Только ты, только твой

Толсто нарезанные ломтики бекона были обжарены до хрустящей корочки и отодвинуты в сторону, чтобы с них стёк жир. Паста мисо и мука соединились с остатками жира, а огонь под сковородой убавился. Ганнибаловы руки, способные совершать столько ужасных и утончённых действий, перемешали получившуюся смесь венчиком, понемногу добавляя молоко, пока оно не начало загустевать. Убрав сковороду с огня, Ганнибал отставил её в сторону — остывать. Затем намазал приготовленной смесью тонкие хлебные лепёшки, щедро перекладывая беконом так, чтобы последним слоем снова стали лепёшки. Два получившихся сэндвича отправились на пергамент для выпечки, а потом в духовку, подрумяниваться до золотистого цвета. После чего Ганнибал очень осторожно переместил их на тарелку и выложил на каждый сэндвич по поджаренному яйцу. Оформление завершили щепотка кориандра и семян кунжута. Сняв фартук, Ганнибал повесил его на специальный крючок. Затем достал из ящика дорогие тканевые салфетки и добавил на поднос. К салфеткам присоединился заварочный чайник с двумя чашками и столовые приборы, после чего Ганнибал взял поднос и зашагал к дверям. Уилл двинулся за ним в кабинет (уже начавший как следует прогреваться), где устроился на диване, наблюдая, как Ганнибал хлопочет над раскладыванием всего необходимого для завтрака. Накрыв салфеткой его обтянутые пледом колени, Ганнибал поставил на неё тарелку. — Крок-мадам с пастой мисо, — объявил он. — Ты приготовил мне сэндвич с яичницей и беконом, — сообщил Уилл. Ганнибал выглядел почти физически уязвлённым таким ответом, но выдержал его с достоинством. — Как скажешь, — отозвался он. Взяв вилку, Уилл проткнул ей яичный желток, который медленно потёк по идеально приготовленному сэндвичу. Отправив в рот первый кусочек, Уилл вынужден был признать, что это очень вкусное блюдо, как бы оно ни называлось. Налив им обоим горячего чаю, Ганнибал чопорно расправил свою салфетку и наконец принялся за еду. Уилл невольно улыбнулся, но отвёл глаза, когда Ганнибал вопросительно приподнял бровь. — Я кажусь тебе забавным, Уилл? — с фальшивой бесстрастностью поинтересовался Ганнибал. — Ты очень педантичен в некоторых вопросах. Пока мы не начали проводить вместе столько времени, я и не знал, что ты можешь быть таким дотошным. Вот и всё, — объяснил Уилл. На самом деле это было не всё, но он не хотел рассказывать Ганнибалу остальное. — Ты находишь это умильным, — предположил Ганнибал. — Я нахожу это очень человеческим, — поправил его Уилл. — Я безусловно человек, Уилл. — Похоже, временами я об этом забываю. Ты часто кажешься чем-то гораздо большим, — на удивление легко ответил Уилл. Они ведь просто тепло беседовали. Как друзья, которыми им предполагалось быть, пусть даже те времена давно остались в прошлом. Теперь их отношения переросли во что-то другое. Во что именно, Уилл точно не знал. — Думаю, тебе хотелось бы видеть во мне больше злодейских черт. Несмотря на то, как хорошо ты меня знаешь, — заметил Ганнибал. — А ты не злодей? Или это какая-то разновидность «Каждый из нас — герой своей собственной истории»? — спросил Уилл. — Я крайне сомневаюсь, что кого-то можно подобным образом классифицировать, относя к безоговорочно «хорошим» или «плохим». Ни бога, ни ангелов, ни дьявола, ни, тем более, людей. Даже собаку нельзя назвать однозначно хорошей или плохой — всего лишь гораздо более искренне следующей своим инстинктам. — С последним утверждением я бы поспорил, — возразил Уилл. Ганнибал засмеялся: — Я в этом даже не сомневался. Ну разумеется. Поэтому он так и сказал. — Так что, мы все лжецы, хорошие и плохие? А какие ещё? Притворяющиеся такими, какими не являемся? — спросил Уилл вместо того, чтобы заглотить наживку. Он поневоле чувствовал себя очарованным, хотя не был уверен, пытался ли Ганнибал его очаровать, или дело было в динамике их отношений и внимании, которым Ганнибал его осыпал. Это тоже было своего рода пищей, подумалось Уиллу. Ганнибал кормил его, он кормил Ганнибала, они оба отщипывали друг от друга кусочки. Мысли, слова, своё личное время… И в большинстве случаев Ганнибала, похоже, вполне устраивало, чтобы внимание Уилла было целиком сосредоточено на нём. Уилла искренне впечатляло, что он не возражал, чтобы Уилл уделял столько внимания Уинстону. Похоже, Ганнибал не был эгоистичным богом — всего лишь любящим потакать собственным желаниям. — Многомерные. Мы состоим из множества слоёв, каждый из которых привносит в итоговую реальность что-то своё, — ответил Ганнибал. — Я больше даже не уверен, что знаю, какова реальность, — пробормотал Уилл. Не то чтобы его так уж раздирали противоречия — скорее наоборот. Любой дискомфорт, за исключением того, который он сам себе создавал, потихоньку таял. В конце концов, он ведь столько всего успел пережить. — Тебя это сильно беспокоит? — Думаю, меня это должно беспокоить, — отозвался Уилл. Поставив пустую тарелку на кофейный столик, он вытянул ноги на диван и поплотнее завернулся в их с Ганнибалом общий плед. Ганнибал тоже отставил свою тарелку в сторону, и коснулся его ладони; не беря его за руку, но слегка переплетя их пальцы вместе. Попытка утешения или просто желание прикоснуться? Уилл прикинул вероятность обоих вариантов и пришёл к выводу, что та была примерно одинаковой. Ганнибал постоянно к нему прикасался, но всегда недолго, ровно столько, сколько было уместным в каждом конкретном случае. Уилл не назвал бы его действия злоупотреблением. Этой части их отношений, наверное, тоже предстояло развиться. Ганнибаловы слова успокаивали его сильнее, чем простое прикосновение, хотя и то, и другое были значимыми. — Существует много разновидностей реальности, Уилл, — почти грустно сообщил Ганнибал. — Много возможностей и много правд. Иногда нам необходимо лишиться какой-то из существующих, чтобы обрести новую, а иногда нам нужно создавать свою собственную. — И какую реальность ты создал для себя, Ганнибал? — спросил Уилл. Ганнибал не отодвинулся, но помрачнел. Какое-то время он выглядел глубоко задумавшимся, и тишину нарушали лишь потрескивание огня да ёрзанье Уилла, пытающегося сесть поудобнее. Потом Ганнибал взял свою чашку с чаем и сделал небольшой глоток. Это длилось, наверное, всего несколько умиротворённых секунд, но Уилл не стал его торопить. Ему казалось, что в некотором роде они сейчас были друг к другу ближе, чем когда-либо. — Еда сделалась для меня важной. Так было не всегда — не подобным образом, — сообщил Ганнибал, подхватывая нить их недавнего разговора на кухне. Его пальцы, сплетённые с пальцами Уилла, скользнули вверх в неком подобии поглаживания, но тут же вернулись в прежнее положение. Уилл даже не был уверен, что Ганнибал осознавал это своё движение, максимально близкое к нервному жесту — впервые за всё время их знакомства. — Я себе не отказываю, — продолжил Ганнибал. — В мире много удовольствий, но большинству людей сложно оценить их по достоинству, потому что они никогда не испытывали соответствующего голода. Тебе когда-нибудь доводилось голодать, Уилл? — Мне доводилось бывать голодным. У нас часто было туго с деньгами… но это не одно и то же. — А как насчёт непищевого голода? — спросил Ганнибал. Уилл на секунду задумался. Ему на ум тут же пришло множество вещей, недостаток которых можно было в определённом смысле назвать «голоданием». — Не уверен, что эти вещи можно считать такими же важными, как еду, но, полагаю, доводилось. — Питание всем необходимым не знает границ. Медленная смерть разума или души — это всё равно смерть, — не согласился Ганнибал. — Иногда у людей просто нет выбора, — ответил Уилл. — А иногда мы делаем такой выбор, который другие люди не сделали бы, — отозвался Ганнибал. — А тебе доводилось голодать, Ганнибал? Ганнибал посмотрел на него. Выражение его лица оставалось нейтральным, но в красноватых глазах появилось что-то голодное и ненасытное, в недобро-хищном смысле этого слова. «Он меня убьёт? Съест? Трахнет? Разберёт на кусочки, чтобы увидеть, как работают все винтики и шестерёнки у меня в голове?» — все эти мысли (и многие другие) заставили Уилла снова заёрзать, но он не мог заставить себя отодвинуться. Только не теперь, проделав такой долгий путь и увидев мимолётные намёки на то, что сквозило в прорехах. — В очень многих смыслах, — прошептал Ганнибал. Уилла прошила острая непрошенная тоска. Нахмурившись, он чуть крепче сжал Ганнибаловы пальцы, и Ганнибал покосился на их сплетённые руки. — Не пойми неправильно, Уилл. Меня нельзя объяснить. Ничто не сделало меня таким, какой я есть. Я сам таким стал. Думаю, я стал бы таким в любом случае, так или иначе, — Ганнибал посмотрел на него, и Уилл понимающе кивнул. — Послушай, Ганнибал… — начал было он. — Скажи, а о чём с тобой разговаривал этот призрак Абеля Гидеона? — вдруг спросил Ганнибал. Это могло бы показаться почти невежливым, если бы не его тон. Ганнибал менял неуютную тему разговора. — Он хотел, чтобы я тебя убил, — глядя на Ганнибала, тихо признался Уилл. Его голос прозвучал немного хрипло из-за бури эмоций, которые он не мог толком определить. — Ну разумеется, — отозвался Ганнибал. С тем же успехом он мог бы сказать «Это ведь совершенно естественно». — А ты хотел меня убить? — он с живым интересом воззрился на Уилла. Выглядя скорее голодным, жаждущим услышать ответ, чем обеспокоенным. — Думаю, какая-то часть меня хотела, — признался Уилл. Хотя сейчас он понимал, что то желание ощущалось неправильным; чем-то, чему он не мог доверять. — Часть тебя или часть Абеля Гидеона? Уилл не ожидал вести этим утром подобный разговор. А ещё ему было любопытно, о чём свидетельствовал тот факт, что собственное убийство интересовало Ганнибала больше, чем сопутствующая проблема. Нарциссист. — Разве в данном случае это не одно и то же? — спросил Уилл. — Мы оба знаем, что нет. Ты не хранилище всех, кто когда-либо обитал в твоей голове, Уилл. Их тени всего лишь ютятся в одном из уголков. Как костюмы, которые ты можешь надеть или выбросить по собственному желанию. Возможно даже, как простые воспоминания, — сказал Ганнибал. — Кажется, это самое точное и понимающее описание, что я когда-либо слышал, — признал Уилл. — Я ведь тебя слушаю, Уилл. Слушаю и вижу. — И что ещё ты видишь? — с сомнением поинтересовался Уилл. Ганнибал окинул его медленным, полным восхищения взглядом, под которым Уилл заёрзал и сгорбился. Он не стал вырывать у Ганнибала руку, но ему было неловко из-за того, что на него смотрели с такой искренностью. Приоткрыв рот, Ганнибал смочил языком губы, прежде чем заговорить. — Тебя невозможно в полной мере охватить словами, Mylimasis. Сколько бы я ни пытался. И даже если я буду до скончания своих дней повторять те слова, которые приходят мне на ум… их недостаточно. Их никогда не будет достаточно для того, чтобы описать человека, которого я перед собой вижу. Уилл порывисто выдохнул, то таращась на Ганнибала в ответ, то отводя глаза из-за захлёстывающего жара его внимания. Благодаря своему гиперактивному воображению он почти мог слышать упомянутые слова, сладко прошёптанные Ганнибаловым выразительным голосом. Это было чересчур. Чересчур. — Я знал, что ты гедонист. Но не догадывался, что ты ещё и романтик, — пробормотал он. — Эти качества хорошо сочетаются вместе, — пошутил Ганнибал. Уилл издал придушенный смешок из-за абсурдности этих слов и покачал головой. Подняв взгляд, он обнаружил, что Ганнибал широко ему улыбался, наслаждаясь происходящим. Наслаждаясь Уиллом — со всеми его проблемами и недостатками, и всеми шероховатостями, которые между ними до сих пор происходили. Потянувшись, Уилл, не спрашивая, забрал у Ганнибала с коленей его пустую чашку и отставил в сторону, повинуясь непреодолимому желанию его поцеловать и быть поцелованным им в ответ. Ганнибал сохранял нейтрально-настороженное выражение лица, но не стал ему препятствовать. Когда Уилл прижался к его губам своими, он еле заметно расслабился, и сразу же послушно раздвинул губы, как только Уилл скользнул по ним языком. Ганнибал задел пальцами его щеку, убирая назад волосы, чтобы те не мешали. Его поцелуи затягивали так, как обычно затягивают заведомо вредные поступки. Уилл знал, что это было вредным, но всё равно продолжал, позволяя себе раствориться в текущем мгновении и молча прося продолжения. Он ожидал, что при свете дня почувствует себя неловко, но, как ни странно (а может, наоборот, это было совершенно неудивительным), обнаружил, что целоваться с Ганнибалом было точно так же здорово, как и вчера ночью. Несколько часов этого не изменили. И тем не менее, когда Уилл отодвинулся и взглянул в тёмные глаза Ганнибала, то сообразил, что, возможно, кое-что всё-таки изменилось. — Ты всегда предоставляешь вести мне. Ты специально это делаешь? — спросил он. — Я не всегда буду так делать, но пока что — да. Я хочу, чтобы между нами не было никаких сомнений. — Ты хочешь, чтобы я отдавал себе отчёт в происходящем. — Обо мне можно сказать много разного, но я не стану принуждать тебя к сексуальным отношениям. Я не хочу, чтобы ты мог такое обо мне подумать, — объяснил Ганнибал. — Я такого не думаю, — ответил Уилл, и это было правдой. Не успокаиванием. Раньше он думал, что знал о Ганнибале очень много всего. Столько фактов и образов, которые видел и принимал за чистую монету. Ганнибал отлично умел создавать о себе определённое впечатление и, возможно, в глубине души он был именно таким, хотя бы чуточку. Он не лгал — просто показывал лишь грань себя, сознательно пряча те части, которые другие люди сочли бы странными или отвратительными. Уиллу подумалось, что в этом смысле он не так уж и отличался от Ганнибала. Потому что в мире было столько всего неприемлемого. Притворство. Навязчивые ожидания и требовательные нужды. Суждения о том, каким кто-то должен быть, основанные на рассказанных о нём историях. Вымыслы. Утро прошло медленно, в относительной тишине. Дом словно замер, застыл во времени точно так же, как маленький мирок Уилла. Его вехами были эти комнаты, Ганнибал и Уинстон. И больше ничего. Почти как если бы мира, в котором Уилл жил прежде, и внешнего мира — просто не существовало. Последний находился прямо за окном, Уилл мог бы выглянуть наружу и его увидеть. И знал, что там жили другие люди — однако теперь этот мир казался ему подёрнутым дымкой нереальности. Они молча читали, сидя рядом. Сначала — каждый что-то своё, а потом Ганнибал начал читать вслух по-французски, время от времени прерываясь, чтобы объяснить какой-то кусочек, который Уилл не смог полностью понять из-за своего скудного уровня французского. Когда Ганнибал отошёл приготовить им кофе, Уилл сел перед клавесином. Осторожно приподняв чехол, он пробежался пальцами по клавишам, так легко, чтобы те не издали ни звука. Его внимание привлекли несколько нотных листов, до сих пор лежащие на подставке для нот. Взяв их в руки, Уилл, покусывая нижнюю губу от сосредоточенности, попытался представить, как звучала бы записанная там мелодия. Когда на столик рядом с его локтем с еле слышным звоном приземлилась фарфоровая чашка, Уилл вздрогнул и, повернувшись, уставился сперва на неё, а потом на принёсшего её человека. — Спасибо, — пробубнил Уилл. — И каков твой вердикт? — поинтересовался Ганнибал. — Я так понимаю, ты про музыку, а не про кофе. Мне… сложно представить эту мелодию. — Ты на чём-то играешь? Кажется, я припоминаю у тебя в доме пианино. «Кажется, я припоминаю». Как будто Ганнибал мог каким-то образом ошибиться. Смехотворное притворство, о котором они оба прекрасно знали. Недовольно покосившись на Ганнибала, Уилл вернул нотные листы на место. — Совсем немножко, и это было давным-давно. Много лет назад. Но это не совсем то же самое, что клавесин. — Это да, — согласился Ганнибал. — Я часто предпочитаю клавесин фортепиано. У него более… мгновенный звук, без сентиментальности фортепиано. — Ну а мне нравится фортепиано. У него приятное звучание. — Ты тоже сентиментален, — сообщил Ганнибал. — А ты нет? Насколько я помню, это ты любишь витать в воспоминаниях, — парировал Уилл. Ганнибал перевёл взгляд на клавиши. Затем легко их тронул, с теплотой в глазах, словно приветствовал старого друга. Возможно, так и было. Возможно, этот предмет из древесины и струн был для Ганнибала самым близким другом за всю его жизнь. По правде говоря (по крайней мере, насколько Уилл мог судить), он почти ничего не знал о Ганнибаловом прошлом. Он знал кусочки и обрывки. И разные мелочи по вкусу. Незначительные обыденные подробности и радикальные заявления. И, хотя Уилл назвал бы нынешнее выражение Ганнибалового лица тёплым, оно очень отличалось от выражения, с которым Ганнибал обычно смотрел на него. — Только когда от этого никуда не деться, — отозвался Ганнибал. — Я бы хотел, чтобы ты сыграл мне эту мелодию, — наконец сказал Уилл. Это не было просьбой — Уилл просто потребовал того, чего хотел, потому что раньше это отлично срабатывало. — Или, если не её, то что-то другое, — при этих словах Ганнибал бросил на него быстрый, но задумчивый взгляд. Старая деревянная скамеечка скрипнула, когда Ганнибал сел на ней поудобнее. Уголки его рта приподнялись в намёке на улыбку. Пролистнув стопку нот, он вернул их на место и начал играть. Это была короткая, сложная, но ещё не законченная мелодия — вибрация нот прошивала весь клавесин и растекалась по напольным доскам. Не мрачная, но полная страсти, которую Ганнибал вкладывал во всё, что делал. Это было что-то неуловимое. Что-то скрытое. И Уиллу казалось, что он начал это чувствовать. Он поднял взгляд с пальцев Ганнибала, по-прежнему лежащих на клавишах, на его лицо. И именно в этот момент электричество решило снова заработать.