Нет покоя для грешников.

Флейм нервничала, сидя в приемной, ожидая врача. Ей не терпелось перестать быть беременной, но взгляд Роберта, брошенный ей на прощание, его недавние слова, что он действительно не имеет права указывать ей, как поступать с собственным телом, почему-то угнетали. Словно она собиралась сделать что-то неправильное. Достойное осуждения. И это не могло не возвращать ее в прошлое. Заставляя вспомнить свой первый прием у гинеколога. Она дрожала всем телом и грызла ногти на правой руке, кисть левой была зафиксирована гипсовой повязкой из-за вывиха, сидя перед распахнутой дверью в кабинет, не зная, что ожидает ее внутри, воображая всевозможные ужасы. Хотя могло ли быть что-то хуже уже случившегося с ней? Медсестра что-то объясняла, по-доброму улыбаясь, успокаивала, но она едва слышала ее, боясь все сильнее. Потом медсестра отвела ее в кабинет — огромный, светлый, залитый солнцем, с идеально-белыми поверхностями, от простыней на кушетке и кресле до стола и стульев. Помогла надеть больничную пижаму для осмотра. Затем усадила в огромное кресло, с какими-то странными штуками внизу, чем-то напоминающие педали велосипеда. Несколько минут она была в кабинете одна. Вертела головой из стороны в сторону осматриваясь, сцепив руки в замок, не обращая внимания на боль в перевязанной кисти, болтая ногами, чтобы хоть немного успокоиться. На стенах висели внушительных размеров цветные плакаты, на которых было изображено устройство женской груди и половых органов, стадии развития плода при беременности и прочее подобное. На столе в стороне стоял пластиковый макет ребенка в животе матери. И все это наводило на нее жуть. Она была уверена, сейчас ее накажут за все, что происходило между ней и отцом. А потом отправят в тюрьму за его убийство. Когда ее забирали из дома, краем уха успела услышать, как мать сказала местному шерифу, что это она убила своего мужа. Но в полиции мать ведь могли заставить сказать правду. Когда в кабинет все-таки пришла врач, сперва она стала задавать ей кучу вопросов, на подобии, раздевал ли ее когда-то отец, прикасался к ней обнаженной, раздевался ли сам перед ней, заставляя трогать себя. У нее хватило смелости лишь на то, чтобы утвердительно кивать в ответ. Когда доктор попросила назвать места, где именно трогал ее отец, она просто указывала на эти места рукой, не в силах произнести ни звука. Врач сделала какие-то отметки в бумагах, а потом приступила к осмотру. Она до сих пор помнила неприятные прикосновения латекса перчаток к своей коже, ощущение пальцев внутри. Потом врач вышла, не закрыв до конца дверь, и она услышала, как та сказала кому-то: — Девочка определенно не девственница. Но насколько регулярной была ее сексуальная жизнь, я сказать не берусь. Видимых серьезных повреждений или разрывов я не обнаружила. Но учитывая синяки на ее теле, утверждать, что все происходило по взаимному согласию, нельзя. Несомненно одно — она вела полноценную сексуальную жизнь. Флейм до сих пор легко могла воспроизвести в своей памяти тот осуждающий голос, с оттенком пренебрежения. А выйдя из кабинета, она больше не видела ни единого сочувственного взгляда, направленного в ее сторону. Наконец появилась доктор Марион и отвела ее в кабинет УЗИ. — Зачем еще обследование? Все мои анализы были в порядке. — Да, две недели назад. Необходимо убедиться, что ничего не изменилось. Плюс хочу уточнить кое-какие свои предположения. Флейм понятия не имела, о чем толкует врач, лишь хотела, чтобы все поскорее закончилось. Она легла на кушетку, оголила живот. Врач смазала его специальным гелем, а потом приложила головку сканера к животу. Пару минут поводила им, глядя в монитор, а затем произнесла: — Как я и думала. — Что-то не так? — Нет, мисс Бофорт, все в порядке. Просто у вас двойня. Флейм не поверила сказанному. Какая еще двойня? Быть такого не может! Ей и один ребенок поперёк горла… — Сами смотрите. Врач указана ей на экран монитора, где отчетливо было видно две четкие точки на некотором расстоянии друг от друга. — И вот послушайте. Доктор Марион включила звук на аппарате УЗИ, и кабинет наполнился мощным завораживающим стуком сердца, словно воспроизводимом в стерео формате. — Два сердца. — Близнецы? — Разнояйцовые. Проще говоря двойня. — И почему прошлое УЗИ этого не показало? — Срок был недостаточный. Теперь же все очевидно. Поэтому мне стоит уточнить, не хотите ли вы взять еще немного времени на обдумывание? Флейм ощутила, что ее охватывает паника, но не могла понять ее причин. Какая собственно разница — один ребенок или два? Они ей не нужны. Она точно не из тех, кто будет мучаться совестью из-за аборта. — Если вы все еще настроены на процедуру, я подготовлю все необходимое. — Можно мне пару минут подумать? — Конечно, мисс Бофорт. Я оставлю вас на некоторое время. Прежде чем уйти, врач вытерла гель салфеткой с ее живота. Но не выключила монитор, на котором застыло на паузе изображение ее детей. Две крохотные точки. И только теперь к ней действительно пришло осознание — это ее дети. Ее и Роберта. Не просто на экране, внутри нее. Что приводило в ступор. Флейм не была намерена отказываться от аборта. По крайней мере, прямо сейчас она пыталась убедить себя в этом. Ее жизнь и так сущий кошмар, туманное будущее, куча самых разных проблем, неоднозначные отношения с Робертом. Дети никак не вписывались ни в ее настоящее, ни тем более в будущее, а если вспомнить ее прошлое… Флейм глубоко вздохнула, а потом резко выдохнула. Решение принято. Никаких сомнении. С беременностью необходимо немедленно покончить. Сейчас вернется доктор Марион, отведет ее на процедуру, и весь этот кошмар останется позади. Флейм снова взглянула на монитор, и что-то внутри нее оборвалось. Она встала с кушетки, поправила одежду, перекинула через плечо сумочку и вышла из кабинета.