Лёд и соль

      Аджисай утонула.       По крайней мере, так она себя чувствовала. Легкие точно наполнились водой, из-за чего она не могла говорить — вместо звуков наружу рвалась цепочка воздушных пузырей. Комната, ставшая для нее клеткой, превратилась в дно, где она лежала без возможности выплыть на поверхность.       Едва за Раном закрылась дверь и послышался тихий щелчок щеколды, как Аджи сгорбилась на кровати, согнувшись под грузом беспомощности. Руки тряслись, на глаза навернулись горячие слезы от понимания того, что она бесполезна.       Всегда была бесполезной. Сначала не смогла отстоять собственное право жить в Токио, после — согласилась выйти замуж за Кенму, так и не став ему хорошей женой, теперь — зависима от чокнутого психопата, вынужденная угождать его требованиям, и все равно — бесполезная.       Ведь Кенма не согласится утратить статус директора, а Аджисай не сможет его спасти. Она останется здесь в качестве домашнего питомца Хайтани — незавидная участь, но вполне логичная для той, кто всю жизнь больше думал о других, нежели о себе.       Беспросветное будущее маячило прямо перед глазами. Оно виделось ей как грязное болото с застоявшейся водой и пахучей тиной, в которое она медленно погружалась — день за днем, ночь за ночью. Ее ноги увязли в зыбучем иле, когда Аджисай вернулась за Раном вместо того, чтобы бежать вперед. Ее руки сковали длинные подводные растения, когда она захотела, чтобы он поцеловал ее.       Аджисай утонула с головой, согласившись на то, чтобы Ран кормил ее с рук.       Действительно, как домашнее животное.       И она замолчала. Весь ее победный настрой, улыбка, которая вонзилась ему в сердце — все это бесследно исчезло, когда Ран вернулся в комнату.       Он отсутствовал полчаса — обезболивающее было лишь предлогом, на деле же Хайтани необходимо было дать указания Исао перед его поездкой в Токио, но стоило Рану выйти в коридор, как позвонил Коко.       — Чудесно справился, молодец, — сухо произнес Хаджиме. — Одзава возвращается, товар в руках партнеров.       Ран, который и без того это знал, остановился перед лестницей, ожидая продолжения — Коко никогда бы не связался с ним ради похвалы: слишком ценил свое время и воспринимал труды обоих Хайтани как нечто само собой разумеющееся. В конце концов, они все работали на «Бонтен» и были связаны единой целью.       И цепью.       — Такеоми мертв, — так же безэмоционально объявил Коко. — Его тело обнаружили в переулке. Смерть весьма оригинальная — вырван язык.       — Убийц уже нашли? — спокойно спросил Ран.       — Нет. Этим занимается Санзу.       — Как он?       — Как обычно. По нему не скажешь, — голос Коко стал еще более выжатым — ни капли эмоций, что невольно насторожило Рана. Хаджиме был из тех, кто громко возмущался по любому поводу, был нетерпелив и требователен ко всем, включая себя. — Он обеспокоен тем, что кто-то решил напасть на советника «Бонтен».       Вот оно — не на брата, на советника. Ран бесшумно выдохнул — наличие родственной связи между Такеоми и Санзу всегда находилось под вопросом, однако Хайтани все же опасался, что гибель Акаши пробудит зверя в младшем.       При всей изворотливости и умении выживать Ран не тешил себя пустыми надеждами — оказавшись в руках Харучиё, долго он не протянет: в отличие от него, Санзу любил причинять другим боль и своему делу отдавался со всей страстью.       — Мне стоит вернуться? — уточнил Хайтани.       — Нет, ты нужен в Кофу, — голос Коко дрогнул, наконец выпуская наружу тщательно скрываемое раздражение. — Но ты... У тебя есть мнение на этот счет?       Ран прикрыл глаза. Простой разговор выматывал до предела, начисто стирая то удовольствие, что он испытал, добившись покорности Аджи. Ее улыбка — дразнящая, живая, наполненная торжеством от столь маленькой победы...       Выброси это из головы, — приказал он себе. — Сосредоточься.       И воспоминание поблекло, отступило на задний план, взамен возвращая ясность ума. Предельно понятно, что Коко вовсе не волновало, что думает Ран о смерти старшего Акаши — хитрый, как лис, Хаджиме пытался осторожно прощупать почву, потому что знал о его неприязни, но не был уверен, что Хайтани посмеет зайти так далеко.       Что же, если Коко когда-либо откроется правда, то он будет неприятно удивлен.       — Такеоми должен был присматривать за людьми Кенмы, — бесстрастно ответил Ран. — Возможно, это их рук дело. Или же те, кто убрал Варабе, решился взяться за нас.       — Какуче тоже так думает.       В трубке повисла многозначительная тишина.       Какуче, но не ты, да? — подумал Ран, понимая, что именно этого вопроса ждет Коко. Такой роскоши Хаджиме он предоставлять не собирался, поэтому вкрадчиво заметил:       — Кто бы это ни был, Санзу его отыщет. Но если он узнает, что ты обсуждаешь гибель Такеоми с другими руководителями... Не стоит подпитывать его паранойю.       — Ты прав, — еще более раздраженно отозвался Коко. — Я свяжусь с тобой, когда Кенма вернется в Токио.       Из телефона полились короткие гудки. Ран медленно улыбнулся, хваля себя за находчивость — чуть ли не в первый раз параноидальное недоверие Санзу ко всему на свете принесло пользу вместо проблем.       Спустившись вниз, Хайтани застал почти идиллическую картину: хмурый Сатоши, сидящий возле телевизора с выражением лица смертельно оскорбленного человека; Киоши, нарезающий овощи для ужина на кухне; и Исао — тот стоял у окна с отсутствующим видом.       Он не повернулся, когда под ногами Рана скрипнули половицы, хотя обычно чувствовал его приближение и сразу же спешил поприветствовать. Только легкий наклон головы дал Рану понять, что Химура его все же услышал.       — Ты готов, — бесцветно констатировал Хайтани, оглядывая одежду Исао. Тот кивнул, по-прежнему не глядя на своего руководителя.       В другой раз Ран расценил бы это как неуважение, но сегодня...       — Повернись, — приказал Хайтани.       Глаза Химуры были тусклыми и темными, словно из них высосали весь свет.       — Я готов, Ран, — голос, и без того тихий, был похож на дуновение ветерка. Вся суть Исао сопротивлялась тому, что ему предстояло сделать — в этой борьбе между долгом и любовью Исао медленно, но верно мертвел внутри. — Я сделаю все, что нужно.       — Очевидно, Фумико не знала, что Аджисай находится здесь — ее привела сюда ностальгия, — Ран замешкался, подумав о том, что живет в доме женщины, которую убили ради него, — но она знала про Кофу. Твоя задача выяснить, откуда поступила эта информация и кто еще осведомлен. Если она предупредила кого-то из коллег или друзей...       Хайтани умолк — нужды договаривать не было. Они оба понимали, чем это грозит.       — Фумико уже не сможет ничего нам рассказать. Но Йоко — да. Вытряси из нее правду, — жестко приказал Ран. — Любой ценой.       — Я не подведу тебя, — пообещал Исао.       Ран ему верил.       Но когда он уходил, Хайтани почувствовал смутную тревогу. На мгновение ему захотелось остановить Химуру — отозвать его, заменив на Сатоши: какая разница, кто будет выбивать информацию? Однако в глубине души Ран знал, что Исао справится лучше всех.       Не может не справиться.       Тревожное чувство в груди — словно кто-то ворошил его внутренние органы, — только усилилось, когда Ран поднялся наверх. Глаза Аджисай, горящие зеленью, погасли — она едва взглянула на него, продолжив равнодушно смотреть в окно.       — Болит? — спросил он, имея в виду руку.       Она не ответила.       Ну, конечно, — губы Хайтани скривились в ядовитой усмешке. — Теперь мы будем играть в молчанку.       Аджисай выглядела несчастной. Даже ее ярко-огненные волосы, казалось, утратили насыщенность цвета и поблекли. Ран сжал руку в кулак.       Пожалеть ее?       Как будто мне было легче, — он скрипнул зубами, сдерживая гнев. — Как будто мне хотелось гнить четыре года в тюрьме. Не видеть брата. Терять Эйку. Резать твою руку, как свиную тушу на скотобойне...       Хайтани приблизился к ней и бесцеремонно схватил за подбородок.       — Что опять? Что произошло, пока меня не было?       — Ничего, — ответила она и отвернулась. — Ты хотел, чтобы я смирилась. Я смирилась. Что тебе еще нужно?       — Значит, смирилась, — протянул Ран с нехорошим блеском в глазах.       Чужие пальцы скользнули по тонкой шее, пригладили бьющуюся венку, словно желая успокоить ее. Аджисай окаменела — казалось, она перестала даже дышать, — уставившись огромными глазами в стену напротив. Если бы не расширившиеся зрачки, она была бы и впрямь похожа на каменную статую.       Ее губы дрогнули, когда Ран опустил руку ниже. Схватил один из локонов, накрутил на палец, забавляясь — и отпустил. Тот мягко упал на грудь, в вырез халата.       Хайтани наклонился и замер в опасной близости от ее губ.       — Это еда из моих рук сделала тебя такой сговорчивой? — шепнул он.       По глазам видел — ей страшно. Аджисай будто вся остекленела — если бы он дотронулся, разлетелась бы вдребезги.       Ран выпрямился.       — Посмотрим, как долго продержится твоя покорность.       Она с облегчением выдохнула, когда он отстранился, но Хайтани услышал этот вдох и разозлился сильнее. Жертвенная поза, вынужденное повиновение раздражали его больше колких фраз и острого языка.       Он знал, что она не такая. Узнал за то время, что наблюдал за ней.       Ужин она опять получила из его рук. Устроившись рядом с кроватью, Ран подцепил кусочек рыбы и протянул ей — Аджи покорно открыла рот, точно кукла. Ела молча, ничего не спрашивая, не смотря на него. Нарочно отводила глаза, изучая стены, потолок, фасоль в тарелке — только не его самого.       Ран не терпел, когда его не замечали. Он мог бы с треском разрушить возведенный Аджисай кокон смирения, но не стал — ждал, когда она сама сдастся.       — Нужно обработать твою рану.       Отставив тарелку в сторону, Ран потянулся к ее руке. Бережно размотал бинт, предупредив:       — Лучше не смотри.       Но она, конечно же, поступила в точности наоборот. Хайтани только насмешливо поднял уголок рта, когда заметил взгляд, украдкой брошенный на рану — кто бы сомневался.       Тонкое запястье дернулось в его ладони. Аджисай повернулась, уже открыто смотря на рану, и пораженно выдохнула.       Ран, — порезы покрылись коростой и припухли, но различить чужое имя, высеченное на коже, было легко.       — Ты вырезал свое имя, — тихо прошептала она и с яростью закончила: — На моей руке?       В следующую секунду Аджисай вскочила. Ран, сидящий на стуле, поднял глаза вверх, улыбаясь — она была похожа на фурию: волосы разметались, грудная клетка тяжело вздымалась в приступе гнева, голос вибрировал.       — Да как ты посмел, — процедила она сквозь зубы, срываясь на крик. — Ублюдок!       Хайтани предвидел ее атаку — Аджи все еще была медлительной и абсолютно предсказуемой, — подняв руки, она уперлась ему в плечи и с силой толкнула вперед. Подальше от себя.       Он не стал ее останавливать, приготовившись к падению — стоило стулу соприкоснуться с полом, как Ран одним слитным движением перекатился в сторону и встал. Это заняло меньше трех секунд, но Аджи уже была готова — схватив тарелку, она швырнула ее, целясь ему в лицо.       — Больной урод!       Хайтани ожидаемо уклонился. Тарелка разбилась со оглушительным звоном, врезавшись в стену.       — За урода обидно, — констатировал Ран, скрестив руки на груди. — Я думал, у тебя хорошее зрение.       — Пошел ты, — выплюнула Аджи. Край халата сполз, обнажая плечо, и она нервно дернула ткань.       — Если ты не знала, смирение выглядит не так, — любезным тоном сообщил Ран, делая шаг к ней.       — Не приближайся ко мне, — Аджисай отступила назад, обжигая его ненавистью. — Не смей ко мне прикасаться.       Ран сделал еще один шаг — нарочито медленный и широкий.       — И кто же меня остановит?       Она была загнана в угол. За ее спиной — дверь, которая, разумеется, была открыта, пока Ран находился в комнате — но это ничего не давало. Она все равно не успеет выскочить в коридор — Аджисай чувствовала это: как за внешней расслабленностью Рана пряталась готовность в любой момент остановить ее.       Причинить боль.       Отчаяние затопило ее с головой. Предплечье пульсировало — казалось, даже его имя было ядовитым: жгло и вгрызалось глубоко в плоть. Один из порезов лопнул — по буквам потекла кровь; во взгляде Рана мелькнуло беспокойство, когда он заметил пару алых капель на полу.       — Нужно наложить повязку, — его тон смягчился. — Аджисай.       Она перевела на него затуманенный взгляд и дрожащим, прерывающимся из-за слез голосом спросила:       — Они останутся? Шрамы? Только не лги, — взмолилась Аджи.       Ран обреченно вздохнул.       — Да.       Пол качнулся под ее ногами. Не выдержав, Аджисай опустилась вниз, не в силах выстоять под гнетом жестокой правды, и заплакала.       Тихо и беззвучно, как раненое животное.       Животное...       Он заклеймил ее.       Она даже не представляла, что можно кого-то так ненавидеть. С такой силой, чтобы мечтать о чьем-то уничтожении: если бы у нее была возможность, она бы расщепила Рана Хайтани на атомы. Низвергла бы его, превратила в пыль. В ничто.       — Аджисай, — на плечи опустились теплые руки. Ран присел рядом с ней на корточки, ласково убрал пряди с лица.       Она ждала, что он, как обычно — жест, вызывающий у нее стойкое отвращение — вцепится пальцами в подбородок, заставит посмотреть на него, но вместо этого Хайтани привлек ее к себе и обнял.       Запах льда, неизменно сопровождающий его — острый, колкий, злой — в этот раз принес успокоение и приятную прохладу. Простое человеческое сочувствие — то, чего ей так не хватало; возможность выплеснуть все плохое, что скопилось за эти дни. Вцепившись в него, Аджисай плакала — и вместе с солью наружу медленно вытекала боль. Ран гладил ее по спутанным локонам, плечам, спине, что-то неразборчиво шептал на ухо, пока рыдания не стихли окончательно. Тогда он поднял ее на руки и отнес в кровать, где быстро наложил новую повязку, вколол ей обезболивающее и заставил лечь, укрыв одеялом.       — Спи, — велел он.       Измотанная пульсирующей болью в руке и всплеском ярости, Аджисай не нашла в себе сил сопротивляться приказу. Она чувствовала только пустоту внутри, от которой хотелось убежать куда угодно — хоть в спасительный сон. Закрыв глаза, Аджи позволила себе не думать ни о чем — и мозг, истощенный эмоциями, послушно подчинился.       Когда она вновь распахнула веки, вокруг царил полумрак: серебряный лунный свет скудно освещал комнату, с трудом пробиваясь сквозь серую пелену — ночь была облачная. С трудом приподнявшись на локтях, Аджи поморщилась от боли в висках и посмотрела в сторону окна, пытаясь угадать примерное время суток.       Рука больше не беспокоила — на слабые отголоски боли Одзава даже не обратила внимания, зато явственно почувствовала кое-что другое: чужую ладонь, вольготно расположившуюся на ее бедре поверх одеяла. Аджисай уставилась на нее, как на мерзкого огромного паука, посмевшего заползти к ней в постель — и подавила желание дернуть ногой, чтобы сбросить конечность.       Вместо этого она осторожно повернулась, рассматривая спящего Рана, который, очевидно, задался целью издеваться над ней даже во сне — по-другому его привычку спать рядом с ней она не могла объяснить.       Во сне он выглядел расслабленным и уязвимым, как и многие — так, словно он обычный человек со своими слабостями, а не бездушный монстр, способный калечить других. Одна сиреневая прядка упала ему на лоб — Аджи машинально отметила, что она чаще остальных выбивается из укладки, — волосы были мягкими на вид, блестящими, несмотря на явное использование краски.       На лбу виднелась ссадина, ничуть не портившая его красоты — а Ран был красив, — с неохотой признала Аджисай. Даже слишком. По отдельности черты его лица не казались привлекательными: узкие губы, острые скулы, чуть вздернутый кончик носа, высокий лоб — но собранные вместе, они удивительным образом складывались в идеальную картину.       Ей не верилось, что такое может существовать в реальности. В лучах лунного света Ран Хайтани казался выдумкой, полуночным бредом — опомнившись, Аджисай резко отдернула руку, которая уже тянулась к его лицу.       Осторожно, стараясь не разбудить его, она сползла с кровати и обернулась — Ран недовольно дернул щекой, но не проснулся. После истерики во всем теле ощущалась слабость — слегка пошатываясь, Аджисай добрела до ванной, а когда вернулась, застыла на месте.       Добровольно ложиться в одну кровать с ним — сумасшествие.       Взгляд упал на оставленную на столе вилку, которую Ран не озаботился убрать. Острые зубья заманчиво блеснули, красноречиво намекая на решение всех проблем.       Закусив губу, Аджисай шагнула к столу, взяла прибор в левую руку — металл отдавал холодом, на мгновение отрезвившим ее.       Что она делает? Разве это поможет ей?       Все станет только хуже, — подумала Аджисай, но свое оружие из руки не выпустила. Неслышно приблизилась к Хайтани, крепко сжимая вилку, словно испытывая саму себя.       Со стороны она была похожа на злого призрака, крадущегося в ночи, чтобы забрать чью-то жизнь. Склонившись над Раном так, что концы волос упали ему на грудь, Аджисай замерла, рассматривая его — вилка в руке внезапно стала горячей, жгла пальцы.       Ресницы Рана дрогнули. Через секунду он открыл глаза и протянул хриплым со сна голосом:       — Ты собралась убить меня?       — Да, — просто ответила Аджисай, внимательно следя за его руками, спокойно вытянутыми вдоль тела.       — Взглядом? — уточнил Ран, намекая на отсутствие каких-либо действий.       Он явно забавлялся. Аджисай сжала пальцы еще крепче — до боли, — насмехался над ней даже сейчас, когда она ненавидела его до такой степени, что хотела убить. Это только сильнее распаляло ее желание стереть самодовольное выражение с его лица, одним резким движением уничтожить беспечную уверенность в том, что она ничего не сделает.       — Ну, давай, — Ран схватил ее за ладонь и потянул руку к себе. Зубья уперлись ему в шею — туда, где в распахнутом вороте рубашки пульсировала яремная вена. — Нажми, и все закончится.       Его пальцы обвились вокруг ее запястья как раскаленный железный прут. Внезапно стало нечем дышать. Пальцы тряслись — неосознанно Аджи надавила сильнее, и кожа промялась под острыми кончиками зубьев. Ран с шипением выдохнул сквозь зубы.       Она тут же испуганно отдернула руку назад, вырываясь из его хватки и злясь на себя.       — Я тебя ненавижу, — вырвалось из груди жалкое.       Хайтани рассмеялся. Мелодичный тихий звук пронесся зарядом по оголенным нервам, вскрывая последние остатки контроля — грязно выругавшись, Аджи бросилась на него, сама не зная, что хочет сделать.       Ран оказался быстрее. Она даже не осознала, как оказалась под ним, прижатая к кровати чужим телом — нависнув над ней, он сжал оба ее запястья одной рукой, уставился на нее тяжело и нечитаемо. Голодно.       — Ты, — вытолкнул он, останавливаясь взглядом на ее губах, — ничего не знаешь о ненависти. Впрочем...       По фиалковой радужке разлилась темнота. Аджисай неслышно выдохнула, подаваясь вперед.       — Как и о любви, — закончил Ран, склоняясь ниже.       Их рты столкнулись, языки переплелись в жестком — жестоком поцелуе. С исступленной яростью вгрызаясь в его губы и ощущая сладковатый привкус крови, Аджисай рывком дернула руки — Ран отпустил, и она без промедления вцепилась ему в плечи, вонзая ногти как можно глубже. От избытка чувств она задыхалась — легкие обжигало огнем, разносящимся по всему телу, голова стала пустой и легкой — ничего не осталось, кроме сводящего с ума желания поставить его на колени.       И, судя по тому, что Ран уступал ей, у нее получалось. Так Аджисай казалось, пока он не отстранился от ее губ, перепачканных своей кровью — она невольно потянулась за ним, но отпрянула, заметив насмешку в глазах.       Взгляд Рана тут же смягчился.       — Я покажу, — пообещал он. От этих слов у нее что-то заныло в левой половине грудной клетки.       Ран потянулся к ее губам, нежно обвел языком нижнюю, скользнул внутрь — нежно, но настойчиво, заставляя ответить. Поцелуй постепенно перерос в требовательный, властный — бескомпромиссно отбирая любое право на сопротивление, Ран то оставлял легкие поцелуи-укусы на верхней и нижней губе по очереди, то снова проникал в ее рот. С каждым новым движением его языка внутри росло неутоленное желание — Аджисай не заметила, как ее руки сами двинулись вверх, зарылись в волосы, которые и впрямь оказались мягкими, притянули к себе ближе.       Какая-то часть нее кричала о том, что это одна из тех ловушек, которые он умело расставлял. Ей нельзя поддаваться, — смутная тревога, пробившаяся сквозь пелену желания, тут же была заглушена новым поцелуем, балансирующим на грани нежности и грубости.       Это было фантастически хорошо: чувствовать тяжесть чужого тела, слышать учащенное дыхание, ощущать его губы на своих — Аджисай приглушенно всхлипнула ему в рот, когда Ран пробрался рукой под одежду и накрыл ладонью грудь. Она призывно выгнулась навстречу шершавым на ощупь кончикам пальцев, думая о том, что это станет ее окончательным падением.       Но бездна, зародившаяся из их первого поцелуя, оказавшегося трещиной, отступила, недовольно сжимая черное нутро — громкий стук вернул их в реальность. Аджисай скованно сжалась и отпрянула, а Ран напрягся, бросив злой взгляд на дверь.       — Ран!       Голос Исао, стоявшего по ту сторону, был испуганным и жалким, мгновенно перенося Хайтани в прошлое — в тот день, когда он впервые встретил Химуру. С трудом поборов желание отослать его прочь, Ран нехотя поднялся и распахнул дверь, намереваясь как следует отчитать подчиненного, но слова застряли у него в горле, когда он увидел Исао — растерянного, испуганного, с влажным блеском в глазах.       — Я, — он поднял на Рана взгляд и сглотнул, переводя дыхание. Его всего трясло. — Кажется, я убил ее...