Тайна гильзы и крошки

Лето две тысячи девятого было жарким. Киев просто плавился асфальтом, испарялся течениями Днепра, стекал макияжем вперемежку с потом. Вот и сегодняшняя ночь не была исключением. От вязкой жары рубашка противно облепила грудь, и дышать было трудно. Палец привычно дважды надавил на поршень спрея для мытья окон, и Ореста едва сумела устоять и не пшикнуть этим же раствором себе в лицо. Лимон-мята, ммм. Мягкие, привычные и чуть скруглённые движения микрофибры, и она снова видит своё отражение в тонированном окне пассажирской двери Гелика. У неё ещё хуева туча времени до конца рабочего дня. Сегодня в клубе «Тоннель» показ мод, и судя по афише, закончится это светопреставление не раньше полуночи. Она быстро справляется с привычным детейлингом авто и убирает средства по уходу в багажник. Прислоняется лопатками к водительской двери и запрокидывает голову. Смотрит в полное звёзд августовское небо, подсвеченное огнями ночного города. Смотрит, пока не начинают слезиться глаза. Шеф забрал с собой всех своих шестёрок, а её оставил здесь, торчать в гордом одиночестве. Толпа самцов потащилась пялиться на молоденьких тёлок в минималистических купальниках. Ей там точно не место. Лучше уж здесь, с её любимой тачкой. На Подоле шумно и многолюдно, поэтому она не может даже пострелять по грёбаным банкам, из-за чего чувствует себя неуютно, тупо ничего не делая. В офисе можно было бы потренироваться, последствия ранения всё ещё дают о себе знать, отчего она чувствует себя слабой, но Павел Семёнович приказал быть здесь и никуда не отлучаться. Ореста присаживается на порожек водительского места и негромко включает радио. Она ненавидит тишину. В тишине слишком много страха. Вязкого, тягучего, горячего. Такого, что она иногда просыпается ночью и орёт, пока отец не начинает стучать в стену. Шеф запрещает ей пить на работе, но, спасибо, хотя бы позволяет курить. Она достаёт сигареты и щёлкает зажигалкой. С наслаждением затягивается и выпускает куда-то вбок тонкую струйку дыма. Достаёт из кармана Эппловский Айфон и заходит в «Галерею». Запароленная папка. А там несколько фотографий самоуверенного мальчугана с длинной чёлкой. Роман. Не могла ответить даже себе, зачем сохранила эти несколько любительских фоток чужого ребёнка. Странно, но она. Она, которая никогда и ни к кому. Не. Привязалась к чужому пацану. К маленькому ребёнку, блин. Ну, камон. Педофилия. Два. Ноль. Эта работа была ей не по душе. Если честно. Работа, и работа. Но уж точно не любимая. А может, она всё ещё скучала по службе. А здесь… Бизнесмен, и бизнесмен. Деньги платит, а главное, немаленькие. Остальное — не её дело. Её тупо не касается. Но. Иногда так сильно жжёт в глотке, до хрипа. От того, кем она стала. От того, что ей приходится делать. Бизнесмен, и бизнесмен, мать его. Но. У него в штате — больше тридцати головорезов, как он сам называл их ласково, по-отечески. И она — единственная девка в этом бойз-бэнде. И ей как-то не по себе. Отец пьёт и чинит тачки после перестрелок вот таких новоиспечённых богатеев. А она защищает их и развозит по делам. А ещё хранит тайны и учится у них плохому. Белый кристаллический порошок, хрустящий при растирании в пальцах — кокаин. Мелкий порошок, почти мука, мягкий, словно пудра — героин. Белые круглые небольшие таблетки — ЛСД. И это всё её никак не касается. Не её дело, чем он зарабатывает на свои хотелки. Платит, и Бог с ним. Но. Она знает грёбаную статистику. Сколько мертворождённых младенцев. Сколько сторчавшихся молодых мамочек. Сколько людей. Равно количеству смертей. И. Ничего. Грёбаное ничего. Он платит, и она танцует по его музыку. А потом возвращается домой, открывает запароленную папку, до рези в глазах вглядывается в несколько нечётких фотографий и заливает в глотку «Хеннеси». И время стекает по щекам грёбаными слезами. Ей ведь всё равно, на кого работать, лишь бы платили. И он хорошо ей платит. А она хранит ему верность. Но. Всё чаще и чаще в голову приходят непрошенные мысли «а что если», и она ворочается до утра на влажных от пота сбитых простынях. А утром клацает брелоком от Мерса и танцует под музыку Психа. И всё повторяется по кругу вот уже полгода. Но сегодня в самом августовском тёмном небе дребезжит какое-то волнение. Напрягает её. Она не может усидеть на месте. Ещё и нога снова разнылась. Ореста быстро докуривает и щелчком отправляет бычок в канализационную решётку. Тянется через водительское кресло и открывает бардачок. Металл приятно обжигает кожу, когда она вынимает «Форт-14». Две обоймы. Предохранитель. Хоть бы не пригодился. Но она чувствует жопой, что сегодня будет ураган. Небо перед грозой замерло в не вымолвленной угрозе. А она стоит в одной тонкой белой рубашке без зонта. Чужая здесь, как и везде. Достаёт телефон и ещё раз смотрит на зеленоглазого мальчишку, а потом заходит в клуб, отбросив сомнения и посторонние мысли. Она едва не пропускает ступеньку, когда случайно замечает афишу и читает большие витиеватые буквы: «Показ модельного агентства И. Журавской «Джоконда». Сегодня. Твою мать, и рука сама тянется в карман, где находит Айфон. И-бляха-муха-Журавская. Та самая. Синие глаза с красными от слёз белками. Подаренные мужем права. Покоцанный в аварии Мерседес-седан. И маленький Ромчик, протягивающий к ней руки с заднего сиденья. Фак. Только не так. Ореста не может объяснить, почему от шеи вниз по позвоночнику устремляется тёплый ручеёк пота. И где, вашу дивизию, Рексона? Память услужливо подкидывает картинки из их первой встречи. Знакомства. Прощания. И Ореста мотает головой, как мокрый бульдог, отгоняя воспоминания. Не сейчас, не сегодня. В её тачке — два кило «товара», и ей нужно работать, а не мазать сопли по экрану мобильного, скучая по чужому ребёнку. Но рубашка уже насквозь мокрая от пота. А Ореста не может понять, что с ней, чёрт возьми, происходит. Илона берёт в руки расчёску и быстро проводит по густым волнистым волосам. Кажется, всё прошло просто отлично. Игорь мог бы ею гордиться. Если бы снова не укатил куда-то на другой конец земного шара, снисходительно улыбнувшись, когда она рассказала, что готовит первый в жизни показ. Она хочет сделать селфи, и подкрашивает губы лёгкой помадой. Но вдруг слышит крик откуда-то слева, в другой комнате. Который перекрикивает музыку, всё ещё оглушительно звучащую даже в этом сыром подвале. Помада выпадает из её рук, черканув по белоснежной юбке. Она не знает, что делать. Крик снова врывается в полумрак маленькой гримёрной, и она поднимается на ноги. В воздухе вибрирует тревога, и сердце заходится в румбических па. Она чувствует, как дрожат пальцы. Но открывает дверь и выходит в коридор. Крик переходит в плач, и Илона думает о том, что нужно бы позвонить в милицию, но телефон не ловит сеть. И она следует на звук, совершенно не думая о том, что дома остался семилетний сын и бабушка после инсульта, её мать, мать вашу. Она не думает ни о чём таком, когда босоножки на высоких каблуках цокают по узкому коридору, и эхо шагов отталкивается от бетонных стен. Она просто хочет помочь человеку в беде. — Где Кофлер? Она хоть не помешает шефу? Смешок. Потом грубый бас отвечает: — Шеф приказал ей вылизать машину, так что она ещё не скоро о нём вспомнит. Илона слышит незнакомые мужские голоса за углом, и что-то цепляется за краешек сознания. Что-то из этого супового набора она когда-то встречала, но интеллект никогда не был её сильной стороной. Только красота. Когда девушка снова кричит, Илона узнаёт Юлю Давиденко, свою подопечную, и ускоряет шаг. Пальцы сжимаются на дверной ручке, и что-то в Илоне начинает судорожно трепетать. Она боится того, что может там увидеть. Но крики прекратились, сменившись какими-то другими животными звуками, и она решается. Затаить дыхание. Рвануть дверь на себя и едва удержать равновесие на высоких каблуках, когда взору представляется картина разгромленной VIP-гримёрной. Перевёрнутые стулья, столы, сдвинутые у дальней стены. Пятна крови на полу. И целая куча разбросанной косметики и одежды. И Юля, извивающаяся под мужчиной, берущем её силой. Этот, он ещё был в жюри. Блин, как его? Пётр? Нет, Павел, кажется. Чёрт, имена — не самая сильная сторона Илоны. Она кидается к мужчине и повисает на его руке, как бесполезная болонка. Юля плачет и кричит что-то разбитым ртом, но Илона не может разобрать слов. Павел не миг замирает, а потом медленно поворачивается к Илоне. От него ужасно пахнет алкоголем, что вселит в Илону страх перед пьяными мужчинами на долгие годы. И маленькие тёмные глаза. Рот его изгибается в причудливой улыбке, и Илона замечает тонкую струйку слюны, скапывающую с верхних зубов. Бешенное животное. Она испытывает отвращение, но не может отпустить его предплечье, пока Юля не будет в безопасности. Но она лежит и смотрит в потолок невидящим взглядом. Словно мертвец. А вокруг неё горы разбросанных и больше ни к чему не пригодных вещей. И Илона понимает, что ей труба. Но она не может умереть в двадцать пять лет из-за какого-то похотливого ублюдка. Нужно драться за свою жизнь, хоть она и девочка. И она, вспомнив какой-то фильм про Дикий Запад, что так любит Игорь, отводит голову назад и резко бьёт в лицо Павла. И сама кричит от боли и страха. А Павел не ожидал от неё нападения. Он думает о другом, и эта бешеная стерва, вцепившаяся в его пиджак, как плющ, вызывает только досадное раздражение. Он шипит от боли и резко выкручивает ей руку. Поворачивает к себе спиной, и она ощущает бедром его стояк. А он довольно усмехается ей прямо в ухо, обдавая её зловонным перегаром. И с наслаждением следит глазами за тонкой струйкой крови из раны на лбу Журавской. А она открывает глаза и сожалеет о том, что вообще попёрлась сюда. Она для этого бугая — как маленькая букашка. И сейчас он её раздавит. Прихлопнет. Даже поднял руку в замахе. И она не может вырваться, замерев. И моля о помощи хоть кого-нибудь. Но Юля лежит без движения, и Илона даже не уверена, что она жива. А ещё она вдруг замечает пистолет, лежащий у его ног на тёмном от крови Юли полу. И дыхание подводит её, отчего она повисает в его руках, как безжизненная кукла. — Ты бы не шла туда, Кофлер, — предупреждает Олег, но Денис дёргает его за рукав и что-то тихо говорит на ухо. — С чего бы? — Ореста поднимает одну бровь. Ей пофиг, что они работают на Сыха больше. Из них всех — никого круче неё. — Ну иди, развлечёшься, — и они смеются у неё за спиной. Она не хочет залупляться с людьми шефа, но, блин, терпеть такое тоже не в её правилах. Пальцы сжимаются в кулак, и она хочет залепить в нос при развороте, а потом быстро уйти от ответного удара, когда Денис снисходительно добавляет: — Шеф там оттягивается с цыпочками, туда сама Вице-мисс-Украина пожаловала, присоединяйся, только уж не знаю, какую сторону выберешь. И они снова смеются, а рука Оресты безвольно повисает в воздухе. И она уже не хочет никого бить, только глянуть одним глазком, что у шефа всё в порядке. Чтобы потом не было проблем с ментами, если вдруг что. Но шестое чувство подгоняет её в спину, и она ускоряет шаг, но ещё не волнуется, а думает лишь о том, как замерзает в мокрой рубашке. Когда ладонь мягко ложится на дверную ручку гримёрной, слуха касается измождённый стон, а потом плач, и сомнения распадаются на сотни острых осколков. Ореста достаёт пистолет из-за ремня узких джинсов и прячет за спиной, а потом открывает дверь и заходит внутрь. И замирает, как статуя. Моргает. Раз-другой. Ведёт носом по воздуху перед собой, как грёбаная овчарка, а волоски на шее встают дыбом. — Ореста, — расплывается Павел в пьяной ухмылке, и манит её к себе пальцем, увитым большими перстнями. А она не может и шагу ступить, а только смотреть, как Псих прижимает к себе И. Журавскую. Ту, которая на афише. Ту, которая мама Романа. Ту, которая часто снится. И всё, что было в её жизни до сегодняшнего дня, вдруг резко исчезает как мыльный пузырь на солнце. Раз — и нет ничего, словно и не было никогда. И Ореста вспоминает её имя. Которое срывается с губ. Оглушительно-громко. Хриплым шёпотом. — Илона, — одновременно с тем, как рука выхватывает пистолет из-под ремня, и улыбка вдруг стирается с лица Психа. Он отпускает Илону, и она валится к его ногам тряпичной куклой. А он быстро прячет своё хозяйство и застёгивает ширинку. Подбирает с пола пистолет и вытаскивает из кобуры. — Чего надо, Ореста? — и медленно подходит к ней, прокручивая пистолет на пальце, как чёртов гангстер. А она так и стоит возле дверей, замерев от шока. Сжимая холодную рукоятку и судорожно просчитывая варианты. Пытается рассмотреть в темноте гримёрной состояние Илоны, и понимает, что опоздала. — Там организаторы ищут Илону, — лепечет она первое, что приходит в голову. — Организаторы, говоришь? Он стоит уже совсем близко, почти впритык. Перекладывает пистолет из руки в руку и не сводит с неё глаз. — Пошли в жопу твои организаторы, — а потом сильно толкает её в грудь. И Ореста от неожиданности вскидывает вверх руку с пистолетом. Глаза Павла округляются, и он в действительности становится похожим на психа. — Что за нахер, Кофлер? А она не знает, что сказать, когда замечает, как Илона медленно поднимается на четвереньки. Подползает ко второй девушке, лежащей чуть дальше, возле стеклянной зеркальной витрины непонятного назначения. — Юля, что с тобой? — зовёт Илона, и Ореста чувствует какое-то странное давление в груди от того, что слышит этот голос. После стольких недель ожидания. — Я позвоню тебе, — говорит Илона Журавская, и это обещание растворяется под лучами весеннего солнца. Ничего не стоящие слова. Но такие, что переворачивают что-то в душе. И Ромчик. Стоит и молча смотрит. Замер, и только сильнее прижимает к светлой курточке мокрый от игры в луже мяч. Очки от солнца немного сползают на нос, и она возвращает их на место одним движением пальца. Смотрит, пялясь через тонировку стёкол на Илону и Романа. И понимает, что не хочет уходить. И читает в глазах Илоны Максимовны что-то похожее. Или ей только кажется эта сопливая привязанность. Но Журавская заводит машину, вцепившись обеими руками в руль, и медленно отъезжает. И что-то дерёт под корнем языка. Будто бы режут с мясом по живому. А Ореста быстро разворачивается и уходит размашистым шагом. Потому что если не уйдёт сейчас — останется навсегда, хер потом отделаетесь, господа. И шаги вдалбливаются в асфальт херовым маршем. А она идёт и идёт прямо. Сумка больно оттягивает плечо. А руки в карманах брюк до боли вцепились в ткань подкладки, так, что сейчас прорвут её нафиг. И она вдруг отчётливо понимает смысл фразы, что вы легко забудете, что сказали вам другие люди, но вы никогда не сможете забыть того, что они заставали вас почувствовать в тот момент. Какие-то болезненные неприятные чувства. Только вот отчего же ей хочется ощутить их вновь? Юля, кажется, жива. Илона продолжает стоять возле неё на четвереньках и тормошить за руки. А Ореста вдруг осознаёт, что была бы не прочь поменяться с Юлей местами. Точнее, чтобы Илона Журавская переживала за неё и вот так ползла к ней, сдирая колени об пол. Но перед ней стоит Псих, и лицо его выражает полный швах. Глаза налились кровью, и Ореста даже понимает, что сейчас будет. Он обещает ей войну и смерть. Но она уже давным-давно не боится своей смерти. — Ты принесла пистолет сюда, детка? — говорит он вкрадчиво, а потом орёт, как ненормальный, — ты вообще с ума сошла, Кофлер? — Павел… — начинает она, когда он резко бьёт в лицо. Кулаком с кучей перстней, стараясь, чтобы вышло как можно больнее. Ореста чуть отступает назад, когда Псих выбивает пистолет из её руки ударом ноги. Сталь звякает по полу, отскакивая в темноту, и Ореста не может его достать. — Ты какого хера тут забыла, Ореста? Я же приказал! А потом замахивается, чтобы ударить снова. Но она. Блокирует его ногу сцепленными между собой руками. Он улыбается улыбкой, сулящей ей Ад. Но она готова. Готова умереть и уйти от него. Готова начать жить заново подальше от него. Там, где не будет места наркоте, смертям, воровству. Она не такая как он. И пройдёт долгих десять лет перед тем, как Ореста с ужасом осознает, что её методы ничем не отличаются от его. Что она такая же, как этот бандит Павел. Она всего лишь его достойная ученица, по закону жара, превзошедшая своего учителя. А потом прикончившая его. И отжавшая всё его наследие. Но это будет через долгих десять лет. А сегодня. Она готова начать жизнь заново с Илоной. Он снова придвигается к ней и замахивается для очередного удара. — Нет, больше ты меня не ударишь, — зло шепчет она, а он только смеётся, как киношный злодей. — Кофлер, борзометр зашкалил? Ореста видит краем глаза, как Илона помогает своей модели подняться на ноги. Замечает кровь на коленях и ссадины на лице. И рычит от охвативших её чувств. Эта гнида посмел ударить Илону. Девчонку. Модель. — Псих, выбирай достойных противников, а не девочек, придурок! Она тяжело дышит, отступая назад, пока он оттесняет её к большой стеклянной стене. Юля громко всхлипывает и демонстрирует Илоне разорванное платье и струйки крови, застывшие на внутренней стороне бёдер. Илона громко матерится. А Ореста ловит себя на мысли, что улыбается. Псих не насиловал Илону, не успел, она снова появилась вовремя в ей жизни. Теперь осталось только довести начатое до конца. — Ты сядешь за изнасилование, Павел, я тебе обещаю. — Что ты сказала? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю, Ореста? Тебя даже искать никто не будет. Ты ноль, никто тебя не хватится. Но перед тем как пустить пулю в твою тупую башку я сделаю с тобой то, что хотел сделать с госпожой Журавской. Она слышит позади судорожный вдох, и поворачивается на звук открывающейся двери. И это становится огромной ошибкой, когда Павел бьёт её с ноги в живот, отчего она падает на колено. Он начинает наносить удары, а она пытается хотя бы защититься, но он весит в два раза больше и ещё эти его грёбаные перстни. А она просто понимает, что от этого боя зависит не только её жизнь, но и жизнь Илоны Журавской. Которая стоит позади них и не решается выйти в дверь вслед за Юлей. Ореста не знает, узнала ли её Илона, ведь после их последней встречи прошло около полугода, да и знакомы они были всего несколько недель. И никто никому не перезвонил. Но Илона мнётся у дверей, и Ореста кричит ей, задыхаясь от боли: — Вали отсюда, вызывай ментов! Но Илона замерла у двери, втыкаясь в неё, лежащую на полу в крови, своими огроменными синими. Чуть влажными, чуть покрасневшими. Узнавая. Та, которую Псих зовёт «Кофлер» и бьёт ногами, это та Ореста, которая помогла им с Ромчиком. И Илона надеется, что раз Ореста помогла ей один раз, поможет и ещё раз. — Ореста? — шепчет она неуверенно, и Ореста едва не смеётся от всего этого трэша. — Ах ты, сука! — шипит Псих и снова наносит удары, — снюхалась с этой за моей спиной! Тварь! Ореста замечает, что Илона остаётся. Так и стоит, с опущенными по швам руками, застыв как грёбанное изваяние. А она… просто понимает, что либо Псих сейчас её прикончит, либо она его. И наносит удар, отчего пистолет выскальзывает из его руки. Ей ещё не приходилось убивать гражданских, и ладони становятся липкими от пота. Но она готова убить его. Сейчас. А Псих, видимо, замечает какие-то изменения в её глазах, потому что. Решает поиграть в благородство. Протягивает ей руку и говорит вполне спокойно: — Давай, Кофлер. Вставай. Будем биться по-честному. Хочешь её, — он кивает себе за спину, где Илона продолжает стоять ровно, как истукан, — возьми. Победи меня, забирай и проваливай. Я подарю тебе жизнь, если ты меня победишь. Он предлагает ей дуэль? Что за нафиг? Грёбанное-блядь-средневековье, думает Ореста и откатывается подальше от его ног в массивных армейских ботинках. Срывается на ноги и кидается на него, понимая, что сегодня нарушила все свои принципы за раз. Она напала на человека, которого должна была защищать. Но Псих принял условия игры, и отбрасывает её от себя, словно пластиковый манекен. Они продолжают наносить друг другу выпады, когда Ореста вдруг понимает, что больше не видит Илону. У Психа их носа пошла кровь, и Ореста пачкается, когда бьёт его по щеке. — Убью, сука, — рычит он, и плюёт в неё. А она… вдруг понимает, что это была последняя капля. Планка упала, и Ореста из телохранителя превратилась в убийцу. Майор ВМС США, жизни которого угрожает смертельная опасность. А ещё существует риск для жизни гражданской Журавской. И она. Быстро просчитывает траекторию его полёта, чуть подпускает его к себе, а потом бросает на подножку и резко перебрасывает через бедро. Резко поворачивается и успевает увидеть, как Павел Семёнович Сых чертит телом полукруг и пробивает головой и лицом стеклянную панорамно-зеркальную стену. Сначала ей кажется, что ничего не происходит, а потом стекло взрывается с оглушительным звоном, и она рефлекторно кидается на пол. Крупные осколки падают со всех сторон, разлетаясь вдребезги на полу и стенах. Сыплются на руки и спину, застревают в волосах. Звон стекла — как салют на Новый Год. И стеклянная крошка, как сахарная пудра. Это как херова война. Как океан. Как конец света. И ей кажется, что Павел не мог выжить после такого. Да она сама едва жива, похороненная под осколками и пылью. А сердце просто выскакивает из груди. Но Псих продолжает материться и сучить ногами, а Ореста не может успокоиться. Подлетает к нему и хватает за короткие волосы. Изо всех сил опускает его голову резко вниз, ударяя по полу и конструктивным элементам бывшей зеркальной витрины. Вот только она, ослеплённая яростью, не замечает, как из металлопластиковых планок торчат огромные зазубренные куски зеркала и стекла. И лицо Психа нанизывается на них, словно лист бумаги. Он хрипит, и кровь заливает пол как из крана. А она бьёт снова и снова. И вдруг через всё это месиво слышит всхлип. И вдруг понимает, что увлеклась и перестала контролировать обстановку. А ещё она на короткое мгновение выпускает из виду Илону и вспоминает о ней только тогда, когда слышит звук предохранителя пистолета. Выпускает из потной ладони волосы Психа и поворачивается на звук. Но Илона не намерена ждать. Пистолет в тонкой изящной руке плюётся огнестрелом, который звучит в гримёрной, как взрыв водородной бомбы. Так громко, что закладывает в ушах. — Твою мать, — шепчет Ореста против воли и откидывает волосы с лица. Псих дёргается в последний раз и затихает, а стеклянная пыль зависает в воздухе, мешая делать вдох. Ореста видит, как Илона перезаряжает пистолет, и дуло её родного «Форта» направляется ей в грудь. Она хочет сплюнуть, но чувствует на зубах и языке кусочки стекла, и понимает, что это конец. Нужно уходить отсюда, иначе ей точно конец. Кто-то явно вызвал ментов, услышав выстрел. Но Илона не спешит отпускать её. — Ореста? — спрашивает недоверчиво. И Кофлер просто кивает, собирая слюну во рту, в слабой надежде отмыть рот от стеклянной крошки. — Ты с ним? Что? Нет! И она отрицательно качает головой. Поднимает руки на уровень груди и медленно двигается к Илоне, сильно припадая на ногу. — У тебя кровь, — говорит Илона, и пистолет вздрагивает в её руке. Она подходит к ней почти вплотную. Поднимает голову, и вглядывается своими тёмно-карими в синие. Ощущает дыхание Илоны на своём лице. Прикрывает глаза, чувствуя крошку стекла и на лице, и на веках, а может, это просто пыль. Ну, давай, Журавская, стреляй уже, мать твою. Я не могу стоять перед тобой вечно. Давай, вали меня и вали отсюда нахер. Тебя ребёнок дома ждёт. И муж волнуется. А я как-нибудь. Уж. Мне всё равно здесь не место. Слышишь, Журавская, я не знаю, где моё место. Я не нужна даже самой себе, тут Псих действительно прав. Меня никто не будет искать, разве только отец, когда протрезвеет, и закончатся деньги. А Павел продолжает агонизировать, отчего стекло противно трётся об пол, напоминая Апокалипсис. И Ореста чувствует облегчение — она не убила его. Стоп, а как же огнестрел? Она поднимает глаза и смотрит на Илону. Так близко, что можно с лёгкость сбить её с ног. Но она. Просто девчонка. И явно словила ступор. С ней нужно говорить, но Ореста не может глотать из-за чёртового стекла. И это так уёбищно-тупо, что хочется заплакать. А Илона вдруг опускает пистолет и едва не роняет на пол, когда Ореста поддерживает её руку. Илона разжимает пальцы, и Ореста замечает следы пороха и маленький ожог от выстрела. А ещё целые картины известных художников на длинных ногтях. И серебристые кристаллики стекла на красивых волнистых волосах. Она подносит палец и прижимает к губам в мольбе молчать. И Илона осторожно кивает. И они обе — в крови, в осколках, в пыли. В ужасе. Кровь на одежде, руках, лицах. И тонкая дрожащая ладонь, изрезанная этими чёртовыми стёклами, протянутая к ней, к её руке. И глаза — просто огроменные тёмно-синие глаза, смотрящие на неё с мольбой. И фоном ко всему этому — корчащийся в агонии человек в дальнем углу с простреленной коленной чашечкой. Следы пороха на пальцах. Пустая гильза от её пистолета, которую она автоматически подобрала и засунула в нагрудный карман. Бережно, как никогда ещё в жизни, нежно вынимает пистолет из пальцев Илоны. А потом подбирает с пола какую-то тряпку, кажется, футболку, и тщательно стирает отпечатки пальцев И. Журавской. На всякий случай. А потом замечает бутылку с минералкой и наклоняется поднять, когда мышцы отказывают. Она стоит на коленях и судорожно полощет рот, а грёбаные пузырьки газа проталкивают воду в глотку, ноздри. Ореста выплёвывает и снова набирает воду, пока не пустеет бутылка. Когда воды не остаётся, она засовывает два пальца глубоко в глотку и вырывает, пока не перестаёт чувствовать мерзкий скрип на зубах. Илона сидит возле неё на корточках и придерживает волосы. Ничего не говорит, просто ждёт. Она просто здесь, и от этого становиться легче. Неожиданно. — Слизистую промой ещё, — говорит тихо, и Ореста не узнаёт её голос. Но берёт из дрожащих пальцев ещё одну бутылку. Ореста упирается ладонями в пол и тяжело дышит. Кровь вперемежку со слезами затекает под рубашку. Псих продолжает дёргать ногами, и она понимает, что нужно оказать ему последнюю милость, но пальцы Илоны неожиданно смыкаются вокруг её запястья. Ореста поднимается на ноги и помогает встать Илоне. Подбирает пистолет своего теперь уже бывшего начальника и засовывает под ремень джинсов, накрыв сверху мятой рубашкой навыпуск. Свой пистолет прячет в носок, прижимая к икроножной мышце, отчего сильно оттопыривается штанина джинсов. А потом замечает, что Илона не отходит от неё, продолжая держать за руку. Застывает, переводя на неё вопросительный взгляд. Мол, что ещё? Я спасла тебя, дуй отсюда, пока ещё не поздно. Но Илона стоит и не собирается никуда валить. А потом протягивает палец и вытирает тонкую струйку крови с лица Оресты, отчего та едва не отшатывается. — У тебя здесь кровь, — выдыхает очень тихо, и слова падают на губы невесомым лучиком солнца, — очень больно? Да, но она никогда не признается ей в этом. — Пойдём, Ореста, я на машине, — Илона тянет её за руку, а Ореста ещё раз оглядывает помещение. Гильза жжёт карман, прикасаясь к коже груди. — Послушай, Илона, ты не стреляла, ты вообще не прикасалась к оружию. Понятно? — А я думала, что ты немая, — ляпает Илона, а потом быстро кивает. Они выходят через запасной выход незамеченными, и Ореста останавливается, прислонившись к мусорному баку. Прижимая руку к животу. — Послушай, ты должна валить отсюда. Быстро. И если что, ты меня не знаешь, — Ореста тяжело дышит и вытаскивает из кармана Айфон. Вызывает скорую, а потом вынимает сим-карту и разжёвывает зубами. А Илона стоит и смотрит на неё. Так, как никто ещё никогда не смотрел на неё. Как на человека, а не оружие. И Ореста не может просто уйти, как делала это раньше. А небо такое светлое, почти прозрачное. А музыка такая лирическая, что почти пробивает на слёзы. А Ореста не знает, что делать. Но менты уже где-то рядом. А И. Журавская стоит и смотрит, продолжая сжимать её запястье. И с небосвода срывается звезда. В августе — всегда звездопад. А небо такое же синее и глубокое, как глаза Илоны Журавской.