Лёд и соль

Кобе, 2011 год

      Солнечный свет пробивался через тяжелые портьеры, с трудом отвоевывая себе каждый сантиметр комнаты. Узкая желтая полоска пролегла наискосок — пол в том месте приобрел золотисто-ореховый оттенок, нагрелся, впитав в себя тепло. С удовольствием вступив на горячий паркет, Аджисай Одзава постояла так минутку, ощущая легкие поцелуи солнца на щиколотках.       Зажмурилась, представив, что находится на открытой террасе, и воздух ласкает ее обнаженные плечи, а ветер с запахом моря доносит отголоски бушующих волн. Чувство умиротворения разлилось в груди. Вспомнился пляж, покрытый шуршащей галькой вблизи маленькой рыбацкой деревушки, куда она сбегала каждое утро — когда еще не носила фамилию Одзава и кольцо на пальце.       — Медитируешь? — Кенма вошел в спальню без стука. — Думал, ты еще спишь.       Очарование момента разрушилось. Словно в насмешку, снаружи с неба посыпался мелкий колючий снег. Тяжело вздохнув, Аджи посмотрела на мужа.       — Если думал, что сплю, зачем пришел?       — Нужно поговорить, — Кенма прошел мимо нее, встал у окна, полностью загородив собой солнечный свет.       Аджи пожала плечами и набросила на плечи тонкий халат, валяющийся на кровати, наспех пригладила ладонями спутанные волосы. В отличие от нее, Кенма выглядел образцово — темно-серый костюм, белоснежная рубашка, ни грамма усталости на лице.       Держа руки в карманах отутюженных брюк, муж повернулся к ней, неприязненно поморщился.       — Разве нельзя что-то сделать с ними? — он жестом указал на ее голову. — Чтобы они всегда оставались прямыми. Кудри выглядят вульгарно.       — Нельзя, — солгала Аджи.       Она выпрямляла волосы перед каждым выходом из дома — особо тщательно, если предстояло идти куда-то вместе с супругом, и считала, что это достаточная жертва с ее стороны. У Кенмы было свое представление, как должна выглядеть его жена — устойчивый пример в голове, которому Аджисай надлежало соответствовать.       Раньше мечты Кенмы и картины их совместного будущего, которые он расписывал перед ней, казались яркими и светлыми. Сейчас они душили ее — оказалось, чужие ожидания по ощущениям сравнимы с увесистым камнем на шее.       — Тогда позаботься о них послезавтра, — велел супруг.       Аджи удивленно уставилась на него.       — Послезавтра — Новый год. Я думала, мы проведем его дома.       — Нас пригласил губернатор, — Кенма засветился от удовольствия, сообщив ей эту новость. — Мы отметим праздник с ним.       — Но я не хочу, — Аджи передернуло, едва она представила ужин в компании губернатора и его жены, госпожи Масако — ее надменный взгляд был способен просверлить дыру даже в железобетоне. — Мне не нравится их общество.       — Что за глупости, Аджисай? Я не могу отказаться от приглашения из-за твоих капризов. С губернатором стоит дружить, а учитывая, что он находится под каблуком у своей жены, тебе стоит быть обходительнее с госпожой Масако. И я думаю, — Кенма окинул взглядом ее волосы, — тебе есть, чему поучиться у нее.       Аджи поежилась, как от ледяного ветра — тонкое, неуловимое движение, которое так и осталось незамеченным для супруга.       — Одно дело — поддерживать дружеские отношения с губернатором Хего, другое — отмечать с ним Новый год, — вырвалось у нее. — Это семейный праздник. Мы с отцом…       Горло перехватило, как бывало каждый раз, едва она пыталась заговорить о папе. Прошло два года с его кончины, но она все еще не могла смириться с потерей — раны были свежи и никак не хотели рубцеваться.       Кенма преодолел расстояние до нее, присел на корточки перед кроватью и взял ее руки в свои — холодные, как лед.       — Я понимаю, — он заговорил с ней, как с несмышленым ребенком, — но твой отец погиб, а ты должна двигаться дальше. У нас есть мы — наша семья. Мы создадим новые правила и традиции.       Аджи кивнула. Может, Кенма и прав — нельзя вечно цепляться за прошлое. Может, ее раны не заживают, потому что она сама с упоением ковыряется в них, продолжая печь лимонный пирог в трудные дни.       — То, о чем я хотел поговорить, — вспомнил Кенма. — Мне предстоит уехать до завтра. Не покидай дом в мое отсутствие, пожалуйста.       — Я хотела посетить рынок.       Кенма поморщился.       — Нечего тебе там делать. Отправь кого-нибудь из прислуги со списком.       — Не хочу доверять это кому-то другому, — она коснулась его щеки. — Возьму с собой Ио.       — Ио отправится со мной.       — Тогда Рюу. Мне хочется самой взглянуть на товары и решить, что подойдет этому дому.       «Этот», а не «наш дом», — с досадой отметил Кенма.       Своим домом Аджисай по-прежнему считала старый особняк в Сакаиминато, пропитанный слабым запахом лимона и соли. Одзаве он не нравился из-за скромных размеров и скрипучих лестниц, тускло блестевших от воска — Аджи же находила в этом особое очарование: смеясь, утверждала, что каждая ступенька скрипит на свой лад, и таким образом особняк пытается говорить с ней.       Их жилье в Кобе — огромный, просторный дом, в котором легко можно заблудиться, вмещал в себя не только супружескую чету, но и прислугу вместе с охраной. Над внутренним убранством постарался дизайнер — Аджи бродила по комнатам, не решаясь ничего тут трогать, и каждый раз вздрагивала, натыкаясь на посторонних людей.       Стремление купить что-то для дома, который жена отторгала всей душой, Кенма посчитал хорошим знаком — отпустив ее ладони, так и оставшиеся безвольными в его руках, он выпрямился и кивнул:       — Хорошо. Будь аккуратна и не задерживайся.       — Не стану, — пообещала она, подставляя щеку для поцелуя.       Сухие губы мужа дотронулись до лица, скользнули вправо, касаясь уголка губ. Скупой, целомудренный поцелуй, не вызвавший трепета — жест, который считался интимным и волнующим, был похож на обыкновенное пожатие руки.       Ее сердце не ускорилось, продолжив биться ровно; Аджи привычно улыбнулась мужу, в очередной раз укорив себя за равнодушие — любовь, которую она ждала, так и не пришла. Может, это было ее главной ошибкой — думать, что чувства придут после, как случается во многих книгах?       Хуже всего было то, что Кенма ее любил. Он терпеливо сносил ее капризы, оберегал, заботился — к ногам жены Одзава был готов положить все, что угодно. Крупные корабли он назвал в ее честь; этот дом он приобрел для нее; многочисленная охрана и прислуга выполняли все требования Аджи, если они не перечили указам Кенмы. Как она могла сказать ему, что благодарность — это все, что она ощущала? Как могла признаться, что «да», вылетевшее из ее рта, было продиктовано нежеланием расстраивать отца?       Болезнь пожирала Ивабэ, как голодный зверь — и вышла победителем из этой схватки. Он продержался дольше, чем пророчили врачи, потому что хотел увидеть собственными глазами, что о его дочери есть кому позаботиться.       Аджисай не хотела — не могла — отказывать ему в этом. На их с Кенмой свадьбе отец выглядел лучше, чем обычно: пропала бледность, делавшая его похожим на живой труп, на щеках даже обозначился легкий румянец, а в глазах появился блеск.       Аджи радовалась вместе с ним. Цветущий внешний вид — хороший признак, знак, что папе становится лучше. Стало быть, она все делает правильно, — такими были ее мысли в момент, когда Кенма торжественно преподнес ей кольцо.       Не о муже. Не о пышном празднестве. О болезни, которая затаилась, как самый коварный враг.       Ивабэ Кагава умер через два дня в своей кровати, не проснувшись утром. Легкая смерть, — утверждали врачи.       Аджисай держалась все похороны, до боли сжимая ладонь Кенмы. Ее глаза были сухи, спина — неестественно выпрямлена. Когда церемония прощания завершилась, она ушла к морю, которое подхватило ее дикий, безудержный вопль, закрутило в волнах и понесло вдаль — к горизонту, как скорбную песнь, которую продолжили петь русалки и киты.       Она кричала, словно банши — девушка в белом у кромки моря, с распущенными рыжими волосами по плечам. Холодный ветер трепал подол ее платья, волны лизали ей ноги; жители рыбацких деревень наблюдали за ней, держась в стороне, и опасливо перешептывались.       Ее забрал Кенма — увел в дом, закутав в теплый плед, а после увез из Сакаиминато в Кобе, не спросив мнения. Он считал, что так будет лучше — в новом доме для старой боли не найдется места; только всех своих призраков Аджисай привезла с собой.       И чужой свитер, пахнущий обжигающе-морозным льдом.       Он и сейчас лежал в шкафу, на дальней полке, бережно завернутый в бумагу — несмотря на это, Аджисай остро ощущала его наличие в спальне. Зачем она вообще хранила его? Слова Рана Хайтани, его обещание — давно выветрились из ее памяти, оставив еле заметный след: все заглушили гибель отца и забота Кенмы.       Качнув головой, словно она хотела бы вытряхнуть таким образом непрошеные мысли и смутный образ горящих ненавистью глаз, Аджи направилась в ванную — рынок работал лишь до полудня. Шумный, наполненный гомоном разномастной толпы — здесь, на удивление, было много туристов, он отвлек ее от мрачных размышлений, захватив яркими запахами мандаринов, свежей хвои и сладостей. Рюу следовал на почтительном расстоянии, держась на шаг позади своей госпожи, и зорко поглядывал по сторонам. Подобное сопровождение, как и взгляды, которые любопытные зеваки бросали на нее, тяготили. Закончив с покупками, Аджи повернулась к сопровождающему, сказав:       — Я хочу посетить старый порт Кобе.       На его лице отразилось замешательство. Господин Одзава четко дал понять — его супруге не стоило разгуливать по городу, однако прямо возразить ей Рюу не мог.       — Ваш муж будет недоволен, — робко напомнил он.       Аджи нахмурилась.       — С ним я сама поговорю. Идем.       Старый порт встретил их статуей грациозно изогнувшейся рыбы, ароматом соленых вод, скрипом якорных цепей и негромким перекрикиванием моряков. Пройдя под двухъярусной эстакадой, Аджисай на минутку остановилась возле разломанного куска набережной — землетрясение, случившееся около шестнадцати лет назад, унесло жизнь более шести тысяч человек, и власти не тронули это место, дабы оно всегда напоминало о страшных потерях.       Чуть дальше расположились нестройные ряды — разложив на земле товары, люди торговали всем, чем придется: блошиный рынок выглядел особенно жалко на фоне дорогого отеля, построенного на воде и напоминавшего круизный лайнер.       Аджисай неспешно приблизилась к торговцам — какой поразительный контраст бедности и сытой жизни, — и неуверенно прищурилась, заметив знакомое лицо.       — Мика? — позвала она девушку, перед которой на покрывале лежали фигурки, вырезанные из дерева.       — Госпожа Кагава, — удивленно поклонилась Мика и тут же исправилась: — Простите, госпожа Одзава.       — Ничего. Как ты тут оказалась? — Аджи еще раз окинула взглядом выструганные изделия, одиноко лежащие на сером брезенте.       Она помнила отца Мики — рослого мужчину с грубоватыми чертами лица, чьи пальцы одинаково ловко снимали чешую с рыбы и строгали, создавая из кусков древесины забавные статуэтки. Им не хватало изящества, однако в небрежных линиях чувствовалась простота и жизнь — они отражали скромный быт рыбаков, их неприметные хижины и любовь к труду.       — Надо же как-то зарабатывать, — резко ответила Мика. — Желаете что-то купить?       Растерявшись от враждебности, Аджи кивнула.       — Я возьму все.       Она могла себе это позволить — Кенма никогда не ограничивал ее в расходах, однако она редко совершала покупки. Вопреки ожиданиям, желание помочь вызвало у Мики еще большую враждебность — скривившись, она принялась складывать фигурки в пакет, всем видом выражая злость.       — Мика, что не так? — мягко спросила Аджи, не желая давить. — Я тебя чем-то обидела?       — Вы — нет, — Мика подняла на нее темные глаза. — А ваш муж — другое дело.       — И что же сделал мой муж? — поинтересовалась Аджисай.       — Вы правда не знаете? Или притворяетесь?       — Разве похоже, что я притворяюсь? — не поддалась она на провокацию.       Пару секунд Мика пристально изучала собеседницу, словно обдумывая, правду ли она говорит. Затем нехотя сказала:       — Ваш муж отказался покупать рыбу у всей деревни. Я считала, вы в курсе и поддерживаете его.       — Я не занимаюсь делами, — привычно ответила Аджи и спохватилась: — Подожди, что значит — отказался покупать?       Рыбацкие деревни вокруг Сакаиминато держались благодаря отцу и его компании — мужчины и женщины занимались ловлей рыбы, которую затем продавали Ивабэ и на вырученные деньги обеспечивали свои семьи. Они жили непритязательно, даже бедно — но в детстве Аджи была очарована ими, часто сбегая из дома, чтобы послушать истории про море у костра, пока готовится рыба в соли.       — То и значит, — Мика гордо выпрямилась. — Сказал, что не нуждается в нашем жалком улове. Половину людей уволил. Вот и пришлось…       Она кивнула на пакет с фигурками в руке и добавила:       — Кто лесом занялся, кто другую работу нашел. А мой отец… Вы же знаете, как он любит море.       Аджисай неловко протянула деньги, пообещав:       — Мика, я не знала, но обязательно поговорю с супругом.       Суровое лицо Мики смягчилось. Улыбнувшись, она ответила:       — А я говорила папе, что вы тут не при чем, все ваш муж. Скользкий он, как угорь. Спасибо.       — И тебе. С наступающим, — полная растерянности, Аджи вернулась к Рюу, терпеливо ждавшему ее неподалеку.       — Куда теперь, госпожа? — пряча глаза, осведомился охранник.       — Домой.       — Позволите забрать?       Рюу протянул руку. Аджи взглянула на пакет с фигурками — на каждую из них отец Мики тратил несколько дней, с любовью орудуя ножом, и никогда не продавал свои изделия. Должно быть, ему было тяжело решиться на такой шаг, и все из-за какой-то нелепости.       Аджисай была уверена: случившееся — недоразумение. Не мог Кенма лишить несколько деревень работы, обрекая на голодное существование.       — Да, — она отдала пакет Рюу, размышляя, стоит ли позвонить мужу сразу или дождаться его возвращения. Пока они добирались до дома, решила, что дождется — такие разговоры лучше вести с глазу на глаз.       К счастью, Кенма вернулся следующим утром. Едва увидев его, Аджи поняла, что супруг пребывает в хорошем настроении — непривычно веселый, он поцеловал ее в щеку и с удовольствием отметил:       — Поездка выдалась удачной. А ты как? Купила все, что хотела?       — Почти, — уклончиво ответила Аджи и указала на стул. — Нам нужно поговорить.       Кенма поморщился, но послушно уселся.       — Беседы, которые начинаются с этой фразы, никогда не заканчиваются хорошо. В чем дело?       — В порту Кобе я встретила Мику, — начала Аджи, усаживаясь напротив мужа. — Дочь одного из рыбаков, работавших на моего отца. Она сказала мне, что ты отказался покупать рыбу в деревнях.       Веселье пропало из глаз Кенмы. Скривившись, он едко заметил:       — Вот оно что. И что же тебя не устраивает?       — Это правда? Ты уволил всех, кто долгое время работал с моим отцом и вдобавок отказался приобретать улов, зная, что такое решение нанесет непоправимый удар по их положению?       Раздраженно зачесав светлые волосы назад, Кенма смерил ее презрительным взглядом.       — Зачем мне покупать их рыбу, если с этого компания получает копейки? Рыбаки не поставляют достаточное количество — ежедневные маленькие партии приносят нам минимальную прибыль. Рыба — скоропортящийся товар, если ты помнишь.       — Затем, что эти люди вынуждены продавать свое имущество, чтобы выжить, — голос Аджи зазвенел от гнева. — Ты не мог просто взять и уволить их без моего ведома, Кенма!       — Но я это сделал, — равнодушно напомнил он. — Ты ни черта не смыслишь в делах. Когда ты в последний раз вообще интересовалась компанией отца?       Аджи съежилась, стыдливо опустив голову. Ведение бизнеса ее не прельщало — когда муж сказал, что возьмет все на себя, она только обрадовалась возможности переложить все на его плечи.       — И раз уж на то пошло, то твое разрешение мне не требуется.       — Ты мог хотя бы посоветоваться, — тихо произнесла она. — Это компания принадлежит мне.       — Уже нет, — ухмыльнулся Кенма.       — Что это значит? — нахмурилась Аджи.       Супруг пожал плечами.       — Это значит, моя дорогая, что нужно внимательно смотреть, что ты подписываешь. Тебя не удивило, что я перестал приносить тебе документы на подпись?       — Нет, — растерянно пробормотала она. — Мы же оформили на тебя доверенность.       — Доверенность, — Кенма фыркнул, — да ты еще глупее, чем я думал.       — Ты что, — Аджи выпрямилась, все еще не веря, — украл мою компанию?       — Это моя компания. Я работал целыми днями, пока ты гуляла у моря и лелеяла свою печаль. Я расширил ее и вознес на вершину. Ты и палец о палец не ударила, чтобы чем-то помочь, — глаза Кенмы превратились в две льдинки, — так что не смей меня отчитывать или указывать, как мне поступать с моими работниками.       — Ты вообще себя слышишь? — ровным голосом спросила Аджи, хотя внутри все кипело от злости. — Эту компанию создал мой отец. Он же принял тебя на работу, научил всему, что знал, сделал своим помощником. А ты оказался просто жалким вором.       — Лучше помолчи, — бросил Кенма. — Пока не сказала лишнего.       — Верни всех, кого уволил, — твердо сказала Аджи. — Завтра же.       — Или что? — язвительно рассмеялся муж. — Что ты сделаешь, Аджисай? Обратишься к своей подруге-неудачнице? Я бы на месте Йоко не стал помогать — помощь тебе чревата последствиями. Сколько там дали тому парню, что спас тебя? Он уже вышел или еще сидит в камере?       Аджи побелела, с ужасом глядя на него — с ее порядочного, внимательного мужа словно слезала овечья шкура, которую он нацепил, будучи хищником. Упоминание о Ране задело за живое — она все еще чувствовала вину за то, что сделала, хоть и приложила усилия, чтобы исправить свою глупость.       — Так что, — продолжил Кенма, — сделаем вид, что этого разговора не было. Я больше не желаю слушать претензии или приказы — тебе ясно?       — Я с тобой разведусь, — тихо прошептала Аджи.       — Что ты сказала?       Она посмотрела ему в глаза и повторила — скорее для себя, чем для него, — подкрепляя словами свое желание, зревшее на протяжении долгих месяцев.       — Я подам на развод после Нового года.       Это была ошибка, — поняла Аджисай, глядя на человека, которого, оказывается, совсем не знала. — Не стоило выходить за него замуж.       — Ты опять говоришь ерунду, — устало ответил Кенма. — Никуда ты не денешься.       Молча встав, Аджи покинула гостиную, не обращая внимания на окрик мужа. Ей не хотелось больше слушать его — было тошно от потерянных лет и собственной глупости.       Рюу, стоявший у входа в сад, преградил ей путь.       — Прочь, — велела Аджи, даже не взглянув на него.       Охранник, подчинявшийся мужу, неожиданно послушался, впечатленный твердостью ее голоса. Выйдя на улицу, Аджи просто пошла вперед — ей нужно было проветрить голову, но куда идти, она не знала. В памяти всплыла Мика и ее характеристика Кенмы — скользкий, как угорь.       Аджисай горько рассмеялась над собственной слепотой. Где были ее глаза, когда она подписывала бумаги, которые супруг исправно приносил в дом?       Холодный ветер с привкусом соли налетел, беспощадно вцепившись в ципао, расшитое белыми журавлями. Аджи запрокинула голову, глубоко вдохнула соленый воздух. Море — в нем она нуждалась сейчас. Развернувшись, она направилась в сторону порта, где ее ждали бесконечные волны, но через пару шагов рот закрыла чужая, жесткая рука.