Антистресс-кубик.

Сонхва наблюдает за ним из-под чëлки, почти незаметно, так, чтобы не выдать себя и не спугнуть одновременно. Наблюдает за пальцами, которые сжимаются и разжимаются, беспокойно теребят кольца, снимают и надевают обратно. Сонхва помнит, у Минги есть антистресс-кубик, на каждой из сторон которого — вещь, которую можно гладить, трогать, двигать, крутить, нажимать. А сейчас между его пальцев воздух, напряжëнный сгусток, который Минги пытается ухватить пальцами, хлопнуть его, словно шарик пупырчатой плëнки. Но напряжение не лопается и никуда не девается, оно концентрируется вокруг него, давя на его плечи, заставляя сутулиться, почти сжиматься в кресле несчастного бизнес-класса и смотреть в иллюминатор, время от времени жмурясь. Сонхва понимает, что если сейчас ничего не сделает, то, вероятно Минги себя сожрёт окончательно. Точнее мысли сожрут — придавят к полу, задушат, доведут до тахикардии и панической атаки и от него ничего не останется. Сонхва отстёгивается от места и садится на колени рядом с Минги, осторожно беря его за руку. Пальцы судорожно сжимаются и разжимаются. — Минги-я, — Минги отворачивается от окна, реагируя на прикосновение и в глазах столько неприкрытого ужаса, растёкшегося по радужке, что самому становится страшно. Страх цепной реакцией вгрызается в затылок и шею, бьёт по горлу, и на секунду Сонхва кажется, что паникует именно он. — Минги… — Мы все умрём, — замогильным тоном сообщает Минги, как будто судьба этого самолёта уже предрешена, и теперь ему надо как-то приготовиться к собственной смерти и смерти всей группы, стаффа, стюардесс, экипажа… Всех. — Мы все умрём, Сонхва-хён… — Минги, — Сонхва пытается взять себя в руки, не дать страху перекинуться и на него и выдрать Минги из лап панической атаки, которая, кажется, начнётся у него с секунды на секунду, если не уже. В голове всплывают все прослушанные лекции по психологии на ютубе, слова Хонджуна о тревожности и том, как с ней бороться, собственные наблюдения. Он берёт пальцы обоих рук Минги в свои, осторожно сжимает, чувствуя, что они полностью ледяные и мокрые, избитые начавшимся тремором. — Минги-я, никто сегодня не умрёт… — Хонджун-хён так и не отписался, что прилетел, — неприкрытая паника в его голосе кажется совсем топит его, дыхание становится рваным, а губы пересыхают. — Его самолёт… — Добрался до Парижа, и Хонджун в полном порядке, — Сонхва мягко ловит пальцами одной руки его подбородок и заставляет смотреть на себя. Минги смотрит в глаза, пытается хоть за что-то зацепиться. — Он обязательно отпишется и, как только мы приземлимся, ты это увидишь, обещаю. Мы все приземлимся, всё будет в порядке. Ничего непредвиденного не случится. Минги упорно пытается вдохнуть, заземлиться, выплыть, отставить паническую атаку позади. Продолжает смотреть ему в глаза, упорно сжимая губы, потому что только так и может заставлять себя вдыхать через нос. Сонхва мягко гладит подбородок и щёку, пытаясь дать как можно больше тактильных ощущений, вспоминая про чёртов антистресс-кубик, который должен помогать хоть немного при приступах тревожности и быть у Минги с собой, но сейчас его отчего-то нет. Но это ничего, он поможет ему справиться и без него. Раскрытая ладонь ложится на грудную клетку. Сердце Минги заходится в таком бешеном темпе, что кажется сейчас просто взорвётся. — Давай вместе подышим, хорошо? — Сонхва продолжает не сводить с него глаз. — На счёт восемь, помнишь, как мы раньше делали? — На счёт один-четыре вдох, на пять и шесть задержать дыхание, на остальное медленный выдох, — слабо отвечает Минги. Паника отступает ненамного, продолжая сжимать его в тесных объятиях. — Умница, цыплëнок. Сонхва начинает считать размеренно и негромко, чувствуя, как грудная клетка под ладонью вначале расходится, а потом сходится, как Минги пытается дышать под счёт, а не судорожно глотать воздух. Он бы его спрятал сейчас, никому не позволил трогать, вытащил из головы всё плохие мысли, пообещал, что никогда ничего такого не случится. Что всё всегда будет хорошо у Минги. Драгоценного, маленького, перепуганного. Наверное, сейчас не время говорить ему, что, даже если что-то случится, Сонхва никуда не уйдёт. Пилот объявляет о том, что через десять минут начнётся взлёт. — Мы сейчас взлетим, — Сонхва прикасается губами к его пальцам, а потом прижимает его ладонь к своей щеке. — Как только взлёт будет окончен, я приду к тебе. — Но… — Без «но», цыплёнок, — коротким поцелуем касается губ. — Я буду рядом. Минги вздыхает, жмурит глаза и растекается по креслу, позволяя Сонхва себя пристегнуть. Дышит он гораздо ровнее и спокойнее, чем пять минут назад, но всё ещё немного рвано, потихоньку приходя в себя. Сонхва жалеет, что не может остаться с ним, следует на своё место и уговаривает себя сидеть на месте — на этот раз взгляда с Минги он не спускает. Во время взлёта Минги крепко жмурит глаза, что-то тихо бормочет себе под нос, крепко вцепляясь в подлокотники, глубоко дышит, несколько раз сглатывает, заставляя Сонхва жалеть, что он не может оказаться рядом, чтобы помочь пережить этот очевидный кошмар. Приходится поймать его бегающий взгляд, когда он открывает глаза, не справляясь, и кивнуть на бутылку воды. Ободряюще улыбается, когда Минги делает несколько глотков, и жестами просит сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, но всё равно это помогает половина на половину. Отпускает его, когда самолёт выравнивается и положение хоть сколько-нибудь стабилизируется. Минги наконец-то успокаивается, пальцы разжимаются на подлокотниках и тело обмякает в кресле. С трудом, но Сонхва высиживает пять минут, потом оглядывается проверить, точно ли все заняты своими делами — осторожность никто не отменял — и отстёгивается. Минги, переживший вторую волну панической атаки, так и продолжает сидеть в одном положении, открывая глаза только тогда, когда Сонхва прикасается к его ладони, снова беря её в свои руки. — Видишь, самолёт летит, цыплёнок, — Сонхва осторожно массирует пальцы снимает с него кольца, которые убирает к себе в карман. — Всё в порядке, мы благополучно приземлимся в Дубае, а там останется совсем немного до Касабланки. И Джун-и в порядке, я уверен в этом. — Хорошо, — в голосе всё ещё напряжение, остаточное, после пережитого приступа и нервного взлёта, но это уже лучше того, что было перед взлётом. — Спасибо огромное… — Всё хорошо, — пальцы Минги оживают в руках Сонхва и чуть щекочут ладонь. — Я рад, что тебе лучше. Кстати, где твой антистресс-кубик? — Забыл, — честно признаётся Минги, виновато опуская голову. — Выложил на видное место, чтобы взять с собой и всё равно забыл его… Сонхва поднимается и усаживается Минги на колени, ловя абсолютно растерянный взгляд. Пальцы вплетаются в волосы, мягко массируют и чуть царапают кожу головы. Напряжение отпускает окончательно, Минги становится абсолютно мягким и пластилиновым. Сонхва отпускает его голову ненадолго — чтобы положить большие ладони на свою талию. — Тебе нужно немного тактильных ощущений, — Сонхва с улыбкой чувствует, как они проворно забираются под майку и рубашку, гладят горячую кожу и тянут к себе, почти впечатывая. — Я не против побыть твоим антистресс-кубиком. Минги что-то неразборчиво бурчит в воротник рубашки, замирает и дышит. Сонхва осторожно просовывает руки под его шеей, прижимая к себе окончательно. Ему нравится дарить спокойствие Минги. Нравится видеть, как он влияет на него, как он набирается спокойствия и уверенности, позитивной энергии, чтобы быть тем самым Минги, которого знают и любят все. Это очень льстит — знать, что именно он, Сонхва, может так, как никто другой не может. Успокаивать, располагать, тушить и поджигать когда нужно. Приятно знать, что Минги позволяет ему так влиять на себя, даёт Сонхва полную свободу действий. Конечно, он никогда не воспользуется этим влиянием во вред, не позволит кому-то причинить вред Минги, а себе так тем более. — Лучше? — Лучше, — совсем тихо говорит Минги, жадно скользя пальцами по талии, по коже, иногда перемещаясь на ткань брюк, прощупывая ткань, немного разнообращивая тактильные ощущения на подушечках пальцев. — Спасибо… Ты самый лучший, Сонхва-хëн. — Пожалуйста, — Сонхва сам млеет, размякает под касаниями, пытаясь хоть сколько-нибудь сохранить твëрдость голоса. — Не стесняйся. Сонхва не знает, зачем говорит это. Напряжение и тревога за психоэмоциональное состояние Минги выливается в собственное напряжение, отдающееся в кончики пальцев, заставляющее хотеть касаний, хотеть обласкать, получить самому — совсем немного… расслабления, если можно так сказать. Это эгоистично и неправильно, Сонхва об этом знает, мысленно уговаривает себя успокоиться и не спешить. Ему нужно позаботиться. Он снова обхватывает голову Минги, чтобы поцеловать — неспешно, ласково. Это нужно им обоим, этого хочется подрагивающих пальцев, которые снова путаются в жемчужных прядках. Минги втягивается в поцелуй, отвечает. Сонхва хочется, чтобы он был совсем немного настойчивее, опустил руки чуть ниже, сжал ягодицы, прижал поближе. Ему бы самому впору прижать к себе Минги, успокоить, наконец, окончательно, убедить что всё в порядке. Отстраняется, чтобы покрыть лёгкими поцелуями лицо — лоб, нос, брови, трепещущие ресницы, щеки, обязательно не обделить вниманием родинки. Легко поймать губами губы, которые тут же ему отвечают. От сердца отлегает — успокоился. И в этот момент большие ладони наконец-то соскальзывают, наконец, на ягодицы и совсем мягко сжимают. — Не стесняйся, — снова повторяет Сонхва, обхватывая ладонями его шею. — Я же сказал, я твой антистресс-кубик на этот полёт. — Только на этот? — Минги усмехается, к нему возвращается привычная уверенность. От этого самому становится спокойнее. Значит дурное позади. — Не наглей, Минги-я. Новый поцелуй начинается с мягких губ Минги. Сонхва спокойно передаёт инициативу, давая наконец-то придвинуть себя вплотную к чужому телу. Старается сохранять спокойствие, целоваться без напора и мягко тормозить напор Минги — как бы самому не хотелось, они всё-таки в самолёте, тут стафф и другие участники, которые явно не горят желанием заставать их за подобным… непотребством. Впрочем, здравый смысл планомерно сдаёт позиции, когда язык Минги проникает в его рот. Дразнит кончиком чувствительное нёбо, ласкает кромку зубов, цепляет губу. Сонхва понимает, что ещё пара секунд и не на шутку заведётся сам. И сжимающиеся на заднице ладони и пальцы этому способствуют сильнее. — Цыплёнок, тормози, — Сонхва пытается сам себя привести в чувство, напомнить, что нельзя. Но это же Минги. И, тем более, он сам это всё начал. — Минги-я. — Ты сам сказал, чтобы я не стеснялся, — верно, сам сказал, самому и расплачиваться, пытаясь полувозбуждённым сознанием придумать, что делать. — Я не стесняюсь… — Не здесь, — всё, на что хватает. Сонхва встаёт с колен, пытаясь осмыслить, хотя осмысливать тут нечего. Сам успокоил, сам захотел, сам завёл. Всё-таки прав был Минги, когда сказал, что Сонхва влияет на него. Но сейчас всем не обязательно знать, как именно и на что. Тянет руку, за которую Минги тут же берётся. — Пойдём. Благо хоть из бизнес-класса до туалета недалеко. Сонхва проскальзывает внутрь, затягивая Минги за собой и тут же закрывая дверь за собой. Он тянет руки к шее, обвивая, прижимая к себе, замыкая весь существующий мир на себе. Целоваться нормально, разрешая себе не тормозить, Сонхва нравится намного больше. Также, как и то, что Минги своими крепкими бёдрами вдавливает его в немного узкую тумбочку раковины. Помогает, подсаживает и жмётся ближе, блуждая руками по телу, сжимая руками то талию, то бедра, то просто вдавливая в себя, выбивая остатки кислорода. Сонхва нравится, что Минги сейчас явно не думает — ему хорошо, а значит хорошо и ему самому. Возбуждение давит на пах, заставляя ёрзать, прижиматься ближе, сильнее стягивать в пальцах белые пряди. Хочется здесь, сейчас и судя по черноте чужих глаз — Минги хочется тоже. Сонхва всё ещё думает о том влиянии, которое оказывает на него. Он начинает — Минги продолжает, усиляет, тянет вперёд, пока его притормозить. Но сейчас притормозить не хочется. Минги нанервничался, да и он тоже успел. Поэтому позволяет себе совсем немного забыться, чувствуя легкий укус в плечо через ткань. — Не кусайся! — Сонхва больше гладит, чем хлопает по плечу, чувствуя, что дышит через раз. — Всё хорошо, хён, — Минги ласково лижет языком по шее и целует в ярёмную вену. — Я не оставлю следов. Его пальцы снова жадно сдавливают талию, перемещаются на бёдра, сжимают, раздвигают. Сонхва стонет в унисон с Минги, когда он притирается пахом к паху. Самолёт, они в чёртовом самолёте. Надо быть тише, если потом не хочется сталкиваться с глазами Юнхо, полными озорства и знания, чем они занимались весь полёт — ну, точнее определённую его часть. Но как тут удержаться, когда Минги смотрит на него огромными глазами, подёрнутыми дымкой возбуждения, в которых читается беспокойный вопрос. — Не стесняйся. Губы снова сталкиваются, жадно, но на этот раз только затем, чтобы скрыть стон — такой же жадный и заполошный. Сонхва обхватывает талию Минги ногами, скрещивая их, притягивая, чтобы если уж коротило, то обоих, и ловит ответный низкий стон, перекатывающийся из горла в губы. Движение бёдрами выходит само собой, под веками взрываются всполохи, хочется ещё, сильнее. Прижать поближе, отвечать на торопливую ласку, стащить нетерпеливо зипку, жалея, что нельзя обнажить полностью, что времени мало, а хочется… Всего и сразу хочется. Минги толкается в его бёдра своими — свободы действий не так много, ловя очередной рваный выдох в своими невозможными губами. Под бельём мокро, в паху перекручивает, в голове ничего связного и приличного. Фрикции становятся чаще, ещё немного и он кончит прямо так, даже не снимая брюк и штанов. — Минги, — разломано, дрожаще, как будто и не он всё это тут устроил, как будто он ведомый им сейчас. — Подожди. — Хëн… — Минги вжимается в него, замирает, гулко дышит в шею. — Хëн, я опять… — Нет, — Сонхва не даёт ему закончить, не даёт подумать, что он сделал что-то не так. Сердце оглушительно бьётся, возбуждение так и остаётся между телами. — Просто предлагаю закончить по-другому. Минги отрывается от его шеи, чтобы посмотреть в глаза — взгляд — доверчивый, ведомый, позволяющий, сдающийся — разламывает Сонхва в щебень. Он с трудом разжимает бëдра, только для того чтобы чуть сползти с несчастной тумбы и положить ладони на пояс джинс. Расстегнуть вначале пуговицу, а затем осторожно потянуть за бегунок, чтобы стащить джинсы чуть ниже. Минги продолжает опалять жаром его губы и, отмирая, помогает стаскивать в ответ с него брюки сразу вместе с бельём. Жмурится, видимо осознавая, чем они занимаются, но Сонхва не даёт ни минуты раздумья — облизывает ладонь, перехватывает оба члена ладонью, прижимает их друг к другу, и кажется где-то внутри себя умирает, от того, что Минги, кажется и тут горячее его. Собирает смазку, распредляет, выстраивает темп, ловит губами стоны. Минги сжимает его бёдра, силясь удержать и самому удержаться, не осесть. Жмурит глаза, переполняясь тактильными ощущениями до края, когда Сонхва стимулирует обе головки разом, ловит губами губы, деля искры напополам. — Минги-я, — в надтреснутом шёпоте столько желания показать, что он здесь, рядом, что всё хорошо, что Сонхва всегда рядом, в любом из состояний. От самого плохого, до самого хорошего. И будет этому самому хорошему причиной. — Цыплёнок. Минги кончает первым, заливая пальцы горячей, чувствуя пульсацию головки чужого члена, и тычется в губы, пытаясь отчаянно скрыть финальный стон. Сонхва едва в силах ему ответить, когда завершает следом. — Сонхва-хëн… — обессиленно выдыхает Минги, когда в голове хоть сколько-нибудь проясняется. Но улыбается. Немного шкодливо, но больше счастливо: — Это пиздец. Сонхва смеётся и тянется за бумажной салфеткой. Им надо вытереться, привести себя в чувства, а после вернуться обратно. Но как же хорошо, что Минги хорошо. — Ты пойдёшь к себе, да? — тихо уточняет, когда джинсы надеты обратно, а Сонхва тщательно вымывает руки с мылом, тихо осматривая, не наследили ли они сильнее, чем могли. — Нет, Минги-я, — ловит его взгляд в зеркало. — Я же сказал, я твой на весь этот полёт.