста с чем-то дней, когда по рации между измерениями трещали помехи. Возвращение Эл казалось глотком свежего воздуха, её глаза, и руки, и губы, и фокусы с использованием суперсил… Майк чувствовал себя необычным, Майк хотел продлить это чувство подольше, и, кажется, слишком увлекся. Не заметив, что теряет по-настоящему важного человека.              Идеального друга.              Майк тушит сигарету, поправляет полупустой рюкзак и идет к школе. Может, еще есть смысл посетить оставшиеся предметы и хоть немного отвлечься от по-настоящему неприятных мыслей.