Прятки

Он начал судорожно копаться в памяти, как вор в чужом шкафу. Судорожно, единично, вынюхивая то, что может быть ценным. Книжку он так и оставил на коленях, словно она была дверью в его память. И постепенно, сам того не ожидая, он стал находить обрывки... Когда он был маленький то всегда старался добежать до лестницы в подъезде, прежде чем закроется за ним железная входная дверь. Подъезд был кафельной и темный как пещера дракона и дверь дышала потусторонним холодом – беги, беги быстрее, шаг-перешаг и ещё совсем немного до крашенной каменной ступени, до спасения - каждый шаг отдаётся эхом и гудит. Но дверь закрывается и по всему подъезду проходит железный гул. Он помнил качели из шины, висевшие на канате на старой вербе. Потом выяснилось, что верба внутри вся прогнила и однажды она разломилась надвое. Он вспомнил как один паренёк из их двора однажды взял пачку мелков и весь день ползал по асфальту, обводя дом. Целый летний день, пока все остальные бегали и играли в казаков-разбойников и прятались на деревьях, и иногда стирали меловую линию кроссовком, просто так, назло. К вечеру он наконец довёл линию до конца и круг вокруг дома замкнулся. Теперь дом жил внутри, непонятно только - как Хома в домике или как покойник в собственном силуэте. Следующее воспоминание. В детстве, когда отец ещё был дома, они пошли в лес и метали ножик в дверь, приставленную к березе. Дверь отец вытащил из мусорки, и она оказалась отличной мишенью. Папа метал хорошо, очень сильно, прорезая дерево почти насквозь. Яшин нож постоянно звенел и отскакивал, периодически попадая прямо под ботинки. Так почему-то всегда получалось: отец учил драться, и он дрался скверно, нож не втыкался в дверь, скрепки не вскрывали навесные замки на гаражах, слова не находились. Мама узнавала и ругалась, и опять запрещала им играть. Засыпая, он слышал, как в соседней комнате они опять кричат друг на друга. Черт бы побрал тонкие стены, они расшатывают сознание. "Психопат" и "кукольник". «Садист». Как обычно. И за стеной снова кричат и обвиняют друг друга, вживую и по телефону, всё и всех, вся семья, единогласно, от чистого сердца И их крики эхом отдаются в его подушке. А на утро он снова прибегал, и игра продолжалась. Научи всему. Научи пырять ножом берёзу и ловко вынимать лезвие обратно, не мешкая, - а берёзовый ствол его не отдаёт, и ты стоишь, как придурок, и вертишь его вправо-влево, пытаешься вытащить. А у отца всегда получалось быстро. Научи, как выворачивать руки из захвата: крути внутрь, там, где у противника большой палец. Чтобы хрустнуло. Научи, что делать, если схватили сзади: одной рукой - за волосы, другой лезешь в глаза. Научи, как уклониться от твоих ударов и не получить по шее. Как нырять в стороны от карандаша, которым ты тыкаешь в меня, приперши к стенке - с ножом было бы слишком опасно, а карандаш - самое то. Отвечать учителям. Кадрить девчонок. Бить-бежать. Научи маленького дракона дышать огнём и не промахиваться, метая ножик в деревья. Ну почему у меня ничего не получается? *** И ещё одно. Голоса. Кадры. Руки. Его руки – держат телефон, хватаются за ручку двери, запирают на задвижку. Узкий коридор из комнаты в ванную. Всё смешалось. Отец тычет в него карандашом, промахивается, и чиркает по стене, мать ругается по телефону, стакан падает на пол, кто-то вечно пишет в ночи. Ночь длинна и полна сюрпризов. Он ложится спать в четыре утра. Тёплые очертания толстовки. Буквы. Песни. Символы. Засыпает под Сплин и читает кому-то Есенина. Кухня, чайник, телефоны. Руки. Вены на руках - большие и зелёные, просвечивают сквозь кожу. Как змеи. Так и хочется заглянуть внутрь через неё, посмотреть, что под ней, она ведь такая тонкая и бледная. Через неё всё видно, почти как сквозь стекло. Руки заперли дверь в ванной и включили воду. Час пришел. Его порядковый номер – ноль. Кто-то прокричал «Мортимер!», кто-то из далеких воспоминаний. Потом не жди и не тоскуй. Кисло, противно. Он спешно дожевал и проглотил горсть таблеток. Бесконечное пиканье во «входящих». Прощание. Стены нагибаются и смотрят. Он взял бритву. Как у отца. Кажется, теперь он повзрослел. Закатал рукава и залез в ванну, обжигаясь, промокая с ног до головы. Одежда тут же стала тяжелой и липкой. Он задержал дыхание и сделал судорожный, пока есть решимость, продольный разрез от запястья до сгиба… Больно! Он скрючился, искривя лицо от беззвучного крика. Больно, и рука покрылась быстрыми ручьями, а в голове гудит, и резко захотелось спать. Будто он падал на дно моря, и давление вокруг него быстро изменилось. Тепло. Кто-то колошматил кулаком в дверь, а вода в ванной окрасилась в тошнотворно-красный цвет. Он невольно закрыл глаза, чтоб не видеть её. Он ещё не знал, что больше их не откроет. Больше он не вставал и не шевелился. Голова его бессильно откинулась назад, и тогда он испытал самое страшное предательство из всех, что подарило ему его тело. Воду. Вода заливалась в нос и рот, попадала в легкие, и в них стало тяжело, и он чувствовал, чувствовал ее внутри своих легких, которые всегда были надёжно скрыты от него рёбрами и кожей. А вместо привычного вдоха он вдруг получил жуткую резь по всему телу. И тут он понял, что у него всё было. Детство, дом, и приставленная к березе железная дверь. Голос мамы, строгой и суетящейся, и его чудесный и жестокий отец. Было тело, такое знакомое и привычное. Всё это время у него были эти руки, делавшие для него всё в течение дня. Эти глаза, которыми он так привычно видел мир вокруг. Голос в голове, которым он думал и читал. Он вспомнил, как он привык видеть этот мир вокруг себя, и сколько времени, сколько долгих лет он прожил в этом мире, и все эти годы так сильно его любил… И вот, этот бесконечный, этот его привычный мир вдруг заканчивается, и вместо него начинается что-то чужое. Всё закончилось. Вмиг исчезло, как отрезанное ножом. И тогда, наконец, он понял, что этого мира у него уже никогда, никогда не будет. Ни молодости, ни планов, ни здоровых рук и ног, ни любви, семьи… Это - закончилось... — хотел подумать он, но не успел. Вокруг стало очень темно и холодно. *** Яша вынырнул и судорожно вдохнул, чувствуя, как трясёт все тело. Никак не мог надышаться. В доме прохладно, и по спине все еще стекает невидимая вода. Он обхватил себя руками – рукава были сухи. Это вернуло его в реальность. Он вспомнил. Резкий, свистящий разрез – и воспоминания неизбежно растекаются в груди. От них уже не отделаться. Вспомнил. Некоторые, слишком страшные вещи человек по природе своей забывает. К ним лучше не прикасаться. И в числе таких вещей – рождение и смерть. В доме погас свет. И вдруг часы пробили полночь.