Лёд и соль

      Момент, когда стены, тщательно выстроенные с детства, рушатся, открывая уродливую картину мира — всегда болезненный. Взрослея, люди привыкают к тому, что на их страже находится закон — общество живет согласно установленным порядкам; представители человечества спокойно ходят каждый день на работу, посещают бары, знакомятся, путешествуют, объясняют незнакомцу, как пройти в библиотеку — и не подозревают, что однажды безопасная жизнь рухнет, погребая их под руинами защитного кокона.       Женщина, которую изнасиловал хороший друг, больше никогда не будет чувствовать себя защищенной. Девушка, которую ограбили в метро, будет постоянно проверять сумку и держаться подальше от подозрительных личностей. Мужчина, которого избили в подворотне, будет остерегаться темных мест.       Такие моменты делят существование на до и после — сталкиваясь с кем-то, кто нагло вторгается на твою территорию, люди понимают, насколько они на самом деле беззащитны. Потому что не готовы — каждый, просматривая сводку новостей, забывает о зверствах ровно через пять минут, наивно полагая, что ужасы мира его не коснутся.       Но они всегда рядом — симпатичный парень в клубе, дружелюбный сосед, может быть, мужчина, за которого ты собираешься замуж. А может, это лучшая подруга или та безобидная на первый взгляд пожилая женщина с собачкой?       Аджисай, потерев виски кончиками пальцев, отошла от окна. С недавних пор она панически боялась покидать квартиру в одиночестве — учеба отошла на второй план, отец, всерьез обеспокоенный ее состоянием, уже не просил, а настаивал на возвращении в Сакаиминато.       — Милая, — Ивабэ заглянул в комнату, — к тебе подруга.       — Йоко? Пусть заходит, — Аджи села на кровать, морщась от головной боли.       Чувствовала, как и выглядела, она себя неважно. Йоко, влетевшая в спальню красным вихрем — на ней было ярко-алое платье, — закружилась, набросилась на нее с объятиями.       — Все киснешь? — закинув ногу на ногу, Йоко вальяжно устроилась в кресле.       Аджи улыбнулась, думая о том, как же все-таки деньги меняют людей. Наследство, которое неожиданно свалилось на головы Йоко и ее матери, сильно преобразили подругу — она не только накупила разных нарядов, но и стала вести себя еще увереннее и громче.       — Я в порядке, — дежурно ответила Аджисай, зная, что любая жалоба будет расценена как каприз или попытка привлечь к себе внимание.       По правде, не так уж сильно Йоко была не права — Кагава находилась в безопасности, укрытая не только стенами, но и защитой отца; она получала все необходимое — поддержку, заботу, готовность выполнить любую просьбу. Угрозы Рана были страшными, но пустыми — он ничего не мог сделать, потому что находился под присмотром надзирателей, ожидая, пока судья вынесет ему приговор.       Обдумывая то, что произошло в камере, Аджисай сейчас даже не могла понять, почему так сильно испугалась. Разум, полный решимости уберечь ее от стресса, превратил воспоминания в расплывчатые, разрозненные отрывки: она помнила, что говорил Хайтани, но вдали от него это казалось бредом.       Последним криком приговоренного, полузадушенным лаем агрессивного пса, цепь на шее которого натянулась до предела.       — В университете все только о тебе и говорят, — Йоко агрессивно качала ногой в воздухе, — ты выступила в защиту того парня, Рана, кажется?       — По моему мнению, он не заслуживает смертной казни.       Аджи поморщилась: было неприятно просить судей смягчиться после того, что Хайтани пообещал ей, однако она чувствовала себя обязанной как-то отблагодарить его за спасение.       Если его казнят — она осознавала это с леденящим душу ужасом, — Аджи не сможет жить спокойно с таким грузом на сердце.       — Не боишься, что он претворит свои угрозы в жизнь? Вдруг он действительно псих-убийца? — Йоко щелкнула пузырь кислотно-розовой жвачки.       — За убийство Кодзимы ему дадут не меньше десяти лет — так говорят в полиции, — Кагава стиснула край пледа, — это долгий срок.       — Достаточный для того, чтобы в деталях обдумать твое убийство.       Аджи покачала головой, выражая сомнение.       — Заключенные после выхода на свободу думают только о том, как бы снова не попасть за решетку. Госпожа Охаяси сказала, что тюрьма сильно меняет людей — страх перед ней остановит Хайтани от повторного преступления.       Точнее, она сказала не так, — Кагава предпочла бы забыть ее слова, но они остались выжженым отпечатком, — она сказала, что из колонии выходят лишь тени. Она сказала, что тюрьма не меняет — перемалывает людей в мелкую пыль, делает их ничтожными. Все, что у них остается — страх и болезненные воспоминания.       Йоко нахмурилась, справедливо заметив:       — Всегда есть исключения.       — Допустим, и что ты предлагаешь? — неожиданно Аджи почувствовала раздражение.       Все вокруг требовали от нее того, чего она не могла дать: отец просил справедливости и беспристрастия, госпожа Охаяси — милосердия, а Йоко… Чего хотела Йоко? Чтобы Аджисай проявила эгоизм, думая только о себе?       — Ничего, — она перестала болтать ногой, — не злись. Твой отец настаивает на возвращении в Сакаиминато, верно?       — Да, он настроен серьезно и решительно. У него есть повод и аргументы, — Аджи выпустила плед, привезенный из дома, из рук и посмотрела в окно. — На самом деле я соскучилась по родному городу.       Там было тихо и спокойно — жизнь текла размеренно, неспешно; если Токио был похож на огромный, шумный муравейник, то Сакаиминато был мелким ручьем, изученным вдоль и поперек.       — Если ты уедешь, я буду безумно скучать, — Йоко говорила искренне, — надеюсь, мы не забудем друг о друге. Знаешь, чтобы дружить, не обязательно общаться каждый день или видеться лично.       Впервые за последние дни Аджи с теплотой во взгляде посмотрела на подругу.       — Да, Йоко, не переживай. И ты всегда можешь приехать ко мне — погостить. Может, на каникулах? У нас большой дом.       — Ох уж эти богачи, — шутливо закатила глаза Йоко. — Я теперь тоже могу позволить себе приличное жилье. Наконец-то съеду от матери — она мне уже всю плешь проела.       — А как Химура? — осторожно спросила Аджи, поскольку Йоко, стоило поинтересоваться ее парнем, переводила тему на другую.       Только обмолвилась невзначай: опять поругались, и добавила, что это конец. Кагава, которое слышала подобное неоднократно, решила просто подождать — обычно через неделю Йоко приходила счастливая, с горящими глазами, вся какая-то разморенная и с глупым видом объявляла, что они помирились.       Самого Химуру Аджи видела раза два, и то — мельком, когда он ждал Йоко после занятий неподалеку от главного входа в университет. Знакомить Йоко их не спешила, да и Аджи не горела желанием — по рассказам подруги, ее парень обладал вспыльчивым нравом, оттуда и бесконечные расставания.       — Он уехал, — коротко ответила подруга. — Родственники из другого города предложили ему там хорошую работу. Он меня с собой звал, но я отказалась, вот и…       Она развела руками в воздухе, жестом показывая, что послужило причиной их расставания.       — И все? — усомнилась Аджи. Выходило как-то… Просто? — Вы расстались и сейчас не общаетесь?       — Я его заблокировала везде, — равнодушно ответила Йоко.       Чувствовалось, что ей было тягостно говорить на эту тему, но Кагаву мучило любопытство: обычно Йоко трещала о своих отношениях точно сорока, рассказывая даже те вещи, которые вполне могли бы остаться за дверьми их спальни.       И куда подевалась вся ее болтливость, весь запал, гнев — Аджи задумчиво прикусила губу: неужели повзрослела? Или выдохлась, устала? Поняла, что подобный формат — путь в никуда?       Легкость, с которой Йоко стерла Химуру из жизни, неприятно поразила Кагаву, но она тут же одернула себя: может, она просто не показывает той боли, что испытывает. Чужая душа — потёмки.       Желая поддержать подругу, Аджи кивнула:       — Это было правильным решением.       — Да, — натянуто отозвалась Йоко. — Ну, мне пора идти, мы с мамой сегодня планировали вместе посмотреть жилье.       Она как-то слишком поспешно засобиралась, вскочила — пару минут назад расслабленно болтающая ногой Йоко резко переменилась, будто пыталась убежать. Аджи, списав все на трудности после расставания с Химурой, на прощание крепко обняла подругу, пообещав держать в курсе новостей.       Закрывая за ней дверь, она заглянула на кухню — отец смотрел телевизор, звук был убавлен до минимума. На столе перед ним стояла чашка, от которой плыл запах мяты, однако Ивабэ к ней даже не притрагивался — все его внимание было приковано к экрану.       — Что смотришь? — Аджи зашла на кухню и, увидев пульт, схватила его, чтобы прибавить громкость.       Отец неодобрительно поджал губы, ничего не ответив. Причина недовольства выяснилась сразу — кухня заполнилась дребезжащим, гневным старческим голосом. Повернув голову, Аджи уставилась на пожилую, изможденную женщину — съемку вели из больницы, на что указывала кровать, капельница и белый халат, который был наброшен на плечи ведущей.       — Уж не знаю, зачем вы из паренька монстра делаете, — женщина повысила голос, прикладывая для этого заметные усилия — ей явно было тяжело говорить, — да только моя Мизуки о нем всегда хорошее говорила. Помогал он ей пару раз, крепко помогал — в беде не оставил, несмотря на то, кем она трудилась.       — Правда ли, что ваша дочь оказывала сексуальные услуги за деньги? — бойко спросила ведущая.       Аджи она напомнила пиранью, учуявшую запах крови — у нее были круглые пустые глаза, блекло-серые зализанные волосы и темная помада на тонких губах.       — Правда, — с вызовом ответила женщина. — Да только моя Мизуки получше вас-то, продажных, была. Уж я ей говорила — брось, нечего со мной возиться, а она — ни в какую. Если б не она, я б давно померла — лечение сколько денег стоит! А где ж их взять? Воровать? У кого просить? Я всю жизнь на складе проработала, откуда…       Она закашлялась, неловко прикрывая рот рукой, и сдавленно добавила:       — Мне недолго осталось — раз Мизуки нет, то и мне не стоит задерживаться. Но пареньку-то еще жить и жить, за что казнить его? За то, что он гадину такую прибил?       Экран неожиданно погас. Аджи недоуменно обернулась к отцу — тот, сжимая пульт в руке, отрывисто сказал:       — Хватит.       — Что будет с этой женщиной?       — Откуда мне знать? — Ивабэ поморщился. — Из больницы ее не выкинут, не беспокойся. Уж точно не после этого сюжета, иначе руководство заклюют журналисты.       — Почему ты злишься, папа? — примирительно спросила Аджи, усаживаясь напротив отца. — Расскажи мне.       Это было их маленькой договоренностью — решать проблемы при помощи разговоров, сообща; в детстве перед сном Аджисай обычно рассказывала все, что с ней происходило за день — конечно, ее речь изобиловала ненужными подробностями и детскими драмами вроде того, что мальчишки в саду украли ее ленту, но отец терпеливо слушал и всегда советовал что-то.       Сейчас же он замкнулся, не говоря ничего — только настаивал на возвращении в родной город и все твердил, что отпускать дочь в Токио было ошибкой.       — Потому что журналисты вместе с госпожой Охаяси делают из преступника мученика, — зло ответил отец. — Почему они не упоминают, что Мизуки работала на Хайтани? Почему молчат о том, что эти двое контролировали целый район? Если бы Ран был хорошим человеком, он предложил Мизуки другой вариант, а не работу проституткой.       Аджи сникла, не зная, что сказать на это. Она чувствовала себя малодушно, но все никак не могла отделаться от мысли, что ей все равно на убийство Кодзимы. Все, что имело значение — Ран ее спас.       — Если бы ты был там вместо него, — тихо спросила она, — в том подвале… Как бы ты поступил?       — Вызвал бы полицию, — твердо заявил Ивабэ.       — А если бы был выбор между спасением моей жизни и убийством Кодзимы?       На лице отца заходили желваки. Пару минут он боролся сам с собой, потом неохотно произнес:       — Разумеется, если бы для спасения твоей жизни нужно было убить Кодзиму, я бы убил. Но ты — моя дочь! И я бы отсидел все положенные мне года без попыток обмануть закон и подкупа журналистов. Нужно уметь отвечать за содеянное, иначе — ты никто.       — Ты слишком жесток к тому, кто спас твою дочь, — возразила Аджи.       Хорошо, что отец не знает о том, что я виделась с Хайтани, — подумала она. — Узнай он, что Ран мне сказал…       — Я и так пошел тебе на уступки, когда разрешил изменить показания. Ты даже выступила с защитной речью.       — Госпожа Охаяси говорит, что ему дадут десять лет.       — Заслуженных десять лет.       — Целых десять лет! Папа, если бы не он, я была бы мертва.       — Я это понимаю, — сурово отрезал Ивабэ. — Но закон беспристрастен. Если каждый судья, полицейский, чиновник будет руководствоваться своими чувствами и эмоциями, наступит хаос.       — Ты же можешь ему помочь, ведь в коллегии судей есть твой друг. Уменьшить срок, — Аджи умоляюще посмотрела на него. — Провести десять лет в тюрьме, когда тебе только двадцать… Ты хотел отблагодарить его деньгами, но что, если твоя благодарность будет выражена в этом?       — Нет. Ты слишком молода, добра и наивна, милая. Со временем это пройдет.       — Я вернусь в Сакаиминато, — выдвинула условие Аджи. — Если ты поможешь, я вернусь и больше не буду с тобой спорить.       — И присмотришься к Кенме, — дополнил сделку отец.       — Хорошо, — послушно кивнула Аджи.       Кенма, работавший под крылом отца, был молодым перспективным сотрудником, которому пророчили кресло директора — Аджи он не то что не нравился, просто… Она не замечала его.       — Я не заставляю тебя ходить с ним на свидания или что-то такое, — посчитал нужным объяснить Ивабэ. — И уж тем более не принуждаю к браку. Но любовь, бывает, вспыхивает не сразу. Кенма — хороший парень, и ты ему нравишься. С ним ты будешь в безопасности.       — Я присмотрюсь к нему, — пообещала она. — Честное слово.       — Договорились, — отец поднялся, чтобы вылить недопитый чай в раковину. — А сейчас ложись спать, завтра будет тяжелый день. Может, останешься дома?       — Нет, я пойду с тобой.       — Ладно, — сдался отец. — Закончим с этим и завтра вечером же уедем.       Аджи пожелала ему спокойной ночи, поцеловала в щеку и, сказав, что скоро тоже пойдет спать, осталась на кухне в одиночестве. Выключила свет, подошла к окну — через дорогу мерцала приглушенным желтым светом кофейня, в которой она столкнулась с Раном; несмотря на поздний час, народу на улице было много — усталые прохожие, быстрым шагом спешащие домой после трудового дня, редкие парочки — те, напротив, прогуливались неторопливо, растягивая время, чтобы побыть вместе подольше; иногда Аджи видела ярко накрашенных девушек, заливисто смеющихся и искавших приключений.       Город не спал — в нем бурлила жизнь, ключом били эмоции; сотни тысяч разных людей каждый день влюблялись, ссорились, знакомились, умирали, мечтали… Сакаиминато ночью был тих — словно древний старик, он предпочитал спать, давая о себе знать только шумом прибрежных вод и резким криком чаек.       Вздохнув, Аджи направилась в постель, думая, что уснуть вряд ли выйдет — но едва ее голова коснулась подушки, она сразу погрузилась в тяжелый, беспокойный сон. Утром Кагава чувствовала себя разбитой, будто и не спала вовсе — вяло перебирая вещи в шкафу, она думала, в каком наряде будет менее заметной — привлекать к себе внимание не хотелось, однако и в джинсах идти тоже не стоило.       Остановившись на платье, которое они покупали вместе с отцом — темно-синее, оно вполне соответствовало, поскольку было закрытым, с длинными рукавами и скромным вырезом, Аджи собрала непослушные волосы в пучок, припудрилась, мазнула по губам блеском и устало опустилась на мягкий пуфик, сжимая помаду в руке.       Было очень страшно идти туда, где будет толпа журналистов, родственники погибших и Риндо Хайтани, который наверняка мечтает прикончить ее на месте. Конечно, никто не даст ему это сделать — но сталкиваться с такой отчаянной ненавистью к себе было жутко.       И это если молчать о Ране. А если говорить о нем, то… Аджи сглотнула, пустым взглядом рассматривая зажатый в ладони мягкий тюбик — если сжать, содержимое под давлением брызнет наружу; так она себя чувствовала, когда Хайтани смотрел на нее — будто огромная рука с чудовищной силой сжимает ее, желая раздавить.       — Милая, ты готова? — послышался из коридора голос отца.       — Да, — Аджисай тут же натянула на лицо маску спокойствия. — Я уже иду.       Если отец и заметил то, в каком состоянии она находилась, то вслух он ничего не сказал. До суда они добрались, сохраняя молчание — перед тем, как автомобиль заехал на парковку, Ивабэ сжал ладонь дочери и напомнил:       — Если тебе станет плохо, сразу скажи — мы уйдем.       — Конечно, — она покривила душой, потому что ей уже было дурно — как в кошмарном сне, перед зданием толпилась масса людей.       Кто-то из них был с плакатами, — Аджи видела, как к людям уже направлялись полицейские. Дело Хайтани вызвало общественный резонанс — были и те, кто желал ему смерти, совсем небольшое количество, большинство же выступало за маленький тюремный срок, однако нашлись и те, кто требовал полного освобождения.       — Пошли.       Не выпуская ее руки, Ивабэ направился к раздвижным дверям. Поднимаясь в лифте, Аджи не почувствовала облегчение от того, что им удалось спокойно добраться до зала — самое тяжелое было впереди.       — Я в туалет, — на нужном им этаже она выпустила ладонь отца. — Ты иди, я сейчас подойду.       — Я могу подождать тебя в коридоре.       — Папа, — Аджи вздохнула. — Тут два шага сделать. Иди, в туалете со мной ничего не случится.       Отец, хоть и остался недоволен, все же послушался, направившись к залу; Аджи двинулась дальше по коридору. Ей и впрямь оставалось пройти каких-то жалких два метра, как одна из дверей открылась и оттуда вышел Риндо в сопровождении Фумико.       Аджи застыла, не зная, что делать. Жар прилил к щекам, ноги стали ватными — она посмотрела на Фумико, словно ища подсказки, и та в ответ поздоровалась:       — Здравствуй, Аджисай, — а после вполголоса обратилась к младшему Хайтани, — Риндо, пожалуйста, без сцен.       Взгляд, которым Риндо ее наградил, без слов кричал все, что он о ней думает. Аджи готова была поклясться, что видела, как его пальцы его правой руки рефлекторно сжались; тело бессознательно отразило мысли владельца.       — Я и не собирался, — голос у него был грубоватым, ниже, чем у Рана, — даже хорошо, что мы столкнулись. Держи.       Риндо бросил в нее пакет, который держал в левой руке; он врезался Аджи в грудь и упал на пол, к ее ногам, обутым в туфли на низком каблуке. Фумико дернулась, возмущенно хватая Хайтани за рукав:       — Это еще что такое?       — Брат просил передать, — ухмыльнулся Риндо, глядя на Аджи. — Тебе.       Кагава присела, дрожащими руками открыла пакет, засунула ладонь внутрь — там было что-то мягкое, приятное на ощупь. Когда она достала содержимое, Охаяси выдохнула с облегчением — от Рана можно было ждать чего угодно, вплоть до чьих-нибудь окровавленных кишок в качестве подарка. Но это был всего лишь…       Свитер, — Аджи тупо уставилась на вещь в своих руках, в которой очнулась в то утро после похищения. Ее начало потряхивать — знакомый запах пробудил воспоминания о том, как Ран прижал ее к стене в подворотне, приставив нож к горлу.       — Сохрани его, — бросил Риндо, обходя ее по дуге, словно она была заразной. — Чтобы у Рана был повод заглянуть к тебе в гости после освобождения.