Универ возле дурки

Алиса Два месяца прошли быстро. Быстрее, чем хотелось бы, но зато я отдохнула настолько, насколько возможно. Мы с мамой проводили всё её свободное от работы время вместе. Пересаживали цветы, закупались продуктами на неделю, смотрели фильмы. В период каникул нам удавалось восстановить те ниточки связей, которые разрывали расстояние и время. Постепеннно, но удавалось. Готовка и прочие домашние хлопоты остались на мне, но я была только за. В общаге особо не разгуляешься, да и на родном месте оно всяко приятнее убираться. На удивление, мы с Димой довольно часто пересекались. Думаю, это связано с его отчаянным желанием иметь общение, и с моей родительской опекой. Подолгу гуляли, говорили о временах, когда всё было спокойно и беззаботно. Я бы никогда не призналась в том Колесникову, но наша временная зависимость друг от друга очень помогла мне. Облегчила время ожидания, отвлекала внимание и расслабляла в моменты прогулок. Конечно, мы оба понимали, что с моим возвращением в универ всё растворится, как мираж. Нас не связывали годы дружбы, особенная теплота в отношениях, вообще что-либо, кроме учёбы в одной школе в одно время. Ты скажешь, что я цинична. Так и есть: циничная сучка, которая здраво смотрит на вещи, и не любит привязываться к людям. Практически не умеет. Но даже с исключениями имелись проблемы. Один не отвечал на сообщения, второй приходил лишь во снах. Меня конкретно задолбало молчание, которое тянулось зимними неделями, потому последнее время каникул я провела в нервном ожидании. В последние дни тщательно собирала нужные вещи, приберегла место для серии подаренных книг. И пусть в чемодан не поместится пара свитеров, без книг я бы не уехала. Мама позаботилась о том, чтобы хватило еды на несколько недель, я же буквально заставила её больше отдыхать. Она пообещала что постарается, а в глазах всё равно мелькал зависимый трудоголик. Синяки под глазами немного посветлели, уменьшились, хотя до приличного состояния ещё идти и идти. Двадцать шестого февраля ма с Димой провели на поезд. Я крепко обняла её, развернулась к юноше. Он смотрел на меня с немым ожиданием, в то же время не расчитывая ни на что. Чувство благодарности неожиданно захлестнуло мозг, и я двинулась вперёд прежде, чем голос разума приказал стоять. Глаза Колесникова округлились, когда я протянула руку, коснулась его запястья и слегка улыбнулась. Без слов, без ненужных слёз. Место контакта неприятно защипало, однако я заставила себя продержаться хотя бы три секунды. Когда приятель поднял вторую руку, чтобы накрыть мою, спешно забрала ладонь. И так переступила через себя для такого простого действия. Наконец, заняла место и отчалила в ночь. В этот раз обошлось без трогательных сцен с отцом и дочерью. Я благодарила небо, потому как не хотела плакать слишком часто. Так недолго и размазнёй стать. Когда утром приехала в общагу, Оля с Викой уже были там. Встретили меня радостными криками, заварили чай. Благодаря сну в поезде я достаточно отдохнула для разговоров. Каждая рассказывала, как прошли каникулы, какие подарки дарили на Новый год. Я меланхолично раскладывала вещи, слушая эмоциональные истории девочек. У меня всё просто гораздо спокойнее, но я не чувствовала сожаления по этому поводу. Спокойствие — мой лучший друг. В отличии от ещё одного друга... Начало семестра окатило холодной водой в первый же понедельник. После пар пришла в общагу под вечер и, как заведено, села за домашку. Девочки не отвлекали, под рукой уютно дымилась чашка с фруктовым чаем. Вдруг телефон завибрировал. Я посмотрела на экран, сердце болезненно сжалось "Барбариска" — Алло, Боря! Что случилось, ты в порядке? — голос звучал слишком взволнованно, Оля с Викой посмотрели на меня. С другой стороны послышался всхлип. — Лис, Артём... Этот долбаёб... — Что? Что с ним случилось, Борь? — Передозировка. Я знала, что произойдёт какая-то хрень. Знала, что в моё отсутствие. Но не думала, что так скоро и с началом учёбы. Не зря нутро подсказывало, что ситуацию нельзя оставлять без присмотра. А ты оставила. Безответственная идиотка. Теперь друг в ужасном состоянии. Схватилась пальцами за переносицу. — Блять, — шепнула про себя. — Ты дома? — Д-да. — Я скоро буду. Боря, слышал меня? — Мг. — Я скоро. Никуда не уходи, ничего не делай. Соседки что-то спросили, но я уже натягивала пальто и бежала к двери. Надо ему помочь, быть рядом. Кто я, если оставлю его? Он оставил тебя, когда все отвернулись. Клянусь Аидом, если не заткнёшься, выпотрошу твои мысли! Навязчивый голос задетой гордости нехотя смолк. Я помнила обиду, которую нанёс Гринченко, помнила, что этот засранец испугался. Однако сама не могла бояться. Не сейчас, когда он на грани, когда имеет дело с незнакомым. Если оба будут упёртыми баранами, то никакой дружбы быть не может. Стоило оно минутной боли? Едва ли. Я бежала, не разбирая дороги. Ноги сами несли к нужному дому. Забежала в подъезд после бабули, поднялась на третий этаж и дёрнула ручку — входная дверь оказалась открыта. Зашла в коридор, переводила дыхание. За время дороги немного вспотела, сняла пальто и повесила на крючок. Из дальней комнаты доносились тяжёлые стоны. Прошла вперёд, толкнула светлую дверь и очутилась во тьме. Только из окна светила Луна, потому пришлось привыкать к обстановке. С опозданием заметила Борю, который развалился в кресле. В его правой руке залегла бутылка, очевидно, с алкоголем. Он поднёс её ко рту, сделал большой глоток. — Привет, — прохрипел в мою сторону. Я подошла к креслу, села на край кровати. Парень поднял голову, воткнул в меня пустой взгляд. — Привет. Расскажешь, как произошло? — Всё произошл быстро. Мы зависали в "Эска...зме", Артём нюхал какую... дрянь. Но в этом ничего странно. Все знают, что он не прочь закинуться, — Боря говорил медленно, с ошибками. Его язык заплетался, и я молила богов, чтобы только из-за алкоголя. — А п-потом начали его подначвать, пихали таблетки. Артём выпил оч много, и проглотил штук десять. Десять таблов, Алис. Посмотрел на меня удивлённо, перевёл взгляд на бутылку. — Я поняла, Борь. Что дальше? — Дальше ему стало херово. Начал дёргаться, пшла пена из рта. Все кричали, я звонил в "скорую". Его забрали минут через семь. Ехать с ним не разрешили, охрана выш...вышвырнула нас. Я заказал такси и приехал домой. Катя позвонила, Артём в критичском состании. Если доживёт до утра — удача. — Чёрт. У меня не нашлось слов для определения ситуации. Я осознавала, что всё хреново, но не могла выразить мысли во что-то конкретное. Если хреново, то насколько? Есть ли смысл что-то говорить, или мне варить крепкий чай и готовить холодный душ? Глянула на парня, который бубнил себе под нос. Глаза привыкли к темноте, и я смогла разглядеть его лицо. Глаза опухшие, заплаканные, нос покрасневший, губы влажные, искусанные. На щеках виднелись мокрые дорожки, а под носом блестела прозрачная жидкость. Я невольно нахмурилась, понимая, что впервые видела друга в таком состоянии. За два года он не представал передо мной таким беспомощным, опустошённым, слабым и разбитым. Его ноги растянулись по полу, корпус упирался в спинку кресла, а голова едва не падала на грудь. Бедный Барбариска. Мой несмышлённый мальчик. Сожаление засело в голове, я потеряла бдительность. Друг тем временем потянулся к тумбочке, взял упаковку с таблетками, насыпал себе горсть в ладонь. — Но даже несотря на это, ты не знаешь, в чём п-прикол, Алиса, — сказал с насмешкой. Поднёс руку ко рту — я дёрнулась вперёд, машинально выставила свою. Десяток таблеток круглыми снежинками посыпался на пол. Смотрела на Гринченко с омерзением. Его финт стал последней каплей. Встала с кровати, подошла к креслу. Пьянчуге пришлось поднять голову. — О нет, я прекрасно знаю, в чём прикол. Знаю лучше всех. Я знаю, как здорово находить отца в предсмертном состоянии, когда тебе шестнадцать. И когда вы с мамой спешите в больницу, а врачи разводят руками, говоря:"Ему осталось немного". Я, блять, знаю, в чём прикол, Боря! Но не позволю, чтобы ты тоже сдох от этой дряни. Дыхание сорвалось окончательно. Лёгкие с силой сдавливала тяжесть, что засела в груди. Пыталась дышать медленно и глубоко. Безуспешно. Голова закружилась, в глазах двоилось. Перевела взгляд на упавшие таблетки, и в мыслях мелькнуло воспоминание. Закрытое на десять дверей, запертое на сотню ставней и замков. Всё как тогда. Четыре года назад. ... Мелкая девчонка вернулась из школы, сняла обувь. — Я дома! — крикнула, как делала всегда по возвращению. С опозданием услышала всхлипы матери с кухни. Поспешила к ней. В первую же секунду увидела, что папа лежал на полу и дёргался в конвульсиях. Глаза в страхе округлились, я посмотрела на маму. Она обернулась в мою сторону, дрожащими руками указывала куда-то в сторону. — Алиса... быстрее, звони в "скорую". Несколько долгих секунд я стояла в ступоре, пыталась собраться с мыслями. "Это реальность? Не дурацкий сон?" В глазах начало темнеть, но женский голос вывел из размышлений. — Живо, кому говорю! Я сорвалась на бег. Нашла телефон, набрала нужный номер. Дальше всё, как в тумане. Первый гудок, мой рваный вдох. Второй гудок, взгляд в сторону кухни, где мама пыталась сделать хоть что-нибудь. Третий гудок — чтоб вас, почему так долго?! — Вы позвонили в скорую. — Меня зовут Алиса Линовская... — начала свою речь. Я сказала всё, что требовалось в таких случаях. Мама не разрешила мне идти в школу, пока я не выучила порядок и то, что нужно говорить для вызова "скорой". Девушка приняла вызов, сказала, что бригада будет в течении пятнадцати минут. После разговора телефон отлетел на диван, я сползла по стене. Ма говорила что-то из кухни, но мой слух распознавал только шум. Именно он окутал голову, сознание. Я отказывалась верить в то, что видела собственными глазами. Грудь с силой сдавило, но слёзы градом полились из глаз. Я не чувствовала их кожей: только сердцем и кровью. Она бурлила во мне, бежала по всему телу с бешеной скоростью. Перед глазами возникла серая пелена. Организм сделал всё, чтобы спрятать меня от реальности. ... Боль в груди была хорошо знакомой. Отошла к окну, понадобилось минуты три, чтобы я смогла сделать глубокий вдох. Голова раскалывалась, пальцы массировали виски. Сзади раздалось тихое: — Прости, я б-был не прав. Услышала копошение за спиной, не стала разворачиваться. Боря подошёл так близко, что я почувствовала перегар. Сморщила нос, хотела что-то сказать. Внезапно широкие ладони опустились на плечи, я вздрогнула. — Боря, что ты... Он развернул меня к себе лицом, обхватил подбородок, поднял. Я успела сделать вдох, прежде чем его губы опустились на мои. Глаза распахнулись, пальцы начали подрагивать. Горький привкус застыл во рту, чужие руки обхватили предплечья, потянули к кровати. Я почувствовала влагу на щеках друга. Знала, как ужасно происходящее, но из-за ступора едва понимала, что стоит делать. Опухшие губы обняли мою нижнюю, внутри мелькнуло приятное чувство, которого не должно быть. Позабытое, нежное чувство близости с человеком, которому доверяешь. Веки опустились, пальцы сжали ткань свитера на его руках. Голос разума кричал прекратить вакханалию, которая разворачивалась, но тело поддалось эмоциям. Нещасный нуждался в поддержке, и я не нашла ничего лучше, кроме как ответить на его мольбы о помощи. Возможно, алкоголь ударил в голову. Пусть я не пила, спиртом пропитались губы напротив. Старалась игнорировать страх, когда рука Гринченко опустилась на мою шею, и мы опустились на кровать. Поцелуй стал глубже, откровеннее. Мои пальцы зарылись в светлые волосы, глаза приоткрылись. Каким удивлением было, когда на меня воззрились фиалковые радужки. Смотрели прямо, с осуждением. Я буквально услышала его голос: — Милая Алиса забыла Шляпника? В обычно спокойных и тёплых глазах игрались бесенята. Взгляд сочился почти осязаемым неодобрением. Худая рука коснулась моей щеки, погладила кожу. Стоило податься вперёд, морок растворился, и я вновь увидела перед собой Гринченко. Он целовал настойчиво, касался языком моих губ. Тело реагировало на прикосновения должным образом, однако я нашла в себе силы, чтоб оттолкнуть друга. — Боря! Он почти отпрыгнул, пошатнулся в сторону, пока не воткнул взгляд в меня. Казалось, его ситуация нисколько не смутила. Я вытерла губы рукавом свитера, посмотрела перед собой, с хрипом продолжила: — Не стоит, правда. Прочистила горло, отошла от кровати на пару шагов. Парень всё ещё не стоял уверенно, бродил взглядом по комнате. — П-прости ещ раз, Лис. Я не хотел теб... обидеть. Опустил голову к груди. Превозмогая неприязнь к перегару, подошла к Боре и шепнула: — Ложись в кровать, Барбариска. Уже поздно. Он выполнил просьбу быстрее, чем предполагалось. Неуклюже свалился на кровать, я накрыла его пледом. Пока оболтус бормотал что-то под нос, положила тазик у кровати, нашла полотенце, смочила его холодной водой. Когда вернулась, парень лежал, свернувшись калачиком. Я тронула мокрой тканью его лоб, он дёрнулся. Аккуратно вытерла горячее лицо, а в конце положила полотенце на лоб. Убрала прилипшие волосы, тронула кончик всё ещё красного носа. В какой-то момент бедолага подал признаки жизни. Шмыгнул носом и сказал тихо-тихо: — Он правда... изменил тебя. — Что? — Тот мужик, с которым ты видишься. Раньше тебя тронуть было н-нельзя, а сейчас сама лезешь. — Ой, молчал бы. Алкаш. — Картинно помахала рукой перед носом. — Мы с тобой утром поговорим. — Вас понял, мэм. Гринченко закрыл глаза, я поправила полотенце. Стала негромко мычать какую-то мелодию, знакомую мне одной, и перекручивала в голове события последнего часа. Всё встало на свои места. Лиса-Алиса и Барбариска вместе, никакой наркоты. Конечно, стоило воссоединение немалых усилий и ещё большего количества времени, но результат на лицо. Теперь моё сердце не билось в панической потребности знать, где и с кем находится белобрысый дурачок. Главное, что не с Артёмом и его подпевалами. Не дай Мерлин этот ублюдок выживет и снова протянет свои скользкие щупальца к моему другу. Передозировка покажется ему лёгкой разминкой после того, что сделаю я. Дыхание, наконец, вернулось в норму. Наблюдение за спящим парнем расслабляло, и в какой-то момент я почувствовала, как саму начало клонить в сон. Ночь ужасов и откровений подошла к концу. *** Учёба с самого начала превратилась в беготню за материалом. Как будто мы только вышли с каникул, но уже опаздывали по всем направлениям. Настроение быстро сделалось азартным, рабочим. Я не заметила, как двухмесячный отдых расслабил мозг, и всё же довольно быстро влилась в очередной семестр. Среди прочих дисциплин появилось и сценарное мастерство. Этот предмет очень быстро стал любимым, я не могла дождаться следующей лекции. Ситуация с Борей окончательно пришла в норму. Мы, как было заведено, ходили вместе в универ — прихватив с собой и Джуна. На общих предметах сидели вместе, перебрасывались слишком личными, игривыми фразочками, катались на велосипедах ещё холодными вечерами. К сожалению, Артём Легасов выкарабкался после своего наркотического трипа. Я взяла с Барбариски слово, что он больше не станет связываться с тем придурком, и друг заверил меня, что исполнит всё в точности. Про поцелуй мы не говорили, хотя иногда я ловила его взгляд на своих губах. Обсуждать это было чем-то неуместным. Нам не по пятнадцать лет, чтобы проживать каждое действие спектром эмоций. К тому же, но тут сторона лишь здорового эгоизма, говорить о поцелуе значило бы признать, что он что-то значил. Я не могла так поступить: ни с собой, ни с Сайлесом. Алкоголь порой бьёт в голову, однако это не причина обрывать на корню всё то, что мы выстраивали месяцами. Гринченко поддерживал моё нежелание давать поцелую больше внимания, чем тот заслуживал. На том и порешили. (Welcome home, son — Radical Face) Правду говорят, что с приходом весны время словно идёт быстрее. Я не успела отдать себе отчёт, когда наступила вторая неделя марта. А в один из вечеров достала альбом, нашла тот самый портрет, вспомнила сон, который посещал меня дома. Сайлес просил освободить его, помочь. Я забыла. Забыла, как страшный сон. Потому что... вдруг не увижу? Не придёт, забудет. Оттолкнёт. Размазня, в которую меня превращали сомнения, вызывала лишь чувство омерзения. Хотелось залепить себе же пощёчину или дать хороший подзатыльник. Вместо того я хлопнула по обеим щекам. Ты должна идти к нему. Убедиться, что он жив. В конце концов, показать работу, ради которой всё началось. Ну же! Взяв себя в руки, оделась потеплее и поспешила к знакомому месту. Погода стояла по-зимнему холодная, но безветреная, так что ограничилась пальто с костюмом. Дорога заняла не больше пятнадцати минут. Часы высветили пять вечера, и я молилась всем богам — старым и новым — что им уже разрешено гулять. Вышла на задний двор универа, приметила силуэт. Он дрожал от холода или ещё чего, от длинных волос не осталось и следа — они едва касались плеч, спадая кривыми прядями. Что они сделали с твоими прекрасными волосами? Как посмели? Даже со спины я безошибочно поняла: это мой мужчина. Под ногой хрустнула веточка, я не обратила внимания, шагая дальше. А он дёрнул головой, резко поднялся. Наконец, мы стояли лицом друг к другу. Только глаза Сайлеса были закрыты. Я нахмурилась, подошла ближе. С заметным усердием мужчина поднял веки. Как будто ему было сложно и больно сделать такое простое действие. Стал часто моргать, моё сердце беспокойно забилось. Глянул на меня с прищуром, усмехнулся. — Это ты? Правда ты, Алиса? — Конечно. — Обхватила решётку. — Я перед тобой, во плоти и крови. — Всё слишком ярко, эфемерно. Я... не понимаю. Он отвёл взгляд в сторону. Выглядел так, будто боится меня. Или окружающего мира в целом, сказать сложно. От чувства несправедливости, непонимания я готова была разорвать всех, кто как-то участвовал в страданиях дорогого мне человека. Мужские руки с силой вцепились в железную решётку аккурат над моими. Он вертел головой из стороны в сторону, и тогда я поняла, что пора действовать. — Сай... Обхватила его правую руку. Он дёрнулся от моего касания, как я когда-то дёргалась от его. Незнание ситуации всё больше угнетало, однако я шагала вперёд. — Глаза обманывают тебя. Но не обязательно видеть, чтобы знать, кто перед тобой. Повела широкую ладонь вперёд. Сначала коснулась волос. Его пальцы рефлекторно сжались. — Помнишь, какого они цвета? Лоб нахмурился, он поджал губы. — Кажется, светлые. — Точно. Ты молодец. — У тебя дрожат руки. — Сейчас это не важно. Затем был лоб, нос, щёки. Когда рука мужчины расслабилась, он сам коснулся моих губ. Я не сдержала глубокого вдоха, воззрилась на Сайя. — Ты любишь бордовую помаду, это я помню. — Правильно. Мой любимый оттенок. Улыбнулся довольно и тепло. Я едва не расплакалась, увидев изгиб сухих губ. Он испачкал свои пальцы, трогая мой рот. Я обхватила их, легко коснулась языком, оставляя короткие поцелуи. Дыхание мужчины стало глубже, он придвинулся к решётке. Появилась возможность рассмотреть его тело. Отметины разного рода маячили на коже. На шее что-то вроде ожога, под ключицами синяки от избиений. Бледное лицо осунулось, под глазами залегли страшные мешки. Но самым страшным стало то, что он вновь сильно похудел. Вернулся к состоянию, в котором я его встретила, даже хуже. Захотелось обнять раненое создание и не подпускать никого. Единственное, что было мне под силу — согреть его немного. Пришлось разорвать контакт, Сай потянулся руками за мной. Я достала из рюкзака отцовский шарф, который предусмотрительно взяла с собой, и вместе с тем отчитала за то, что не взяла минимально еды. Вернулась на прежнее место, мужчина гладил мои плечи, пока я обвязывала шарфом его шею. В тот момент он обратился слепцом, который исследовал мир касаниями, а не глазами. Я рассматривала изменения в лице напротив, слушала сердце, которое неизменно трепетало. Ничего не изменилось. Два месяца разлуки не изменили моих чувств. И, судя по нежной улыбке на худощавом лице, его чувства так же остались прежними. — Что они сделали с тобой, Сай? — тут же поправила себя. — Что Симонов сделал? Эмоции смешались. Он был растерян, зол, испуган. Спустя долгую минуту уголок губ дёрнулся, и прозвучал ответ: — Легче спросить, чего он не делал. Сначала была изоляция, затем избиения. Фантазия не ограничилась только этим. Далее электрошок. Холодная вода. Наркотические вещества. Голод. Пытка белым цветом. И так по кругу, снова и снова. В разном порядке и с разной продолжительностью. Я слушала детали его мучений, сильнее сжимая железные прутья. Сайлес почувствовал напряжение, принялся разминать мои плечи. — Обещаю, я это так не оставлю. Он пожалеет, что связался с тобой, — голос приобрёл угрожающие нотки. В голове тем временем загорались картины возможной расправы над конченным садистом. Насадить на бамбук? Или пирамиду? А может клетка с крысами на животе? Или пусть козы слизывают с него соль вместе с кожей? Поджарить в металическом быке? Обратиться к викингам и почтить их "кровавым орлом"? Благо, вариантов хватало. Но лелейный низкий голос вдруг вывел из фантазий. — И что же, маленькая мстительница выцарапает ему глаза? — Этими огрызками? — Осмотрела свои ногти со скепсисом. — Нет. Я истерзаю его душу. Сайлес не без усилий глянул в мои глаза — обычно тёплый омут полнили жаждущие расправы черти. Откровенность долгожданной встречи развязала не только руки, но и язык. Я прочистила горло, глянула исподлобья. — Я скажу тебе кое-что, Сайлес. То, что не говорила ни одному мужчине, и была уверена, что не скажу за всю жизнь. Он молчал. Я молилась ему за тишину, потому что если бы сказал хоть слово, решимость испарилась бы в секунду. — Мне хорошо с тобой. Тишина затянулась почти на минуту. Я подумала, что застала его врасплох своим внезапным признанием, и спешно добавила: — И я закончила портрет. Наконец-то. Прозвучал тихий смешок. Худые пальцы погладили мои запястья, пока я всматривалась в растерянное выражение лица напротив. — Рад слышать, это прекрасно. Моё сердце уже замедлило свой бег, когда шёпот напротив вновь разбавил паузу. — Мне тоже хорошо с тобой, Алиса. Так хорошо, как не было ни с кем. И ты даже представить не можешь, как важно слышать подобные слова, зная, как тебя травмировали другие мужчины. У нас всё будет иначе, обещаю. Он поднял мои руки и коснулся каждой губами. К лицу прилила кровь, но я удержалась от того, чтобы спрятаться за волосами. Сайлес решил не давать мне возможность отступить, и довольно быстро сменил тему. — Я так и не рассказал тебе, что знаю, как уничтожить Симонова, — интонация подразумевала хитрый замысел. Его губы растянулись в довольной ухмылке. — И как? — Понадобится твоя помощь. *** Я направлялась к третьему полицейскому участку. В предыдущих двух не нашёлся нужный следователь, с которым до своего заключения был знаком Сай. Решимость уменьшалась с каждым шагом. На самом деле, вероятность встретить его невысокая. Он вполне мог сменить место работы, уволиться, переехать в другой город — что угодно. И какова вероятность, что он вспомнит Сайлеса? За пять лет в стенах "Вознесения" невозможно сохранить изначальный облик. Несложно понять, глядя на отметины на теле мужчины. Когда в голове крутились мысли о пережитых им издевательствах, пальцы с силой сжимали телефон в кармане пальто. Просыпалось форменное желание вцепититься в хилую шейку Симонова, чтобы сломать её, подобно тростинке. Меня сложно назвать сильной, но я бы вложила всю ярость, всё душевное сочувствие, дабы избавить мир от такой грязной особи. Наконец, перед глазами показалось здание участка. Я вошла, назвала на регистрации фамилию следователя. Меня довольно лениво направили к кабинету, а внутри горела радость. Да, он есть! Не уехал, не уволился. У нас появился шанс наказать Симонова и вернуть достойную жизнь невинному человеку. Пытаясь унять дрожь в пальцах, я постучала в кабинет. Разрешили войти. — Здравствуйте. Следователь Горцев? Мужчина средних лет, с проседью в висках поднял голову. Глянул на меня устало, но без злости. — Добрый вечер. Это я, верно. А вы гражданка... — Линовская. — Заняла место напротив. Колени начали трястись, захотелось скрыть внезапную реакцию. — Меня попросили обратиться лично к вам, потому что никто другой помочь не сможет. — Кто попросил? — Он отложил бумаги в сторону и обратил всё внимание на меня. Выдержав испытующий взгляд, достала телефон и открыла галерею. Показала экран мужчине. — Вы узнаёте этого человека? С десяток секунд он всматривался в фото, которое я сделала буквально час назад. Надеялась, что таким образом освежу память минувших лет. К счастью, в чужих глазах мелькнуло узнавание. — Знаю. Это же... — Прошу, не говорите его имя. — Как скажете. — Нахмурив брови, Горцев всё же согласился играть по моим правилам. — Чем могу помочь? — Вы знаете, что Сайлес сейчас находится в психбольнице. — Сайлес? — Он сам выбрал себе имя. — Понял. Знаю, что дальше? — Всё подстроено. Его силой закрыли там, а сейчас измываются, будто он животное. Симонов — не просто заведующий, а больной садист. Он превышает все возможные для его должности полномочия, мнит себя Богом, палачом. — Что конкретно делает этот Симонов? — Избивает Сайлеса, использует электрошок, морит голодом, пытает. Вполне возможно, что проделывает это не с одним пациентом. — Вы лично видели, чтобы те действия совершал Симонов? — Я видела результат действий. — Такие обвинения расколет даже самый никчёмный адвокат. И даже если найдёте свидетеля, показания пациентов вряд ли сочтут весомыми. Мужчина нахмурился сильнее, опустился глубоко в своё кресло. Было заметно, что в его голове роилось множество мыслей. Мне оставалось только гадать, какого рода они были. — Ладно. Мы с... Сайлесом знакомы давно, я не могу оставить его без помощи. Гражданка Линовская, вы должны содействовать. — В чём? Скажите, я всё сделаю. — Пока что многого не требуется. Для начала сфотографируйте побои и участки его тела, которые были насильственно поражены. Это поможет, когда дело дойдёт до самого разбирательства. Мужчина поднялся, давая понять, что разговор окончен. Я встала за ним, но не спешила ставить точку. — Поняла, исполню в лучшем виде. Господин следователь, а как вы собираетесь его... — замолчала, подбирая слово, — спасать? — Чего не знаешь, не расскажешь на допросе. К тому же, если Симонов так опасен, как вы описали, дело правда дрянь. Я не могу подвергать опасности кого-либо. Тем более, молодую девушку вроде вас. Я улыбнулась, застёгивая пальто. — Жду вас на следующей неделе, гражданка Линовская. — Я приду и предоставлю необходимое. — Не сомневаюсь, — пробасил он на прощанье. Покинув участок, я мчала в общежитие так быстро, как могла. День оказался богат на эмоции и события, потому хотелось скорее принять душ и лечь спать. Всю дорогу в голове роились мысли о том, что конец близок. Ближе, чем кажется...