Школа им. Оллара. Излом

Ричард замечтался и подкравшегося Арно не заметил, но сумел не вздрогнуть, когда ему в ухо словно мячом прилетело со всей дури: – Добро пожаловать в Лаик, унар Ричард! И только коротко вздохнул, когда со спины бодро подхватил еще один голос: – Лагерь Альтернативных Идиотов и Кретинов! Арно расхохотался, взлохматил ему затылок и повис на плечах. – Что с тобой, Дик? С таким лицом точно не мечтают о юных сударынях… – Или сударях, – вклинился Берто. – Так что колись, чем заняты твои мысли, – закончил Арно. Эти «судари» и «сударыни» прицепились к ним после весеннего бала – цветы, хрип колонок, любопытные лица мелкотни, которым оставили только возможность распластывать носы по окнам, изнывая от жары снаружи и топча пробившиеся сквозь асфальт одуванчики; и драка, расколовшая последний танец и разлившая некрасивую красную дорожку по белому паркету. Пол поменяли в том году, директор им гордился. Пол был бы в порядке, если бы Эстебан не трогал Айрис. – Ничем, – соврал Ричард, – просто задумался. – О сударях или сударынях? Ричард не глядя пихнул Берто локтем. – Хватит. Эти шутки… Ты знаешь, что ко мне они не относятся. Берто расфыркался и уселся прямо на ступеньки – пыльные, заметенные старыми сухими листьями, подернутые по углам паутинками, подсвеченными блеклым лунным светом. Старое холодное здание Лаик было вылизано только с фасада. Изнаночная сторона состояла из прошлогоднего мусора, трещин и дыр в дряхлом заборе. – Шутки относятся ко всем, – сказал Берто, – на то они и шутки. Или нам вообще заткнуться на века потому только, что ты решил заделаться монахом? – Да ладно, – вмешался Арно, не дав Ричарду открыть рот, – мало ли, что кому хочется? Я хотел быть и пилотом, и инженером, и даже конем – мама мне до сих пор припоминает… – Взяли бы без вступительных? Берто увернулся от подзатыльника и обернулся к Ричарду. – Я, если что, не против вот этого всего, ты не подумай. Странновато, конечно… – Что странновато? – оскорбился Арно, стрельнув глазами в Ричарда, и Ричард сразу ощутил, как теплом укололо щеки. Нет, если он опять поднимет эту тему… – Это потому что ты, Альберто, безбожник несчастный, ни разу не был на проповеди многоуважаемого Альдо Ракана… – Арно. – Погоди, Дик. Так вот, Альберто, – Арно проникновенно понизил голос и ласково сгреб Берто за плечи, чтобы тот никуда не мог деться от делано одухотворенного взгляда, – если бы великолепный Альдо хоть раз осенил тебя своим благословением и, глядя тебе в глаза, назвал бы тебя «сын мой»… – То получил бы в морду! – Берто вывернулся и оскорбленно поправил футболку. Где-то над забором хрустнула ветка. С тихими хлопками крыльев на витое навершие уселась птица и цапапнула коготками по железу. Ричард спустился на пару ступенек, не глядя перешагнул через гору каменных обломков. Они были беспамятные и молчаливые. Не помнили, что они такое, не помнили тесноту стен или крепость ступеней. Голоса позади стали тише – Арно с Берто, смеясь над вещами, над которыми смеяться нельзя, увлеклись и не обнаружили, что Ричарда рядом нет. Было бы так почаще. Трава царапала щиколотки, усыпанная каменной крошкой земля похрустывала. Если пройти вдоль забора еще немного, будет отверстие, за ним – склон, глинистый и ступенчатый, не размытый в кашу недавними дождями только благодаря выступающим мощным корням растущих справа и слева дубов и кленов. Если спуститься, будет развилка – узкая тропинка через репейник и крапиву, уводящая к низким развалинам, где ничего уже не осталось, кроме зубчатых развороченных камней, или тропинка пошире, уводящая еще ниже, к реке. На развалинах Ричард провел половину прошлой ночи, задремал прямо на земле, под звездами, заключенными в колодезное кольцо разрушенной крыши, поэтому сегодня выбрал реку. Ему и вчера стоило выбрать реку. И не стоило слушать камни – никогда. В этом и состояло искушение – то, что приносило ему покой, погружало его в грех. Нет, не так – он сам погружался, тут некого было винить, кроме него самого. Острый камешек нырнул в кроссовок и впился между большим и указательным пальцем. Останавливаться, чтобы вытряхнуть его, Ричард не стал: так это хотя бы служило правильным напоминанием. Камням там и место – на земле, в ботинках, в крупном речном песке. Лежать молчаливыми единицами физического мира. И все. У реки он оказался не один. Разглядев чуть поодаль устроившегося на старом поваленном дереве Валентина, Ричард замедлил шаг, но его размышления, стоит ли свернуть в другую сторону, где к берегу придется продираться через тесно сплетшиеся кусты, прервал сам Валентин, чуть повернув голову. – Привет. – Привет, – откликнулся Ричард и, сделав несколько шагов, сел рядом. «Привет» Валентина могло быть чем угодно: вежливым указанием на то, что он заметил появление Ричарда, укоризной за то, что не заявил о своем присутствии первым – но сейчас было именно приглашением. Наверное. Ричард все еще иногда ошибался. Валентин крутил в руках мелкий, с половину вишни камешек. Тишина плескалась вокруг него, прохладная и почти осязаемая, и колкая, как первая весенняя вода. Те, кто считал, что они с Валентином друзья, допускали глупую ошибку – судили по количеству времени, проводимому вместе, а не по тому, сколько и чего сказано и сделано; в основном между ними жила тишина, неплохая и приятная даже, но пустая. Впрочем, компанию Валентина Ричард иногда предпочитал куда больше, чем компанию Арно и Берто. Валентин после смерти отца не предпочитал, кажется, никого. – Ричард. Камешек упал, утонув острым концом в мокром песке. – Что? Валентин дернул уголком рта, как делал всегда, проглатывая сложный вопрос – все эти его «как вы считаете» и «по моему мнению», насаженные на ровный тон, как бабочки на иглу. Из игл и бабочек состояла основная часть его речи и, может, его самого, но иногда он словно думал: сейчас не время – и тогда говорил прямо и просто. – Тебе казалось когда-нибудь, что ты сходишь с ума? Что он имел в виду? Пресную невесомость, в которой он плавал после смерти отца? Тесноту, которая по ночам сгоняла его с кровати, билась в ушах, отмеряя секунды – удар, удар, удар, еще много миллионов ударов – и смерть? Черную дыру, в которую превращалась для него иногда тишина, сгущаясь и разгоняясь и оставляя ему только наблюдать? Имел ли он в виду шепот камней и мертвую тишину городского бетона? Валентин кивнул, словно не ждал ответа или молчание само по себе было ответом, и плечи его опустились чуть ниже. – Послушай, – неожиданно для себя самого начал Ричард, – если ты слышишь что-то… Чувствуешь что-то неправильное, то поверь – с этим можно справиться. Почему он вообще это сказал? – Да? – после короткой паузы поднял голову Валентин. Прохладное, невесомое «да». Слишком невесомое, чтобы угадать, что в нем – сомнение, надежда или насмешка. Сцепив пальцы в замок, Ричард тихо и твердо повторил: – Да. Валентин скупо улыбнулся. – Боюсь, я не склонен верить в молитвы. Извини, если это тебя заденет. – Верить не обязательно. Создатель услышит и того, кто набрался смелости воззвать к нему. – Боюсь, и воззывать я не склонен. Его как будто отодвинули в сторону. Аккуратно, не касаясь, как настойчивым порывом ветра. Захотелось отодвинуться, а лучше – встать и уйти. Но стоило ему вдавить носы кроссовок в песок, чтобы подняться, как Валентин вдруг уронил: – Прости. Я не смеюсь над тобой. – Я знаю, – честно ответил Ричард. – У тебя… что-то случилось? Он помнил, каким был Валентин в прошлом году, когда его отец умер прямо в зале суда, вынужденный прервать свое выступление на твердом, отточенном годами «и таким образом», камнем повисшем в воздухе. Замкнутость и отстраненность скакнули на несколько уровней выше привычного – Валентин ни слова не проронил о произошедшем и ограничивался короткими «спасибо» в ответ на соболезнования, и только через пару месяцев, когда поймал очередное «мне так жаль» от нового учителя, выдержал паузу и ответил гладкой, как игла, резкостью: «мне – нет». В Лаик он приехал таким же молчаливым. Зреющим, как холодная бомба. – Нет, – ответил Валентин не сразу – сначала, кажется, серьезно обдумал вопрос. – И в то же время, пожалуй, да. Смотря насколько широкое твое «что-то». – Знаешь, иногда это бесит. Твои формулировки. – Знаю. – Ты под землю провалишься, если скажешь прямо? – Нельзя сказать, что вероятность такого исхода совсем уж нулевая… Ричард, не выдержав, пихнул его локтем, и Валентин умолк и призрачно улыбнулся. И закончил действительно прямо – прямее некуда: – Я думаю, что мой брат погиб. – И, изменив своей нелюбви уточнять очевидное, договорил, почти сумев спрятать дрожь в голосе: – Джастин. Я имею в виду Джастина. На секунду Ричарда сковало невидимым холодком; наступила и откатилась сразу же пронзительная до болезненности ясность, будто его ослепили и втолкнули назад в темноту. Ричард аккуратно шевельнулся, прогоняя оцепенение. – Но... Почему ты это говоришь мне, а не полиции? Валентин ответил просто и без всякого выражения: – Джастин просил.